Валя Бодров служил в соединении под странным названием ОВС – АСС. Расшифровывалось это просто: отряд вспомогательных судов и аварийно-спасательной службы. Он был женат на очень красивой женщине. Это сейчас кто угодно накачал губы силиконом, и на тебе - красавица. У Лиды губы были натуральными и завораживали мужчин. Они жили сами по себе, и когда шевелились, заставляли нас просто впадать в транс. Воздействие было настолько гипнотическим, что я просто не помню людей, способных не согласиться с ней хоть в чем - то. На глаза (огромные и умные), фигуру (стройную и сексуальную), голос ( грудной и глубокий), грудь (далеко не второго размера) никто не обращал внимания. Губы…Это была арфа Орфея, которую заслушались сирены и прозевали « Арго». Она была прекрасной хозяйкой и женщиной со вкусом. Она многое знала. Именно она научила нас очищать магаданскую водку. Водка была в зеленых бутылках и зеленоватого цвета. После второй бутылки вызывала устойчивую и мучительную рвоту. Лида при нас засыпала в бутылку немного марганца, а потом тихо сказала: « подождите». Ждали все, безропотно, даже те, у кого горели трубы. Никто не мог сопротивляться приказам этих губ. Когда в бутылке, стоящей на столе, начала клубиться и оседать какая-то рыже-черная гадость, она опять прошептала: «Вот что вы пьете, ребята…» Сама она, как и все медики, пила чистый неразбавленный спирт. Кроме того, она обыгрывала в карты, нарды и другую сугубо мужскую игру, типа шахмат или шашек, любого. Это тоже было поводом для уважения. Потом она аккуратно перелила ¾ бутылки в пустую тару, а остальное безжалостно вылила в раковину. На эмали бесстыдно переливались радужные пятна – нефть. После этой демонстрации мы все перешли на шило. Валя, в отличие от жены, был прост, неухожен, каким и должен быть муж такой женщины, дающей сто очков вперед любому мужику, и просто не аккуратен. Более небрежного офицера я встретил за всю службу только один раз, в заводе в бухте Сельдевой. Подворотничку его кителя было три месяца… Холостяки очень удивлялись выбору Лиды и завидовали Бодрову. Ходил слух, что он страдает гигантоманией в штанах, но училищные одноклассники, бывшие с ним в бане, этот слух не подтверждали. Фуражку он носил « деревянную», то есть выданную со склада, шинель засаленную, так как деньги на пошив новой были потрачены на наряды жены, брюки не гладил неделями. А что, соединение не боевое, лоск держать нечего. Работяги – они работяги и есть. Но однажды грянул гром: во-первых, в соединение пришел новый начальник политотдела, а во - вторых, народ собирали на очередную флотскую комсомольскую конференцию. Начпо оказался лощеным барином двух метров ростом, и обладателем шикарного мягкого баритона, которым он виртуозно владел. Женщины просто падали от сочетания этих качеств. Форма на нем выглядела, как смокинг. Вале, который был помощником начальника политотдела по комсомолу, был выдвинут ультиматум: или он выглядит на уровне начпо, или не едет на конференцию. О, знаете ли вы, что такое комсомольская конференция? Нет, вы не знаете что это такое! Это возможность увидеть училищных одноклассников, это рестораны по вечерам и задушевные беседы, это красивые девушки с распущенными волосами по ночам, это водка с друзьями, это хорошая драка с криками: « Бей хоть по яйцам, но не по лицу, мне завтра выступать!» Нет, вы не знаете, что это такое - комсомольская конференция… Лишение участия в ней равнялось кастрации, и Валя решился. Шинель (новую, парадную), он занял у одного одноклассника, шитую севастопольскую фуражку (балтийская была хуже и имела вызывающий вид; о северной и говорить не стоило – презерватив, после использования одетый на голову) - у другого, брюки и тужурку - у третьего. Мы не жалели. Начпо оценил внешний вид Бодрова очень положительно и даже поставил его в пример другим офицерам. На конференцию Валя поехал вместе с нами, гордо вышагивая, в форме с иголочки, сначала к автобусу, везущему нас в аэропорт, а потом и к самолету. В автобусе он любовался своим отражением в стекле. Перелет – дело сложное. Начальство летело на «ТУ» командующего флотом, а мы на «АН-24», десантный вариант. Первая посадка – в Монгохто, под Магаданом, потом вторая – Владивосток. В грузовом отсеке (он же пассажирский) АНа очень холодно, поэтому, несмотря на употребление согревающих напитков (не чая), во Владивосток мы прибывали в состоянии, похожим на анабиоз. Юные, и не очень, организмы, требовали тепла и еды. Чтобы не привлекать внимания, мы разбредались по разным ресторанам столицы Приморья. Вне зависимости от названия ресторана (хоть «Кавказ», хоть «Арагви», хоть «Золотой рог» или «Волна») меню везде было одинаковым. Салат из кальмаров, маринованный папоротник. В качестве горячего - то же, но жаренное, и 100 граммов водки на человека – шла очередная антиалкогольная кампания. Заявленного в меню горячего, даже столь скромного, не было и в помине. Группы желающих согреться, как правило, состояли из пяти человек – чтобы заказать целую бутылку водки и пять салатов из кальмара. Заказ повторялся в течение вечера четыре – пять раз. На пятом салате кто-нибудь (от переедания, конечно,) падал лицом в салат, и водку на этот стол уже не подавали. Однажды в салате оказался Саша Барташов – стокилограммовый красавец с румянцем во всю щеку. Только что отплясывал с девицами в зале, присел к столу - и все. Водка для нашего стола закончилась, а вечер был в самом разгаре. Мы вяло уговаривали официантку, она так же вяло отказывалась принести еще - правила игры есть правила игры. Нарушил – до свидания. Но вдруг судьба улыбнулась нам. Судьба была одета в красное платье с глубоким декольте, имела неплохую, но уже слегка оплывшую фигуру, толстый слой косметики на лице и низкий бас. Совсем как Панночка в «Вие», она протянула руки в сторону лежащего в салате Саши и пророкотала: « Отдайте мне его!» Мы растерялись больше от баса, чем от странной просьбы. Затем кто-то в шутку брякнул: -Меньше чем за бутылку водки не отдадим! - и добавил уже в спину (или в место, находящееся чуть ниже ее – смотрел он именно туда) удаляющейся женщины: - Литровую! Последнее замечание было просто издевательским, так как литровая тара была страшным дефицитом. Спина не дрогнула. Правда, слегка вздрогнули крутые ягодицы, но это вопрос спорный. Мы посмеялись, но, оказалось, зря. Через несколько минут «судьба» опять возникла перед нами с подносом в руках. На подносе стояла запотевшая литровая бутылка водки. - Теперь могу я его забрать? – вопросила она тем же голосом, от которого кровь застывала в жилах. - М - м - можете…- проблеяли мы. Поставив водку на стол, она приподняла Сашкину физиономию, ласково обтерла ее салфеткой, проворковала «пойдем, миленький» и повела его, слегка пришедшего в себя, к выходу. Он доверчиво прижимался к ней плечом. Мы сидели, слегка обалдевшие и растерянные. Даже хмель почти прошел – ведь только что, за бутылку водки, мы продали друга. Продали офицера, комсомольца, спортсмена, красавца. Продали, как завалящую б…дь! А еще этот нечеловечески низкий голос… - Ну что, ребята, за Саню? – хрипло предложил кто-то, и мы выпили, почему-то не чокаясь. Догонять парочку не бросился никто. Всем было неуютно и как-то не по себе. От голоса. Пришлось сворачиваться, веселья уже не было. Поспать не удалось. В два часа ночи в многоместный номер флотской гостиницы ворвался рыдающий Бодров. Он развлекался с друзьями в ресторане «Волна», что на Морвокзале. Все было чинно и благородно. Раздражал только «механический» старший лейтенант, сидевший в одиночестве за пару столиков от них. Во-первых, он был в кителе (уважающие себя офицеры ходят в ресторан в БЕЛОЙ рубашке и ТУЖУРКЕ). Во-вторых, с не подшитым подворотничком (даже на корабле так выглядеть просто не допустимо). В-третьих, он очень быстро напился, видно, принес с собой. В-четвертых, на совет официантки заказать закуску, он встал, покачиваясь, расстегнул ширинку, и с криком: - Вот моя закуска! – вывалил на стол член. В-пятых, не стоило так громко кричать, там и смотреть-то было не на что, не то, что закусывать. В-шестых, был вызван патруль. В-седьмых, этот придурок, что хорошо было видно через стекло, отделявшее зал от гардероба, даже не помнил, где он разделся, и долго шатался меж вешалок, поддерживаемый под руки патрулем. В-восьмых, он и одеться не мог самостоятельно, даже фуражку ему начальник патруля трижды на голову одевал, а он ее сбрасывал, тряся башкою. Развлекался. Вся эта возня элитарно - саркастически комментировалась за Валиным столом. Особенно остроумен и беспощаден в оценках был сам Валя. Наконец-то со старлеем справились и увели. Вечер чинно протянулся в беседах и возлияниях до закрытия ресторана. Группа была очень горда собой, что никто не напился и никогда ни один из них не опустится до уровня того офицера-безобразника. Тут-то и наступило «в - девятых». Под номерком, где висели Валины вещи, было ПУСТО. Просто голый крючок. Исчезли парадная шинель, шитая фуражка и красивое, белое, вязанное шерстяное кашне. Когда все посетители покинули гардероб ресторана, на одном из крючков осталась сиротливо висеть невостребованная шинель с механическими молоточками на затертых и мятых погонах. Более того, полы шинели были неприлично коротко подрезаны, по моде тех жалких пижонов, которые не могут проститься с курсантскими взглядами на красоту формы и всячески ее уродуют. А может, в короткой шинели было удобнее спускаться в трюма по крутым корабельным трапам. «Деревянная» фуражка с поломанным козырьком, черное кашне и шинель были засалены до невозможности и носили следы впитанного в разное время машинного масла и тавота. Шок был настолько велик, что друзья начали опасаться за рассудок Бодрова. Валя бессвязно вскрикивал, порывался куда-то бежать, возвращался и ощупывал крючок, не веря глазам, а потом заплакал. Хочу пояснить, что сукно на шинель мы получали раз в пять лет, и Вале,получив, предстояло отдать его товарищу, у которого он взял новую шинель перед поездкой. Пропажа шинели означала, что лет десять (считай, что никогда) ему уже не быть красивым. И он заплакал еще горше. Но до этого было еще далеко, а пока предстояло разыскать старлея. Валя помчался в комендатуру, в надежде застать его в камере. Но взгляды начальника патруля не совпали с Валиными. В этот вечер никто из офицеров в комендатуру не попадал, впрочем, как и в предыдущие. Если патруль был не комендантский, а нормальный, из плавсостава, то нарушитель доставлялся на КПП родного соединения: сегодня ты, завтра я. Фамилии тоже не записывались, для доклада о несении службы хватало и матросских. Поиски оказались тщетными. Старлей, как и новая форма, бесследно растворились в темноте Владивостокской ночи. Вобщем, наступил крантец, и Валя прятался от своего начпо все три дня. Молоточки с погон он сорвал, но куцая шинель лучше не стала. Не успели мы посопереживать Вале, как распахнулась дверь, открытая ударом ноги. В номер влетел Барташов, как-то странно одетый и с ботинками в руках. Эти ботинки с криком «сволочи!» полетели нам в головы. Правда, он несколько успокоился, видя нашу искреннюю радость. Возгласы: «Живой, живой! А мы боялись, она всю кровь из тебя высосала!» - и вовсе привели его в благодушное настроение. - Высосала всю, но не кровь, – начал он рассказ.- Помню, куда-то ехали, целовались, потом была темная комната и прекрасный секс. Ее звали Машей. Потом я задремал. Открываю глаза – горит ночник, на тумбочке стакан, в стакане зубы чьи-то, челюсть вставная. За окном светает. По комнате ходит бабуля лет шестидесяти, в байковом халате, щеки запавшие, нос крючком – челюсть-то в стакане. Я вспомнил, как мне хорошо было, и вежливо так говорю: «Здравствуйте, бабушка, а где Маша?» Здесь голос его задрожал от пережитого ужаса: - А она протягивает ко мне морщинистые костлявые руки и говорит беззубым шепелявым ртом, замогильным голосом: « Эчо я – Мася, товохой!». Я сначала переспросил, а потом до меня дошло: « Это я – Маша, дорогой!» А в комнате жарко так. И тут мне вспомнилась почему-то и Баба-Яга, и печка ее натопленная… Вобщем, схватил я одежду в охапку, снес по дороге бабушку плечом, и бежал, бежал, бежал…Даже как оделся по дороге – не помню. Он посмотрел на нас, корчившихся от смеха под одеялами и хрюкающими в подушки, и ботинки опять полетели нам в головы. Уже совсем рассвело, пора было выдвигаться в Дом Офицеров, на конференцию. Одна кровать пустовала. Отсутствовал Витя Графов. Он появился, но с рассеченной губой, двумя налитыми шишками на лбу, напоминающими рожки, настолько симметрично они расположились, и фингалом под глазом. Вид был настолько плох, что любой маломальский начальник, проникнувшись отеческим долгом, хлестал бы его розгами до тех пор, пока бы рука не устала, а потом перевел его в ОВРу или стройбат. Причем, в тот же день. Витя был хмур и расстроен, а глянув на себя в зеркало, махнул рукой и произнес: - Все, пи…дец карьере! На вопрос, что случилось, он коротко ответил:- «Ночной орел»,- и мы больше не расспрашивали, а только сочувственно кивали. Нет наказания хуже для ходоков по чужим женам, застигнутых этими мужьями в положении « In fragrante». (Если муж с друзьями – это совсем плохо, от одиночки и отбиться можно, и убежать. Вите не повезло, муж соседей позвал). Тужурку несчастному одевают задом наперед, застегивают на все пуговицы, а в рукава продевают швабру. Потом выводят сластолюбца на лестничную клетку и придают ему ускорение пинком. И летит он, милый, широко расставив руки-крылья, считая ступеньки и оглашая своими клекочущими криками тишину ночного подъезда, ударяясь о перила и стены, и лишь слегка притормаживая на поворотах лестничных маршей… Тональный крем в этом случае помочь не мог, и мы оставили Витю переживать случившееся в номере, посоветовав не отлучаться. А сами двинулись в ДОФ. Тема конференции звучала приблизительно так: « О личном примере комсомольского актива флота ..."
Фамилия старлея была Соловьев. Он перехаживал в звании уже полтора года. Это несколько раздражало и отнюдь не грело сердце. Хотелось обмануть злодейку – судьбу каким-нибудь героическим подвигом. Но совершить подвиг начальнику продовольственной службы бригады подводных лодок достаточно проблематично. Что героического может быть в выписке накладных и выдаче пайков? Конечно, можно было бы нагло сожрать накладные на глазах изумленного японского или американского десанта, скрыв таким образом численность бригады. А потом принять героическую смерть от супостата. И быть отмеченным и причисленным к сонму героев. Посмертно. Но это, во-первых, не привлекало. Во-вторых, десант не проявлял желания нападать и высаживаться . Оставалось одно – надеяться, что начальство вспомнит и вручит вожделенный приказ. Однако, время шло, начальство не вспоминало, а груз взысканий, которых достаточно у любого уважающего себя офицера, не просто рос, а уже давил к земле и заставлял сутулиться. Но! Судьба благосклонна к терпеливым. -Товарищи! Сегодня мы успешно прошли 12-ю проверку из Москвы за этот месяц. Одно плохо – икра кончилась. У кого есть?- спросил начпо на очередном внеочередном совещании. Тишина оглушала. Молчали «штабные», молчали командиры и замы подводных лодок. Молчали даже помощники, у которых обычно есть все. Москва за предыдущие 11 проверок съела и увезла все. В воздухе явственно запахло скандалом. Этот запах очень похож на запах маленького жучка – его в простонародье называют « американская вонючка». « ВЫ ЧО! ЕБТЬ!»- включился комбриг. Он выходил свое контр- адмиральское звание в бесконечных походах в отдаленные точки мирового океана и был чужд дипломатии. Это про него ходили ужасные слухи в рядах американских моряков. Якобы, бродит в водах Тихого океана дизельная подводная лодка, на борту которой сущий зверь. Он небрит, грязен, с полотенцем вокруг шеи - чирьи замучили- и , к тому же, туг на ухо. На любое проявление морской солидарности при встрече в море у этого монстра один ответ: « Боевая тревога! Торпедная атака!» Однажды американский фрегат и лодка с комбригом на борту находились в море в непосредственной близости, так, что морды вероятного противника можно было рассмотреть до таких деталей, как прыщи и прижженные квасцами бритвенные порезы. Командир фрегата тактично разглядывал Чудо-юдо, появившееся на мостике русской субмарины. Чудо - юдо яростно и молча сверлило его глазами. Вынести такой взгляд могут разве что лодочные химик или доктор. Они закаленные. Командир фрегата не выдержал, робко взмахнул рукой и неуверенно произнес: - Хелло! Комбриг повертел головой, осматриваясь, никого не нашел (сигнальщик прятался за устройством работы дизеля под водой, т.н. «шнорхелем»),и сурово вопросил американца: - Это я – х…йло? На мостик выбрался старпом лодки в таком же виде, что и комбриг – без знаков различия на плечах и шапке без «краба». Командир фрегата растерялся в конец и подписал себе приговор. Он еще шире улыбнулся голливудской улыбкой на все тридцать два зуба и крикнул: - Хелло , рашен! -Товарищ комбриг, Вы слышали – х…ево покрашен- возмутился старпом.- Перед походом красились. Комбрига больше возмутила голливудская улыбка – у него от большинства зубов, благодаря отечественной стоматологии и лодочной пище , остались гнилые корешки. « Боевая тревога! Торпедная атака! – взревел комбриг. Командир фрегата понял все кожей, а не ушами, изменился в лице и фрегат, по его команде, бросился наутек. - Обосрался, супостат, - констатировал, почесываясь, комбриг, и спустился в центральный. И вот сегодня, эта живая легенда просила помощи у него – старлея Соловьева! -У меня … есть, - прошелестел Соловьев враз пересохшим от такой удачи языком. - Сколько?- вступил начпо. - Две банки- доложил Соловьев, и, после паузы, добавил: - Трехлитровых - Неси! Бегом ! И он побежал. Надо сказать, что поселок был невелик - пять домов да три казармы. Женатый народ жил у нас в домах, а неженатый - в «чудильнике». Так называлось офицерское общежитие, где коротали ночи молодые лейтенанты и мичмана. Много чудес видели его стены. Иногда лейтенанты на пару ублажали жену какого-нибудь командира БЧ, находившегося в море. Иногда этот же командир сначала бегал с кортиком за этими лейтенантами по трем этажам, а потом пил с ними «мировую», кляня женское непостоянство и всю их подлую природу. Гарнизон был дружный, почти все общее. Иногда здесь пытались убить призового поросенка, но не ножом – подводники люди сентиментальные и не живодеры,- а с помощью взрывчатки или стрельбы из табельного пистолета. Как правило, животное не страдало, и, с визгом выпрыгнув в окно или дверь, возвращалось на родное подсобное хозяйство. Дырки от пуль в стенах, копоть от взрыва ликвидировала стройбригада береговой базы, попутно вставляя выбитые стекла. Раны лечили медики, не сообщая об этом в гарнизонный госпиталь. Клятва Гиппократа, сами понимаете, не противоречит круговой гарнизонной поруке. Кстати, кроме свиней на подсобном хозяйстве были и коровы. Семьи с малолетними детьми получали молоко даже в пургу, когда к нам не ходил транспорт «Авача» с продовольствием, и в магазине не было ничего, кроме кукурузного крахмала. Стадо в пятнадцать голов водил по поселку огромный племенной бык Васька. Коровы повсюду оставляли круглые лепешки, и мат в них вступивших довольно часто звучал на улицах поселка. Некоторые подводники возвращались домой «на автомате». Это когда голова уже не соображает ничего от огромного количества употребленного спиртного, а ноги идут в нужном направлении. Лепешки играли подлую и коварную роль противопехотных мин. Правда ноги и руки оставались целы, однако и так неважное равновесие убивалось наповал. Для человека, который в этот момент был не гомо сапиенсом, а гомо автоматикусом, так как мозг в процессе ходьбы не участвовал, это было равносильно контрольному выстрелу в голову. Раздавалось мощное, а иногда и дохлое восклицание «Хе!ккк…», звук падения «тяжелого тупого предмета», как пишут в милицейских протоколах, и всякое движение прекращалось. Упавшие в лепешку лицом ,как правило, не матерились, а по- детски мирно засыпали в теплом. Страдали, правда, те, кому приходилось доставлять тела домой, и жены, эти тела обмывающие. Хуже всех, конечно, было их соседям по комнате в «чудильнике». Здесь тело, пришедшее в себя, только утром смывало заскорузлый навоз с физиономии. А в комнате так воняло хлевом, что хотелось замычать самому. Соловьев вбежал в подъезд, пулей метнулся на второй этаж, схватил по банке икры в каждую руку и скатился по лестнице. Дверь подъезда, даже при сильном нажатии плечом, не открывалась. Соловьев приналег покрепче, упираясь ногой в косяк изо всех сил, и протиснулся в щель. На крыльце стояла корова, увлеченно удобряя бетон прямо под козырьком подъезда .Ее глаза были задумчивы и грустны. Соловьев ухватил банки покрепче и совершил роковую ошибку. ОН С РАЗМАХА, ИЗО ВСЕЙ СИЛЫ, НАПОДДАЛ НОГОЙ ПО ТОЩЕМУ КОРОВЬЕМУ ЗАДУ! Корова, жалобно мукнув, соскочила с крыльца. Но это «МУ» было не жалобой боли, а вскриком оскорбленной самки. Соловьев понял это, когда огромная туша Васьки с разгона пригвоздила его к двери. Слава Богу, старлей был поджар и застрял МЕЖДУ рогами. Бык разошелся не на шутку. Он яростно старался поддеть обидчика кончиком рогов, но Соловьев был начеку и вертелся, как уж. Далее события развивались стремительно. Васька, не достав врага, мотнул головой снизу вверх, и располосовал штанину Соловьева по шву снизу до самого паха, трепетно остановившись в полутора миллиметрах от мошонки. Пожалел, видимо, неразумного. Соловьев, почувствовав боль и теплую струйку крови, побежавшую по ноге, тоненько завизжал и разбил на голове у быка банку икры. Пока бык, тряся башкой, избавлялся от соленой жижи, попавшей в глаза, старлей, нырнув под рога, бросился бежать. Он бежал очень быстро, продолжая визжать (тоненько), прижав к груди ПОСЛЕДНЮЮ БАНКУ ИКРЫ В БРИГАДЕ и оставляя за собой икорный след. Васька бежал по этому следу как собака-ищейка, опустив голову, раздувая ноздри и издавая страшный рев. Коровы, продолжали жевать жвачку и томно следили за ходом погони. Соловьев, в силу своей худобы, явно лидировал. Он прижимал к груди банку с икрой, прижимал, как Знамя части, как мать прижимает дитя. Вид забега портила резво мелькающая голая нога и парусом раздувавшаяся где-то сзади распоротая штанина. Гонка закончилась у дубовых дверей пищеблока, которые Соловьев успел закрыть перед носом Васьки. От удара задрожали стены, но дверь выдержала. Утерев пот, заливший глаза, рукавом шинели, старлей обессилено сполз по стене. Ноги не держали, все тело била нервная дрожь. Особенно рана беспокоила. А вдруг, гад, самое драгоценное повредил? Однако осмотр и прощупывание успокаивали. За дверью столовой продолжал бесноваться Васька, во всю мощь своих бычьих легких, излагая Соловьеву, что он с ним сделает, когда поймает. Свои угрозы он подкреплял мощными ударами в двери. Дрожало все здание. Показав быку дулю в качестве компенсации за пережитый ужас, старлей нашел путь отхода. Все-таки он был намного умнее быка. Выбравшись через окно, и в обход, продравшись через стланик, Соловьев добрался до штаба и ворвался в кабинет комбрига. -Вот!- поставил он на стол банку икры. В кабинете было человек семь: проверяющий из Москвы, лощеный, упитанный и чистенький капраз, комбриг, начпо, начштаба, секретарь парткомиссии и мелкие штабные. Все воззрились на это нагло заявленное « Вот». Со стенок банки на полированную столешницу стекали медленные грязно-бело-красные потеки, расплываясь на полировке и превращаясь в безобразные лужицы. То ли сперма с кровью, то ли клей БФ с клюквой… Такие же лужицы обозначили периметр шинели Соловьева. Икринки сначала скапливались на выпуклостях лейтенантского тела, а затем, набрав критическую массу, нежно, с сочным шлепком ложились на паркет.. Безобразные пятна слизи, еще недавно бывшие деликатесом, пропитали черное сукно шинели и распущенную штанину, превратившуюся в бесформенный грязный жгут. Особенно не по-уставному выглядела бледная, голая волосатая нога с кровоточащей царапиной с внутренней стороны. Зрелище было прегадкое. Первым пришел в себя проверяющий. Брезгливо пожевав губами, и сложив их в трогательную обиженную трубочку, он вопросил вдруг ставшим тонким голоском: -А где же вторая банка? Дело в том, что москвичам, проверяющим готовность ВМФ к ведению боевых действий, приходилось делиться итогами командировки с начальником, с кадрами, с коллегами. Одной банки явно не хватало. Себе не оставалось. Это было серьезно. Проверяющий уже начал искать справку по бригаде, чтобы восстановить часть найденных замечаний, вычеркнутых в честь икры. Комбриг и Начпо первыми поняли возможные масштабы происходящей трагедии. Прощай, Академия Генштаба, прощай перевод в советскую Европу - Прибалтику. - Соловьев!- голос комбрига заставил дрожать стекла. -В санчасть, быстро, на перевязку. -И новенькую фельдшерицу пришли, пусть зайдет, - все же он был мудр, наш комбриг. Фельдшерица появилась через секунду после этих слов. Еще раскаты эха блуждали по кабинету, а она – тут как тут. Мистика! Правый рукав халата у нее был закатан до плеча – она была акушером и, очевидно, только что прервала осмотр очередной «подводницкой» жены. Пока воображение присутствующих дорисовывало соблазнительные картины, вызванные этим закатанным рукавом (флагманский штурман даже прикрыл глаза и затряс головой, отгоняя наваждение), комбриг что-то шепнул ей на ухо. Кивнув и забрав со стола банку с икрой, она удалилась. Через несколько минут опаснейшая ситуация была гениально разрешена. Дело в том, что только в санчасти можно было найти баночки из-под майонеза. Для чего они там использовались, скромно умолчим. Но двенадцать баночек, горлышки которых были заботливо прикрыты вощеной бумагой и перетянуты резиночками, а внутри светился, зернился и переливался нежным цветом рыбный деликатес, благотворно подействовали на настроение москвича. Он опять стал благодушен и спрятал справку по бригаде. При такой упаковке икры хватало. На всех. - Вот, чтобы, значится, удобней везти было, и вообще…- вступил начпо. Все закивали головами, делая вид, что упаковка икры в баночки для анализов дело обычное. Такая вот фирменная бригадная упаковка. Проверяющий был зачарован содержанием и форму пропускал через него, а потому напрашивающихся аналогий не провел. Соловьев появился из санчасти с остекленевшими глазами и медицинской лопаткой в руке – он ей икру в эти баночки перекладывал. Бедняга был чем-то так потрясен, что порывался нарушить субординацию и произнести пару фраз без разрешения. Из состояния « грогги» его вывел начштаба, объявив выговор за неопрятный внешний вид и выгнав из кабинета с обещанием потом разобраться. Иногда неведение лучше знания. Фельдшерица появилась у нас недавно. До нее, в лучших традициях домостроя, к телам женщин гарнизона, особенно в вопросах гинекологии, врачи- мужчины не допускались. На аборты, если позволяли срок и погода, бедняжки отправлялись в Петропавловск, в госпиталь. Те, кому не повезло, были вынуждены рожать. И вот, наконец-то, появилась женщина-акушер. Все заинтересованные бросились в санчасть. Весь майонез с прошлого привоза продовольствия (ящик) был раскуплен. Баночки были чисто вымыты, а анализы сданы волнующимися от задержки месячных гарнизонными дамами. Других баночек не было. Кстати, именно во время перекладки «рыбьих яиц» слесарь бербазы что-то ремонтировал. Воды в городке не было. Ни руки помыть, ни , совершенно верно, баночки. Этим и объяснялось внезапное появление медработницы в кабинете комбрига. Жаловаться приходила. Так что, братцы, никакой мистики, суровая проза жизни. А что же Соловьев? Да ничего особенного. Он почти не изменился. Ну разве что голова трястись начала, да глаз левый подергивается. Доктор сказал, тик. Но мы думаем, это от жадности. Простить себе не может ту банку, что быку об голову разбил, жлоб. На подсобном хозяйстве он не появляется – видно, боится не сдержаться, чтоб на быка не набросится. Так нет на Ваське той икры, и давно уже.. Правда, иногда, по пьянке, после второй бутылки, особенно если в компании есть женщины, он ставит ногу на стол, задирает штанину и демонстрирует длинный тонкий шрам на икре. И плачет. После третьей - расстегивает штаны, спускает их до тощих щиколоток и показывает , насколько бык не достал до «хозяйства». И снова плачет. Его даже пару раз за это били. Во – первых, нечего ноги на стол громоздить. Во-вторых, подумаешь, икра, нашел, о чем плакать. И более ценное люди теряли, и ничего. Той икры в рыбе – как грязи, не стоит она офицерских слез. Вон Коля Бурысов трехлитровую банку спирта разбил, а как держится! Бык Васька - тот молодец, обид не помнит, днями у соловьевского подъезда, со всем стадом, стоит. То ли извиниться хочет, то ли поиграть. Люди довольны, в городке чище стало – коровы-то от чудильника не отходят, а он на краю стоит. Только Соловьев недоволен – видите ли, неудобно ему каждый вечер домой через окно первого этажа лазить. Ах, да. Если раньше мы его Соловьем звали, то теперь –Тореадором. Заслужил. А звание ему через два месяца все же дали. Когда взыскание сняли за неопрятный внешний вид во время московской проверки. И в другую часть перевели, чтоб быка не раздражал. Хотя знающие люди говорят другое- чтобы про баночки не проболтался.
Если кто думает, что речь пойдет о женском бюсте, дальше может не слушать. Идите, жену пощупайте, или еще кого… В те давние времена нас окружали совсем другие бюсты: основоположников и военачальников. Портрет это ладно, а вот бюст в кабинете – это по настоящему круто. В кабинете заместителя начальника одного из факультетов Военно-политической Академии им. В.И.Ленина, как входишь, аккурат слева, на сейфе, такой бюст и стоял. Ленина, конечно. Дежурный по факультету днем сидел в коридоре, за столом, а ночью свои положенные четыре часа спал в этом кабинете – только там был диван. Факультет занимал последний этаж старинного здания с высоченными потолками: длинный коридор с одинаковыми дверями справа и слева. Хуже всего было дежурить летом: металлическая крыша разогревалась на солнце и жара на этаже стояла страшная. Витя Бережной заступил на дежурство с воскресенья на понедельник. На факультете никого не было. Сутки, с 8.00 до 8.00, ему предстояло провести в полном одиночестве, борясь со скукой. Если кто думает, что в политической академии учатся политические отморозки, посвящающие каждую свободную минуту изучению трудов классиков марксизма-ленинизма, то спешу вас разочаровать. С большим удовольствием мы изучали стратегию, тактику, оружие и вероятного противника. Классиков мы действительно любили: на их трудах очень удобно спать в классе на самоподготовке, подложив пяток томов под голову. Если бы мы конспектировали все, положенное по учебной программе, то к концу обучения заработали бы горб, спазм пальцев правой руки и потерю зрения. В целях сохранения здоровья, мы не утруждались, а собирали конспекты у добросовестных (были и такие) выпускников, убывающих на флот, убеждая их погрузить в контейнер что-нибудь полезное, а не двести килограммов макулатуры, да еще соблазняя обещанием помощи при загрузке. Последний аргумент всегда решал вопрос в пользу просителя. Время, сэкономленное на бесполезном, но необходимом конспектировании, использовалось для посещения театров, первого в стране «Макдональдса» и знакомства с Москвой. Витя был хроническим отличником. Ему легко давались все науки, но не за счет усидчивости, а за счет хорошей памяти, недюжинного ума и прекрасного образования. Он школу и училище закончил с золотыми медалями. Был у него, правда, постыдный факт в биографии: он перед училищем, целый курс, в ГИТИСе учился! Хотел, видите ли, курс истории искусства прослушать. Когда прослушал, бросил это гражданское заведение. Что ж, каждый имеет право на ошибку, так что мы его не корили. Его стихи и рассказы печатали во всех молодежных изданиях. Иногда, по просьбе друзей, он выдавал стихотворные экспромты на любую, самую скучную тему. - Витя, а сможешь про ручку, тетрадку, и чтоб немного эротики? Через пару секунд Витя выдавал: Взяв тетрадь-с-сучку, На одну н-ночку, Залуплю ручку, И спущу… строчку. Да-с, талантливый человечище был. Сейчас, платочек достану, а то на слезу пробило от лирики…А может, это Дима Правиков в училище сочинил? Вот склероз проклятый. Да ладно, не важно, кто сочинил, главное - душевно. Продолжаю. Но так как все давалось слишком легко, он заскучал. А как недюжинные личности от скуки избавляются? Правильно, с помощью алкоголя. Кстати, впервые решил попробовать забыться. А тут такой случай – дежурство подвернулось, чистота эксперимента, домашние не мешают, жена не гундит и все такое… Поэтому к дежурству он подготовился хорошо: взял книгу, бутерброды, бутылку водки, бутылку вина и пять бутылок пива: дежурить, так дежурить. Разделся до трусов - жарко было, двери входные на ключ закрыл, дежурить начал с водки. Неправильно, конечно, но подсказать некому было, что градусы повышать можно, а понижать нельзя. Естественно, потяжелело ему, часам, этак, к двенадцати. А солнце печет, на улице градусов тридцать, внутри здания все сорок. Пошел он, потом обливаясь, открыть окно в кабинете замначальника. Окно - то открыл, да вот беда: выходя в коридор, сейф плечом задел, не вписался в узкий кабинет. Он к тому времени уже противолодочным зигзагом ходил. Сейф загудел и закачался, бюст Ленина вместе с сейфом. Витя сначала сейф останавливал, но руки сильными оказались, не остановил, а в другую сторону накренил. Потом бросился бюст ловить, а сейф-то бросил! Бюст через него перелетел и на пол – хрясь! Витя наклонился, поднял гипсовое произведение искусства эпохи социалистического реализма, а носа-то и нет, отбился! Мало того, под диван улетел. Начал двигать диван, а тот развалился, спинка оторвалась, а все остальное на ногу упало, больно! Применил он идиоматические выражения из словаря (см. словарь) – полегчало немного. Вышел, выпил, думать начал, как беде помочь и бюст восстановить. Пробовал нос слюной приклеить – не держится, сколько ни плюй. Выпил, дальше думает. Нашел клей канцелярский – тоже не держит, а другого нет. Час клеил и пил, пил и клеил – не держится. А нос вождя почернел весь и крошиться начал от частых падений. Отдохнул Витя с очередной бутылкой пива. Бутылку в урну для бумаг бросил. Подумал – и нос туда же отправил. А потом ухватил бюст, зашел в кабинет, но к окну близко не подходил, умный потому что, понимал, что выпасть может. Так, с метр не доходя до подоконника, и метнул его в окошко. И что удивительно, попал ведь! Далеко внизу что-то гупнуло, кто-то громко закричал, но посмотреть вниз сил не оставалось. Витя, утомленный успехом, споткнулся о поломанный диван, упал и заснул… Он не слышал трезвонящих телефонов, громкого стука в запертую дверь факультета, беготни по лестницам и этажам, гула голосов в колодезном дворе у здания. Проснулся он глубокой ночью, с болью в голове и «какой» во рту. Дрожащей рукой налил воды из графина, отпил, оделся, пошел, поблевал в окно. Слегка полегчало. Подремал еще. В семь утра в дверь по-хозяйски зазвонили и заколотили. Зевая, Витя отправился открывать, удивляясь раннему визиту сменщика. Но ошибочка вышла: на этаж ворвался замначальника факультета и онемел от картины разгрома и количества пустых бутылок. Вчера, во время полета бюста, под окном проезжала «Волга» начальника академии. Сержант-водитель рассказывал: - Отвез я начальника. Еду, значит, коротким путем, не по главной аллее. Солнышко светит, тишина, безлюдье. Вдруг страшный удар, взрыв, над головой что-то лопнуло и в машине как-то светлее стало. Затормозил, оборачиваюсь- в крыше дыра, а на заднем сидении – Владимир Ильич! Хоть и без носа, но я узнал. На меня смотрит. Пристально! Укоряет будто… Закричал я страшно, от испуга, и сознание потерял. Потом искали виновного, обзванивали факультеты, вызванивали начальника нашего, сообщили, что дежурного нет, ходили мол, проверяли. Шум большой был, но из-за машины, не из-за вождя. Когда мы пришли на занятия, Витя писал объяснительную. - Мужики, в какой последовательности писать: сначала пил водку, а потом вино, или наоборот? Мы покрутили пальцами у висков. . Витя сказал: - Понял, - и начал с чистого листа. Заглянув в объяснение, мы ужаснулись. Все «поняв», он написал: « Заступив на дежурство по факультету, я выпил пять бутылок пива…». Наказали его, конечно, но не сильно – отличник. Начальнику академии доложили, что бюст сушился на окне, чтобы в понедельник занять подобающее место на партсобрании факультета и посиять вымытой от пыли лысиной. Налетевший порыв ветра захлопнул раму, рама задела бюст и т.д. А на месте дежурного не было, потому что бюст мыл, увлекся, стука в дверь не слышал – вода шумела. Моряки своих не выдают. А вот дежурить по факультету Витю больше не ставили. Так до окончания академии только в патруль и ходил. Одно плохо – замначфака диван выбросил и дверь в кабинет на ключ закрывал: там еще мягкие стулья были. Как бы спали, если б не «классики», пять томов под голову, ума не приложу.
Прибывший из Севастополя с должности заместителя начальника Черноморского ВВМУ имени П.С.Нахимова капитан 1 ранга Анатолий Иванович Цветков вступил в обязанности начальника нашего училища как-то незаметно, без лишней помпы.
Цветков Анатолий Иванович.
В один из прекрасных дней новогодних каникул я решил пойти в увольнение, получил увольнительный алюминиевый жетон, номер которого записывался в журнал увольняемых, и после ужина отправился в город. Погода была чудесная, настоящая новогодняя, небольшой морозец, лёгкий снежок, - казалось бы, ничего не предвещало непредсказуемого и огорчительного. Совершенно не сговариваясь, я оказался вместе со своим приятелем из четвёртого взвода Толей Маркиным, мы тут же решили вместе провести время в городе, погулять по красивым городским улицам и скверам, разукрашенным гирляндами разноцветных огней и ёлочными игрушками. Казалось бы чего ещё надо? Настроение, в принципе, было хорошее, праздничное, новогоднее. Но, если вспомнить, то как будто бы чего-то не хватало, всё-таки нам уже шёл семнадцатый год, может каких-то радостных эмоций, более глубоких переживаний. Ни у него, ни у меня в тот период постоянных дружеских знакомств среди женского пола не было, но и особого стремления к таким связям не наблюдалось. Пожалуй, нам хотелось чувствовать себя более самостоятельными, мужественными, независимыми, опытными, всезнающими, постигшими начальные морские премудрости. С нынешних позиций, по прошествии многих десятков лет, можно констатировать, что два молодых салажёнка, не способные ещё реально оценить свои поступки и желания в соответствии с имеющимися возможностями, допустили ошибочные действия, приведшие к грубому нарушению дисциплины. Вместо того, чтобы идти к центру города, мы, по непонятной причине, пошли по узким улочкам старой Риги, где и освещения-то хорошего не было, и вдруг натолкнулись на яркую рекламу какого-то питейного заведения, двери которого периодически открывались от входящих и выходящих посетителей. В голове пронеслись слова старой матросской песни: Вот сейчас покажем себя, кто мы такие... Звякнул колокольчик над входной дверью, извещающий о появлении новых посетителей. Небольшой уютный зал, в котором разместилось около десятка высоких столов, возле них в верхней одежде стояли, пили, жевали, курили, громко говорили по-латышски мужики с помутневшими от выпитого глазами. При нашем появлении шум несколько поутих, многие повернулись в нашу сторону. Не обращая особого внимания на присутствующих, мы уверенным шагом пересекли помещение, подошли к стойке бара и долго рассматривали витрину, заставленную бесчисленным количеством всевозможных бутылок с разноцветными наклейками. Бармен, выждав некоторое время, когда мы с нескрываемым интересом рассматривали великолепное разнообразие выставленного на обозрение товара, обратился к нам на латышском языке. В этот момент, как мне показалось, посетители прекратили разговор и наступила напряжённая тишина. Кто-то из нас, естественно, по-русски произнёс, что мы хотим сделать заказ. В зале тут же снова заговорили даже значительно интенсивней, и наше присутствие не стало вызывать никакого интереса. В подобной обстановке я находился впервые и толком не осознавал линию своего поведения. Но вдвоём не так было стеснительно, и мы старались держаться бодро и уверенно. Прежде чем сделать заказ, переговариваясь между собой, решили взять что-нибудь подешевле и не очень крепкое, а что касается объёма, так это и не обсуждалось: как везде и всегда говорили, что нормой являются «наркомовские» или «боевые сто грамм». Высмотрели бутылку с понравившейся красочной этикеткой, оказалась какая-то наливка. При заказе Толя Маркин неожиданно для меня вдруг поменял дозу и сказал, чтобы ему налили 150 грамм. Не отходя от стойки бара, мы тут же медленно, как бы смакуя, маленькими глоточками выпили сладкую, слегка густоватую тёмно-вишнёвого цвета приятную на вкус жидкость. Заплатили за это удовольствие вообще почти ничего, меньше, чем за билет в кинотеатр. С радостным настроением и чувством полного удовлетворения от успешно выполненного необычного для нас дела вышли на улицу. Прошло сравнительно непродолжительное время, но никаких непривычных или неприятных ощущений мы не чувствовали. Неожиданно в наших «дырявых» головах появилось неутолённое желание повторного запретного действия, и мы повернули назад в эту пресловутую «таверну». Ни у меня, ни у Толи не возникло тогда внутреннего голоса с предупреждением остановиться, воздержаться, отказаться от своих пагубных намерений, а личного опыта ещё не было, и никто в данный момент не мог подсказать, что последствия могут быть непредсказуемыми. Повторный заход в это злачное место уже не вызвал излишнего волнения у завсегдатаев, а бармен на наше желание всё повторить по той же схеме, как и в первый раз, был более покладист, угодлив и даже подобострастен. Это нам даже немного польстило, и мы вполне довольные собой, что мы такие крутые, крепкие и стойкие, приободрившись, направились гулять по городу. Удручающие события последовали буквально в течение последующего часа. Хорошо, что мы ушли недалеко от училища и находились в ближайшем скверике, где прохожих было сравнительно мало. Вдруг у Толи стал заплетаться язык, подкашиваться ноги, а вскоре он вообще не мог ни передвигаться, ни стоять, ни сидеть. Это было так неожиданно. Что же делать? Без всяких сомнений оставлять моего приятеля по несчастью одного в сквере, а самому бежать в училище за подмогой было рискованно. Первым моим желанием было любым способом, как можно быстрее доставить Толю Маркина в расположение роты и уложить в кровать. Справиться с такой задачей мне одному было явно не под силу: поскольку я сам себя тоже чувствовал не очень уверенно, хотя на своих ногах пока ещё более-менее держался. Вот в таком неприглядном виде увидела нас одна сердобольная женщина и, признав в нас нахимовцев, помчалась в училище заявить об увиденном. Единственным нашим спасением, как я тогда понимал, было увидеть кого-нибудь из «питонов» совершенно безразлично какой-либо роты, которые могли бы оказать помощь в доставке моего компаньона по несчастью в училище. Драгоценное время уходило, мы вдвоём то поднимались, то падали в снег, но приблизиться к училищу не могли. Полная безнадёжность. Я уже ждал, что вот-вот появится поисковая группа и тогда всё раскроется. Но вот на наше счастье появились два «питона» из младшей роты, которые, увидев моего приятеля в таком безнадёжном состоянии, с перепугу никак не могли сообразить, что от них требуется. Мой план состоял в том, чтобы втроём дотащить Толю до училищного забора с тыльной стороны казармы, а там ребята нашей роты его примут через забор, доволокут до спального помещения и уложат в кровать. Я же тем временем должен незаметно подсунуть дежурному два жетоны, свой и Толи Маркина, свидетельствующие о своевременном нашем возвращении из увольнения. План этот был близок к реализации, если бы на самом последнем этапе не произошло непредвиденное. Бдительная женщина, которая всполошила всю дежурную службу училища, как раз выходила из училища. Встреча произошла на контрольно-пропускном пункте. Я хотел прошмыгнуть незамеченным, пользуясь тем, что в проходной толпились посторонние люди, но мне это не удалось. Мы чуть ли не столкнулись друг с другом в тесном пространстве, и она тут же опознала меня, как одного из участников данного происшествия. Вцепившись в рукава шинели, стала кричать: «Это он! Это он!». Тут я понял, что клетка захлопнулась и сопротивление бесполезно. Меня, как арестанта, в сопровождении, чтобы не убежал, доставили к дежурному офицеру по училищу, который произвёл первый опрос произошедшего и в первую очередь интересовался, где находится мой сообщник. Мне стало ясно, что группа по нашему поиску в город ещё не выходила, а нам, пожалуй, не хватило нескольких минут, чтобы укрыться и избежать обнаружения. Но теперь при создавшейся неблагоприятной обстановке всякие препирательства и уловки становились излишними. Пришлось посвятить дежурного офицера по училищу в свой тщательно разработанный, но не реализованный план действий. Поисковая группа в составе двух старшин из числа помощников офицеров-воспитателей тут же выдвинулась в район забора с тыловой части училищной казармы. Находясь в состоянии полной неизвестности и тревожного ожидания, я стоял по стойке «смирно» в комнате дежурного, как «зэк», сбежавший из мест заключения, под неусыпным наблюдением помощника дежурного по училищу. В эти минуты я неожиданно и явственно почувствовал, что можно в мгновение ока превратиться из порядочного, воспитанного и дисциплинированного нахимовца в изгоя. В дежурную комнату поминутно заходили, докладывали, спрашивали дежурные по ротам, обеспечивающие офицеры и старшины, просто нахимовцы, многие из которых с нескрываемым любопытством, сожалением, осуждением и даже обвинением поглядывали на меня. Вероятней всего, если судить по некоторым признакам суматохи и оживлению среди лиц дежурной службы, в училище без прекращения вечерних культурно-массовых мероприятий была объявлена операция «Перехват». Вскоре появились «поисковики-перехватчики» и бодро доложили, что второй нарушитель дисциплины задержан в сильно опьянённом состоянии и определён в лазарет, где ему делают промывание, очищение желудка и другие медицинские процедуры, связанные с успокоением слишком возбуждённой нервной системы. Дежурный офицер по училище сразу же стал докладывать кому-то по телефону в подробном и детальном изложении о всём произошедшем и принятых мерах. Оказалось, что доклад выслушивал только что вступивший в обязанности начальника училища капитан 1 ранга А.И.Цветков, который в этот вечер находился в своём кабинете. Надо же было так случиться, что первые дни его командования ознаменовались таким нехорошим и из ряда вон выходящим событием. Он, наверное, сам плохо понимал, как ему вести себя, какую принять линию поведения в подобных ситуациях: здесь всё-таки не военная служба в полном её смысле. Там, в Севастополе, в Высшем училище особо не церемонились, даже за незначительные провинности курсантов отчисляли и направляли служить рядовыми матросами. Здесь другая обстановка: мы, нахимовцы, ещё не военнослужащие. Карцера нет, гауптвахта не положена, а отчисляли только домой, к родителям. Было о чём задуматься. Его сомнения и выработка решения на этот счёт, как нас наказать, сразу стали понятны с первых его слов, когда он приказал дежурному офицеру доставить меня к нему в кабинет на беседу. На мой взгляд, первейшей и главной ошибкой Анатолия Ивановича было то, что он решил немедленно провести выяснение всех обстоятельств случившегося и сходу разобраться в моём пятилетнем периоде пребывания в училище с немедленным вынесением крайних выводов по данному факту. Если сказать, что он негодовал, то это было бы очень мягким сравнением, он был просто взбешён, неистовствовал, бушевал, гневался и, казалось, что его возбуждённому состоянию нет предела. В такой психологически неустойчивой обстановке никогда собеседника не вызовешь на откровенный разговор, да и самочувствие своего оппонента следовало бы учитывать. Надо сказать, что через много лет, когда я, став офицером, разбирался в сложных дисциплинарных проступках со своими подчинёнными матросами, а такие моменты случались, никогда не доводил себя до бешенства и не старался держать собеседника в униженном или безвыходном положении, добиваясь нужного мне «чистосердечного» признания, а, по возможности, учитывал его психологическое состояние и способность к адекватному поведению. В такие моменты я часто вспоминал, преподанный мне капитаном 1 ранга А.И.Цветковым урок, как не надо заниматься разбирательством даже незначительного дисциплинарного проступка. В пристрастном разговоре со мной, хотя он не произнёс ни одной нецензурной фразы, ни одного оскорбительного слова в мой адрес, но старался вести беседу так, чтобы показать какое я мерзкое ничтожество, недостойное дальнейшего нахождения и обучения в училище. Он важно, слегка развалившись, сидел в кресле за письменным столом большого хорошо натопленного кабинета. А я по-прежнему, как в комнате дежурного по училищу, так и здесь стоял перед начальником училища в шинели и шапке навытяжку. Конечно, я понимал и учитывал, что должна соблюдаться определённая субординация между начальником и подчинённым, но не до такой же степени. Мне было душно и жарко в верхней одежде, да и последствия выпитого алкоголя, видимо, тоже действовали. Ноги затекали от долгого и неподвижного стояния, а наставительный разнос всё продолжался, которому не видно было ни конца, ни краю. К своему удивлению, я не разнюнился, не разжалобился, не винился во всех смертных грехах, даже наоборот под таким жестким психологическим прессингом старался держаться твёрдо, уверенно и даже немного нахально. Судя по всему, такое моё непобеждённое поведение ещё больше распаляло Цветкова, и он всячески пытался меня унизить и растоптать морально, сломать мою волю, показать, что он хозяин положения. Стоя по стойке «смирно» посредине кабинета, как часовой у знамени училища, я, конечно же, отвечал на все его вопросы по возможности кратко, односложно, без подробностей: в каком питейном заведении были, какая была мотивация поступка, какое количество алкоголя приняли, что намеревались делать в последующем и так далее и тому подобное, вынуждая меня отвечать с мальчишеским вызовом и некоторым налётом дерзости, но без грубости. В какой-то момент я даже позавидовал Толе Маркину, который уже давно сладко спал в палате лазарета успокоенный и умиротворённый, не подозревая и не думая о том, какие сейчас в кабинете начальника училища кипят бурные страсти и, вероятней всего, решается наша дальнейшая судьба.
Три друга-«питона» Толя Маркин, Эдик Гетман и Эдик Гребенников. РНВМУ. Рига. Июнь. 1949 год.
Наконец, капитан 1 ранга А.И.Цветков, не услышав, как ему хотелось, глубочайшего раскаяния, и не увидев плачущего, рыдающего, просящего снисхождения и распластавшегося у его ног этого молодого нахалёнка, явно неудовлетворённый ходом разговора со мной, разрешил идти в расположение роты, предупредив, что он продолжит дальнейшее разбирательство. На следующий день я долго думал о произошедшем. Факт употребления в увольнении небольшого количества спиртного, возможно, требует осуждения и определённого воспитательного воздействия. А разве суровое наказание должно последовать, думал я, только за то, что, по свидетельствам какой-то сверхбдительной гражданки, мы нарушили, якобы, общепринятый порядок, выразившийся в недостаточно уверенном передвижении пешим порядком по улицам города. Только-то и всего. Драки не было, дебош не устраивали, ничего не разбили и не сломали. За что же «голову на плаху класть»? Да и к тому же, это не злостное хулиганство или происшествие, имеющее систематический характер, а так себе, мальчишеская шалость, чтобы продемонстрировать (только не ясно, кому?) свою взрослость, не больше того. Через пару дней по персональному вызову я снова оказался в кабинете начальника училища, и внутренне напрягся, подготовив себя к малоприятному разговору и даже к самому печальному исходу. На этот раз я был в мундире, который мы тогда носили как повседневную форму одежды. Пуговицы сверкают, бляха горит, ботинки начищены до блеска, строевая выправка в порядке - образцовый строевой вид, как говорится, примерного нахимовца. На моём лице ни тени смущения или разочарования. Доложил громким голосом, как положено по уставу, о прибытии по Вашему приказанию, а сам подумал, ну опять начнётся словесная тянучка, «перетягивание каната», но издеваться над собой не позволю и будь, что будет: «любой исход приемлю благодарно». Но что такое? Глазам своим не верю. Полное отсутствие состояния ажитации. Капитан 1 ранга А.И.Цветков - сама доброта и спокойствие: вышел из-за стола, высокий, пожилой, плотного телосложения, сохранивший некоторую стройность фигуры, с короткой стрижкой седых волос, обошёл вокруг меня, внимательно осмотрев со всех сторон с головы до ног, и, наверное, не обнаружив изъянов в моём внешнем виде, не говоря ни слова, возвратился к столу, водрузившись в своё кресло. Заговорил, неожиданно для меня, спокойным, уверенным, твёрдым голосом, не терпящим, правда, никаких возможных возражений, как будто, уже приняв окончательное решение. Из краткого разговора я сразу понял, что он во многом уже осведомлён обо мне: значит, начальник училища обстоятельно подготовился, навёл справки о моих родителях, получил полную характеристику от командира роты за все годы моей учёбы в училище. Я приготовился к бою, к сопротивлению, к защите от нападок и незаслуженных обвинений, а тут пошёл разговор о прежней до училищной жизни, о повседневной учёбе и успеваемости, о моих приятелях по классу, даже о том, почему не поехал на зимние каникулы. Хотя, как и прежде, я стоял посредине кабинета, как вкопанный, но от такого неожиданного поворота в беседе как-то расслабился и подумал, а Анатолий Иванович, мужик-то нормальный, не аракчеевский самодур, да и говорить по-человечески может. Беседа не показалась мне изнурительной, как в прошлый раз, а велась в спокойном тоне, в заключение ее Цветков задал вопрос, не столько удививший, сколько поставивший меня в затруднительное положение. Скорее всего это был не вопрос, а просьба дать совет, как нас наказать. Ну, думаю, не к добру такое. Ведь наверняка он уже принял решение, какую экзекуцию к нам, нарушителям дисциплины, применить. А тут, не иначе как, играет в демократию. Я в миг снова сконцентрировался, ожидая какого-нибудь подвоха. Однако Цветков как-то доверительно стал продолжать, что, наказания нам всё равно не избежать, а он, дескать, человек здесь новый и порядков наших ещё не знает, вот и хочет спросить, какие бы виды наказания мы себе выбрали. Ничего себе думаю, что творится. Хитрая уловка, западня, не иначе? Как быть и чего предложить? В голове, как в калейдоскопе, прокручиваются мысли, что вроде бы об отчислении вопрос остро не ставится. Тогда, что же? Только не письмо домой , ведь это очередное огорчение для мамы. Вдруг неожиданно для самого себя почти прокричал: Лишить ношение погон на определённый срок! На лице Анатолия Ивановича полное удивление. Что это ещё за театральное представление? А меня уже понесло. Я стал рассказывать, как это эмоционально переживательно и важно с воспитательных позиций. Для сравнения невпопад приводил примеры из недавно просмотренных кинофильмов: отправление гвардейских полков в ссылку, в Сибирь, отказавшихся присягнуть на верность новому царю-императору Николаю I в декабре 1825 года, или наказание шомполами при «прогоне» сквозь строй провинившегося солдата, как это было применено к Тарасу Шевченко, и все эти действия, говорил я энергично, представьте, происходит под истошный звук свирели и оглушительный барабанный бой. Цветков погрузился в долгое задумчивое молчание, видимо, мысленно представляя, как с этих двух оболтусов под барабанный бой будут срезать погоны. И вдруг, очнувшись, неожиданно заявил, что надо определить срок, в течение которого вы будете ходить без погон, тем самым, в принципе, согласившись с предложенной мерой наказания. Тут я, обрадовавшись, с не меньшим жаром предложил срок пребывания без погон установить по справедливости, исходя из количества выпитого, а именно, для меня, как выпившего 200 грамм сладкой, как мёд, настойки, должен быть определён срок лишения ношения погон 20 дней и, соответственно, для Толи Маркина, употребившего 300 грамм, - 30 дней (прости меня, друг, что не пощадил тебя). Для убедительности я добавил, что подобная церемония, повсеместно применявшаяся в кадетских корпусах, уже апробирована и несколько раз проводилась в нашем училище с зачтением приказа о наказании при общем построении нахимовцев и обязательно под барабанную дробь. По мало выразительному и несколько одутловатому лицу Цветкова трудно было определить, к какому же окончательному решению он пришел. В тот момент, когда моё пребывание «на ковре» у начальника училища, казалось, подходило к завершению, я смалодушничал и льстиво заскулил, попросив независимо от принятого решения по нашему наказанию, не писать дополнительно письма нашим родителям, поскольку это принесёт им большие переживания. Увидев мою слабину, что я сдался, расслабился, надломился, Анатолий Иванович наоборот оживился, воспрянул и утвердительно заявил, что письма родителям о вашем недостойном поведении непременно будут написаны. Отлежавшись в лазарете несколько дней, Толя Маркин прибыл в роту бодрый, энергичный, весёлый, не унывающий. Сейчас я не могу вспомнить подробности, как мы без обиды друг на друга обсуждали случившееся с нами. Не знаю, состоялась ли у него аудиенция с А.И.Цветковым и о чём они говорили. Главное, что, в принципе, мы морально были готовы понести любое наказание, вплоть до отчисления из училища. Вскоре, когда до окончания зимних каникул оставалось ещё несколько дней, на заснеженный плац вывели тех немногих нахимовцев, которые пребывали на тот момент в училище, построили в каре и после зачтения приказа о нашем наказании под барабанный бой с мундиров срезали погоны. Я думал, что будет более унизительно и оскорбительно, что руки нам никто не подаст, что все отвернутся, будут зубоскалить, оскорблять и надсмехаться. Но ничего этого не было. Даже в какой-то степени чувствовалась некоторая поддержка, дескать, не унывайте, ребята, ведь это случайность, крепитесь, не падайте духом. При зачтении приказа в строю возникло радостное оживление, когда величина наказания была определена пропорционально количеству употреблённого алкоголя. Кстати говоря, сладкую наливку никто из «питонов» не посчитал за серьёзное спиртное. Началась третья четверть 1952 учебного года. На отсутствие погон на наших мундирах практически никто не обращал внимания: ни учителя, ни возвратившиеся от отпуска нахимовцы. На шинелях и форменках погоны у нас сохранились, и наша форма одежды ничем не отличалась от всех остальных. Этот поучительный случай, пожалуй, остался только в нашей с Толей Маркиным памяти, а остальные «питоны» не то, чтобы когда-либо вспоминали, а даже вообще вскоре забыли об этом происшествии.
Воспоминания нахимовца Денисенко Владимира.
... В конце декабря - первые в нашей военно-морской жизни каникулы. Ленинградцы и москвичи убыли домой, а мы, иногородние, отправились на озеро Нахимовское встречать новый год в лагере. В ночь на первое января 1960 года мичман Бойко, помощник офицера воспитателя второго взвода переоделся Дедом Морозом, на санях, запряженных лагерной лошадкой, подъехал к нашей голубой даче, где мы расположились. Начались поздравления, вручение подарков, пуск ракет. Десятого января мы пешком дошли от лагеря до станции Каннельярви, чтобы поездом возвратиться в город. Тогда вместо электричек вагоны тянули паровозы. На станции рядом с нами расположились туристы и пели под гитару: "Эй, подружка, моя большая кружка..." Многое, и это в том числе было новым для нас опытом.
Прошла от дома ты до лагерного сбора, Судьба свела нас за обеденным столом - И вот неделя уже скоро, Как неразлучные товарищи живем...
ПРИПЕВ:
Эх, подружка, моя большая кружка! Полулитровая моя! Поишь меня, поишь меня горячим чаем, За что тебя, за что тебя я уважаю - Эх, подружка, моя большая кружка, Полулитровая моя!
Идешь на завтрак, на обед или на ужин - Всегда со мною на брезентовом ремне, Как альпинисту ледоруб в походе нужен - Так и в походе ты необходима мне
ПРИПЕВ: Эх, подружка, моя большая кружка...
Настанет время мы расстанемся с тобою - Из лагерей мы разбредемся по домам, Я подниму тебя дрожащею рукою, Налив в тебя свои последние сто грамм...
ПРИПЕВ: Эх, подружка, моя большая кружка...
БОЙКО Николай Прокофьевич - главный старшина Тбилисского Нахимовского училища, в Ленинградском - мичман, помощник офицера - воспитателя, старшина роты.
Денисенко Владимир Иванович. Выпуск ЛНВМУ 1966 г. - На службе отечеству: история выпуска ВВМУРЭ им. А.С. Попова 1971 г. / Воен.-мор. ин-т радиоэлектроники им. А.С. Попова; под общ. ред. д.т.н., проф. Р.Р. Биккенина. - Санкт-Петербург : ВВМУРЭ, 2007.
Денисенко Владимир Иванович р. 05.04.1948 в г. Дьер Венгерской Народной Республики. Капитан 3 ранга (1980). Окончил Ленинградское Нахимовское военно-морское училище (1966), радиотехнический факультет ВВМУРЭ им. А. С. Попова (1971), Высшие специальные офицерские классы ВМФ (1982), академические курсы офицерского состава при Военно-морской академии (1988). Инженер РТС больших противолодочных кораблей «Доблестный» (1971—1972), «Жгучий» (1972—1973), начальник пункта управления и наведения истребительной авиации РТС противолодочного крейсера «Киев» (1973— 1977), тяжелого авианосного крейсера «Киев» (1977—1979), командир боевой части управления большого противолодочного корабля «Маршал Тимошенко» (1979—1981), старший инженер боевой части управления ракетного крейсера «Адмирал Зозуля» (1982—1986), командир боевой части управления большого противолодочного корабля «Огневой» (1986—1987) СФ. Помощник ведущего инженера (1987—1993), ведущий инженер (1993) Военного представительства. Участник первого в истории ВВМУРЭ им. А. С. Попова похода курсантов вокруг Европы на плавбазе «Федор Видяев» по маршруту Видяево— Средиземное море—Севастополь с заходом в зону арабо-израильского вооруженного конфликта (1968). Участник дальних походов, несения боевой службы в различных районах Мирового океана, официальных и деловых визитов в порты иностранных государств. Участник учений «Север-77», «Разбег-79» и др. С 1993 г. в запасе.
С Новым годом, счастья, здоровья и благополучия Вам и Вашим близким. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
Капитан 2 ранга в отставке С. ГАМУЛИН, бывший командир МКН БЧ-5 ЭОС «Сахалин». - Морская газета. Приложение "Флот". 14 декабря 2005 года.
Некоторые картинки из быта моряков. - Новый год. Температура воздуха около 30 градусов ниже нуля. На юте, на кормовом шпиле сосенка, хранившаяся в холодильнике и чем только не украшенная. Дед Мороз (Егоров В.) в докторском халате, подвязанном красной тряпицей, такая же шапочка, борода, валенки, голые коленки. На поясе - кортик. Снегурочка - очень похожая на настоящую. Миловидное подкрашенное личико и губы (матрос - электрик). Когда включили танцевальную музыку, от кавалеров, желающих потанцевать со Снегурочкой, не было отбоя.
Закончив боевое маневрирование, получили приказ следовать в ранее назначенный район, занять его и приступить к несению боевой службы. Возвращались мы 6 суток. Маневрирование в районе простое: 7 дней лежишь на одном галсе в сторону о. Гуам б. Апра, где базировалась 15 эскпл ВМС США ( 7 ПЛАРБ типа Медисон), 7 дней- на противоположном галсе. Настроение у всего экипажа было приподнятое после такой встречи с американцами. К тому же приближался Новый год, который все с нетерпением ждали. Правда ничего хорошего в свой первый день он нам не принес... Около 5 часов утра произошло еще одно ЧП. Старшина команды штурманских электриков решил отметить Новый год и выпил 0.5 литра спирта, который он «наэкономил» за время похода. В результате у него произошла остановка сердца. Медик был не менее пьян, но жизнь ему спас.
В.И. Заморев. Как я стал нахимовцем. Записки для сборника "Ленинградские нахимовцы – четвертый выпуск. 1944 – 1951." СПб 2001.
Шел апрель 1944 года. Все знали, что война скоро кончится. Но когда? Об этом мы, мальчишки, не знали. Мне шел тогда двенадцатый год. Жизнь трудная. Отец на фронте. Мать крутилась как могла, чтобы прокормить троих детей. И тут мы с друзьями узнали, что идет набор в школу юнг. Посовещались и втроем Толя Улитин, Виталий Долгов и я - отправились в Тульский военкомат... Наступили морозные дни. Ноябрь. Выпал снег. В нашей форме ничего не изменилось. Мы, конечно. понимали трудности военного времени и не роптали. Но руки зябли, уши мерзли. Однажды произошло ЧП. Недалеко от лагеря лежал сбитый наш самолет, с полным боекомплектом и вооружением. Почему он не взорвался – осталось загадкой. Мы частенько наведывались к нему, изучали. И однажды Костя Олейник ухитрился незаметно принести унитарный патрон от пушки этого самолета. Когда все ушли на работы, он, оставаясь рабочим по камбузу, подложил патрон в плиту, где варилась каша для старшинской кают-компании. Котел выскочил из плиты, а старшинская кают-компания осталась без второго. Начались поиски виновного. А так как наряд на камбузе был из нашего взвода, то подозрение падало на всех нас. Сначала опрашивали всех, потом по одному. Следствие руководил старшина 2 статьи Дунда Иван Константинович. Следствие ни к чему не привело. Костю никто не выдал. Тогда было принято решение – наказать весь взвод. На следующее утро взвод был построен, спросили еще раз каждого, кто взорвал плиту. Результат был тот же. Дунда объявил, что будут строевые занятия. Стояла хорошая морозная погода, мороз градусов 10-12. Но наша форма не была приспособлена даже для такого небольшого мороза. Пошли строем, строевым шагом в сторону станции, с песнями. Постепенно настроение стало падать. Руки замерзли, ноги мерзнут, особенно мерзли уши. Бескозыркой их не прикрыть. Отошли от лагеря километров восемь. Дунда был в таком же состоянии, что и мы: в бушлате, в фуражке и хромовых ботинках. Тоже замерз. Узнал Дунда о виновнике этого ЧП спустя много лет, на одной из юбилейных встреч, когда мы уже были офицерами. Мы продолжали постигать азы военной службы. Наступила настоящая зима и у нас произошли изменения. Нам выдали валенки, шапки и шерстяные перчатки. Уже можно было жить…! На лесозаготовках стало работать веселее. Все дальше и дальше забираемся в лес. Бревна таскаем издалека и по снегу. Скоро наша делянка должна кончиться. Упорно ходят слухи, что скоро поедем в Ленинград. Но здание училища пока не готово. И лагерная жизнь пока продолжается. С воспитанниками других рот мы общались мало, так как «дачи», где они располагались, находились на большом удалении друг от друга. Встречались мы, как правило, на складах - вещевом и продовольственном. Там я встретил своего соседа по Автово Стаса Сычева и Федю Пятышева (мы жили с ним в одном доме). Сычев был в первой роте, а Пятышев – во второй. Круг знакомых постепенно расширяется. Несмотря на запреты, мы уже осмеливаемся ходить «в гости» на дальние «дачи». Скоро новый 1945 год. Вести с фронта отрадные. Наши войска сражаются уже на немецкой территории. К Новому году мы из леса принесли елку, украсили ее, чем могли, самодельными игрушками, гильзами от патронов, ватой. Получилось нарядно. На Новый год нам выдали праздничный ужин и каждому по 200 – граммовой плитке американского шоколада. Для нас это было в диковинку. Я, например, шоколада не пробовал всю войну, даже вкус его забыл. Наконец, после Нового года в январе 1945 нас отправили в училище. Первые три роты были отправлены раньше и они участвовали, в силу своих возможностей, в восстановлении здания и подготовке его к учебному году.
Труд № 140 за 29.07.2000. Новый год в жизни "не паркетного" адмирала.
У главного балтийского штурвала Владимир Григорьевич уже почти десять лет. Из своих сорока трех "календарей" - так на флоте именуют срок службы. Егоров не укладывается в сложившийся у многих в последние годы стереотип "паркетного" адмирала. Кабинетам всегда предпочитал мостик боевого корабля. Достаточно сказать, что впервые Новый год дома, а не в морях, Владимир Григорьевич встретил, когда ему исполнилось пятьдесят...
Черкашин, Николай Андреевич. Я - подводная лодка / Николай Черкашин. - М : Совершенно секретно, 2003.
Глава пятая ХОЖДЕНИЕ ЗА ТРИ ГЛУБИНЫ
Экипаж ракетного корабля в шинелях и бескозырках выстроился на причальной стенке по боевым частям. Командир дивизиона капитан 2-го ранга Лей чеканит перед строем высокоторжественные слова: - Приказываю заступить на охрану морских и воздушных границ Российской Федерации... Боевая тревога! Грохочет сходня, перекинутая с причала на корму. Матросы разбегаются по боевым постам. В ужасе шарахаются корабельные коты-крысоловы. На топе мачты "Боры" вспыхивает синий фонарь - знак дежурного корабля. Над башнями артустановок трепещут красные флажки, означающие, что боезапас подан к орудиям. Как ни охраняется в Севастопольской гавани ракетный корабль "Бора", все же в новогоднюю ночь на его палубе появятся две непредусмотренные уставом личности: Дед Мороз и Снегурочка. А дальше - все как в лучших домах Севастополя: елка, стол, подарки, поздравления... Разве что вместо шампанского - служба есть служба - матросы и старшины поднимут стаканы с фруктовым соком. Ну, а перед новогодней полночью - конкурс-концерт на лучшее исполнение флотской песни, пляски, чтение стихов. Победителям - приз: торт домашней выпечки (автор торта - жена командира - Вера Гончарова). А что готовят корабельные коки? Ведь за два часа до полуночи праздничный ужин. Поскребли коки по сусекам и поставили на столы пельмени собственной лепки, салат оливье, кофейный напиток, пирожные. Когда ударят куранты, старпом поздравит команду. Его черед встречать Новый год в корабельной обстановке. Дед Мороз из своих, в белой бороде, - мичман Андрей Бояринцев, а в наряде Снегурочки - старшина команды трюмных мичман Сергей Федоренко. Потом эта сладкая парочка отправится по домам поздравлять семьи офицеров. Подарки заготовил каждый себе сам, так что остается только торжественно вручить. Спрашиваю командира: - Что вам пожелать в будущем году? - Почаще выходить в море! Нам даже семь футов под килем не нужны "Бора" ведь ходит на воздушной подушке. - Ну, тогда вам тысячу миль за кормой!
ГЛАДИАТОРЫ ТИРРЕНСКОГО МОРЯ
Бешеный, как электричка... - Как январь? - вздрогнул доктор, оторвавшись от "Челюстной хирургии". - Так, Спасокукоцкий. Послезавтра Новый год. Ку-ку! За сутки до Нового года в отсеках вырос целый ельник. Три самых рослых "дерева" были собраны из полиэтиленовых секций и подпирали теперь подволок в кормовом торпедном отсеке, в офицерской и мичманской кают-компаниях. Другие - ростом с ладонь и меньше - произросли в каютах, рубках и даже трюме центрального поста. Елками гордились и ревниво следили, чья украшена лучше. Те, кто перед походом не запасся крохотными пластмассовыми елочками и блестящими микроигрушками, выпрашивали у доктора "зеленку" с марлей и обвешивали проволочные каркасики крашеной "хвоей". Игрушки делали из шоколадной фольги и разноцветных цилиндриков сопротивлений, лампочек, пестрых проводков, выклянченных у радистов и гидроакустиков. Помощник Федя поразил всех сюрпризом: из рефкамеры была извлечена тушка куренка, припрятанная со времен последнего подхода к плавбазе и замороженная до хрустального звона. К зажаренному куренку кок мичман Маврикин прикрепил бумажную гусиную шею, а в хвост вставил записку Руднева: "Назначаю жареным гусем. Помощник командира". "Гусь", водруженный на стол посреди салфеток, свернутых колпачками, и стопок, наполненных сухим вином, имел шумный успех. Включили хирургические софиты, и механик, как заведующий столом, взялся за нож: - Значит, так: командиру - шея, помощнику - крылышки, запчасти к Пегасу! Ножки - ходовую часть - командирам моторной и электротехнической групп. Ну, а "прочным корпусом" я займусь сам! - Много хочешь, мало получишь, - вмешался старпом и отобрал нож. За полчаса до праздничной полуночи доктор прицепил бороду Деда Мороза и скептически оглядел "Снегурочку", чей воздушный наряд никак не скрывал мощные бицепсы матроса-торпедиста Максимова. - За мной! - сказал доктор-дед и взвалил мешок с подарками. И тут же над головой заверещал ревун - торопливо, тревожно, настырно... - Боевая тревога!.. Торпедная атака подводной цели. Стрельба глубоководная. "Снегурочка", срывая с себя марлевый наряд, ринулась в родной первый отсек, а доктор - в кают-компанию, куда расписан на время боя, - и в самый раз: подлодка так круто пошла на глубину, что "гусь", сшибая салфетки, покатился по столу. Вино в стопках перекосилось, а шарики "витаминов", ссыпавшись с блюдечек, весело поскакали по узкой палубе. Неужели "Нимиц" пожаловал?! По крайней мере его подводный дозор. Акустики классифицировали цель на встречном курсе, как атомную подводную лодку типа "Стёрджен"... Пока доктор боролся за живучесть новогоднего ужина, подводная лодка ложится на боевой курс, и штурман, доложив контрольный пеленг на цель, с тоской глянул на часы. Шесть огненных нулей выскочили на электронном циферблате, и тут же замелькали первые секунды нового года... Море не считается с праздниками. Мы привыкли и не к таким его каверзам. Но кто бы мог подумать, что подводная лодка "противника", которую мы так долго выслеживали в засаде, появится вдруг в такую минуту?! - Включить магнитофоны! Это звучит как "Работают все радиостанции Советского Союза!". Торжественно. Центральный пост. Череда лиц в профиль. Командир над штурманской картой. Боцман - на рулях глубины. Старпом шелестит таблицами стрельбы. Штурман не отрывается от планшета маневрирования. В глубине отсека светится круглый экран подводной обстановки. - Акустик, штурман, торпедный электрик, секундомеры - товсь! Ноль... Ввести первый замер!.. Сквозь мерные гуды механизмов - звенящий гул глубины из выносного гидродинамика. У акустика на маленьком экране горит зеленая точка. При появлении шума чужих винтов точка расслаивается в клубок пляшущих нитей. Электронная "нить Ариадны", по которой мы выходим к цели. Цель классифицирована. Теперь самое главное - быстрее определить её курс и скорость. Этим занимается КБР - корабельный боевой расчет. Командир не выходит из штурманской рубки. Карта почти сплошь исчерчена нашими галсами, до дыр истыкана иглами измерителя, затерта резинкой, присыпана графитовой пылью. Таким открывается "поле брани" командиру подводной лодки. Он единственный из экипажа, кто воюет в полном смысле этого слова. Все остальные помогают ему, как в старину заряжали и подавали рыцарю мушкет. Он сам замышляет бой. Он единственный, кто знает обстановку под водой, над водой и в воздухе. И потому он - первый после Бога. Подводная лодка, в отличие от всех других носителей оружия, целится не поворотом башен или ракетных установок. Она наводится на цель всем корпусом, словно гигантская торпеда. Она наводится на неё нашими лбами, носиками чайников в буфете кают-компании, боеголовками стеллажных торпед, ликами портретов, изголовьями коек - всем, что есть на ней сущего. Так мы выходим в атаку! Курсы субмарин скрестились, как шпаги. Они перехлестнулись в том роковом пересечении, что называется, залповым пеленгом. Секунды острые, как иглы измерителя... - Первый, второй торпедные аппараты... Условно. - Пли!!! Но торпеды не выйдут. Это только в своих полигонах после такой команды дрогнет палуба под ногами. И потом радостный возглас из первого отсека: - Торпеды вышли! Боевой - на месте! Но командир не спешит ликовать. - Акустик, слушать торпеду! - Центральный, слышу шум винтов торпеды. Пеленг двадцать пять градусов. Шум уменьшается. Акустик. - Есть, акустик! Слава богу - пеленга совпадают... Сколько раз так было по-настоящему для того, чтобы сейчас это произошло условно. Слава богу, мы пронзили этот "Стёрджен" только острием карандаша на карте. И, возможно, они нас тоже. Кто кого раньше? У нас только одно преимущество - мы на своих электромоторах почти бесшумны. Его нанесло на нас, как на большую плавучую мину... После атаки расходились понурые, хоть и "вмазали супостату торпедой под рубку". Новый год безнадежно испорчен. Офицеры вспоминали, где, кто и как встречал новогодние праздники: предыдущий - в базе, прибежав на корабль из дома по штормовой готовности; позапрошлый - на мостике при проходе узкости; ещё раньше - на ремонте в доке... - Минуту ждать, - сказал и вылез из тесного креслица командир. Он мог этого и не говорить - без него все равно бы никто не притронулся к ужину. - Вниманию личного состава! - разнесся по межотсечной трансляции веселый голос. - Объявляю судовое время: двадцать три часа тридцать минут. Команде приготовиться к встрече Нового года! - Есть! Первый... Есть! Второй... - посыпались радостные доклады из отсеков. - Судовое время в вахтенный, машинный и аппаратные журналы не записывать! На подводной лодке в одиночном плавании командиру подвластно все - даже ход времени. Под торжественный перезвон Кремлевских курантов, грянувший с магнитной пленки, подняли вино - в море не чокаются, как и на берегу, когда пьют "за тех, кто в море". Командир произнес, пожалуй, самый короткий и самый емкий тост: - За Родину! Едва отгремел последний аккорд Государственного гимна, как щелкнули в отсеках динамики и вахтенный офицер объявил: - Первой смене заступить. Судовое время - два часа первого января.
Об особом Состоянии Души, которое периодически проявлялось Моим Взводом в сложные моменты Жизни, свидетельствует вот такой эпизод... Представьте себя на Моем Месте: за четыре дня до Нового Года вам ставят задачу заступить в караульный наряд! Новый Год - особый праздник.... К нему готовились заранее, поскольку было непросто достать шампанское, сухую колбасу и другие аксессуары новогоднего стола. Аналогично - с новогодними рандеву: что, где, когда, кто, с кем... Новогодние наряды - особые... Их планируют задолго до срока исполнения. Со скандалами зачастую... С жеребьевкой, как правило... С «подковёрными» играми... Короче, новогодние «герои» свою Печальную Участь знают заранее... Сам был в этой шкуре, поэтому свидетельствую: Радостного Чувства не испытал.... Одно дело - наряд одиночный... А тут - караул! Это - одиннадцать бойцов надо внезапно «оторвать» от запланированного новогоднего стола... Из-за не совсем понятных обстоятельств... Просто - «кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет...» В таких ситуациях, понятное дело, никто за Тебя «хомут волочь» не желает. Поэтому Я сразу принял Решение: заступать! Осталось сообщить это решение Взводу. Вот они, стоят передо Мной... Неожиданно для Себя я произношу самую что ни на есть заурядную речь: «Нам поставлена боевая задача: несение новогоднего караула... Я могу назначить личный состав Сам, но, учитывая потребность в Особом Душевном Настрое для выполнения поставленной задачи, хотел бы сформировать караул из Добровольцев. В вашем распоряжении два часа». Вот и все! И ушел... Никаких вопросов... Гробовая тишина - и Я... Через час Я получил «Боевой листок - челобитную» со списком добровольцев. Это был практически весь Взвод... Вот он, этот листок.. Пожелтевший за тридцать лет... Читаю - и снова чувствую комок слез в горле... Как тогда... Это была Гордость и Счастье Командира. Мы можем! Мы должны! Мы будем! Спасибо Тебе, Первый Взвод... За то, что Ты был в Моей жизни... Мне удалось «подвинуть» пацанов к Служению и Жертвенности, применяя Личный Пример, Требовательность и Заботу о Людях... Они начали становиться частью Системы. Система это заметила, а Конвейер Верноподданности в очередной раз «поднял» меня на новую ступеньку: вскоре Я стал Старшиной Роты, а вскоре - заместителем Командира Роты, теперь уже - второго курса... Это - Пик моего курсантского «Взлета». Я прошел испытание Властью в самом начале пути к Командирскому Мостику... Система Приняла Меня, а Я - Принял Систему... Я Добросовестно Работал на Нее, а Она платила Мне тем же... Я чувствовал Огромное Моральное Удовлетворение от Работы с Людьми... Мы понимали друг друга... Я и Система... «Отличный взвод»... «Отличная рота»... Это - уже признание Моей деятельности в училищном масштабе, поскольку подобные звания присваивались приказом начальника ВВМУ им. М. В. Фрунзе. А Сам Я - «троечник»... В зимнюю сессию получил «тройку» по одной из профилирующих дисциплин... И смех и грех...
Мешков Олег Константинович - выпускник Ленинградского Нахимовского ВМУ 1970 года.
Григорий Григорьевич БРОНЕВИЦКИЙ, преподаватель факультета военного обучения.
В канун нового, 1978 года мы вышли в море на торпедную стрельбу. Мы не планировали встречу Нового года на борту. Это был учебный поход. Обычно в праздник выходы в море не производятся (за исключением учений). Все таки надо дать людям возможность отдохнуть, расслабиться. И в этот раз мы собирались вернуться к 31 декабря. Но море было очень неспокойное. После стрельбы надо было выловить все учебные торпеды, а шторм сильно осложнял эту задачу. Мы быстро поняли, что вернуться на базу к вечеру 31 го уже не успеваем. Стали готовиться к празднику на борту. Старпому (старшему помощнику) пришлось исполнять роль Деда Мороза, а замполита нарядили Снегурочкой. Накрыли столы: чай, свежеиспеченный хлеб, масло, сгущенка. Надо сказать, что хотя кок обычно готовил средне, в выпечке хлеба он был непревзойденным мастером – хлеб получился вкуснейшим. Мы изобразили из него что то наподобие тортиков. Нам даже удалось сэкономить немного сухого вина (экипажу положено по 50 граммов вина в день) – выпили по стаканчику за Новый год. В полночь поймали Москву. Послушали бой курантов. Дед Мороз и Снегурочка прошли по кораблю, поздравили экипаж с праздником. Настроение у ребят было хорошее. За столами травили анекдоты. Петь и танцевать было некогда: мы подходили к базе. Там движение сложное, надо быть очень внимательным. Я в ту ночь на вахту заступил – особо не попразднуешь. Но воспоминания о той новогодней ночи остались самые теплые. Хотя, конечно, я предпочитаю отмечать праздники на суше.
Броневицкий Григорий Григорьевич - выпускник ЛНВМУ 1971 года.
29 декабря СС «Алагез», которым командует капитан 1 ранга Александр Бузилов, в связи с ожидавшейся ненастной погодой был поставлен на рейд, и, естественно, Новый год членам экипажа пришлось встречать на судне. Накануне праздника 30 декабря к ним присоединился заместитель командира ОДНСС по воспитательной работе капитан 2 ранга Евгений Ступин. Он привёз с собой костюм Деда Мороза и помог в организации праздника, который, по мнению всего экипажа, получился весёлым и очень душевным.
В подготовке к встрече Нового, 2008 года принимали участие все члены экипажа: одни готовили праздничный стол, другие придумывали конкурсы.
Дед Мороз успел поздравить всех: и командный состав, собравшийся в кают-компании, и контрактников, и матросов, и тех, кому в новогоднюю ночь выпало стоять на вахте. Не обошлось и без подарков. Их во вместительном мешке Деда Мороза хватило на всех: большие торты, конфеты и множество фруктов.
Говорят, как встретишь Новый год, так его и проведёшь. Думается, что у экипажа «Алагез» в 2008 году всё просто обязано быть хорошо.
***
Эта новогодняя ночь надолго останется в памяти каждого члена экипажа «Алагез», потому что им удалось создать у себя на корабле очень тёплую, дружескую, практически домашнюю обстановку с весёлыми поздравлениями, конкурсами, сюрпризами и подарками
Бузилов Александр Владимирович - выпускник ЛНВМУ 1986 года.
С Новым годом, счастья, здоровья и благополучия Вам и Вашим близким. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
