Важное
Начало модернизации "Северной верфи" запланировали на конец 2025 года
КМЗ показал 
|
Г.П. Белов. "За кулисами флота" - Глава II. 1-5ГЛАВА II. ВХОЖДЕНИЕ ВО ФЛОТ1. ПОВЫШЕНИЕ ПО СЛУЖБЕПервый день после прибытия из отпуска на корабль неожиданно оказался для меня и последним днем службы на эсминце “Настойчивый”. Старпом Евстигнеев, выслушав мой рапорт о прибытии, сказал, что я назначен начальником радиотехнической службы на эсминец “Скромный” и должен немедленно сдать дела и убыть к новому месту службы. История моего назначения оказалась довольно курьезной. Эсминец “Скромный” пришел из Ленинграда после ремонта на Ждановском заводе в начале ноября 1960 года, имея штатного начальника радиотехнической службы капитан-лейтенанта Владимирова. Но, как оказалось, больше половины техники на корабле было в нерабочем состоянии, и Владимиров не смог привести ее в порядок. Тогда командование бригады приняло решение поменять нас местами и назначило меня, только что оперившегося старшего лейтенанта, на его место. Было принято во внимание, что, несмотря на мою строптивость, я умею ладить с техникой и с людьми.Я знал, что по уставу мне было положено три дня на прием дел. Но уже на второй день меня вызвал к себе начальник штаба бригады капитан первого ранга Роман Петрович Карцев и спросил, вступил ли я в должность. Услышав, что я еще принимаю дела, он возмутился, отчитал меня как мальчишку, не стесняясь в выражениях, и приказал немедленно вступить в новую должность. Смысл его нравоучения был прост: корабль должен приступить к выполнению курсовых задач боевой подготовки, и неисправную технику необходимо привести в порядок в самый короткий срок. На мои плечи легла тяжелая ноша. На следующий день я обменялся с Владимировым формальным рапортом о принятии дел и стал знакомиться с доставшимся мне хозяйством. Положение оказалось почти катастрофическим. Из девяти станций четыре были в неисправном состоянии, а отремонтировать их в одиночку за две недели, которые оставались до спланированных выходов в море, не представлялось возможным. На помощь пришла береговая ремонтная мастерская, но она смогла взять в ремонт только одну станцию “Якорь”; за ремонт второй станции - “Нептун” - я взялся сам, уже изучив ее капризы за год службы на эсминце “Настойчивый”. Две недели напряженного труда, когда я разрывался между ремонтом станции, знакомством с командой, подготовкой Службы к сдаче объемной по количеству отрабатываемых элементов первой курсовой задачи и текущими корабельными делами, принесли желаемый результат. Станции “Нептун” и “Якорь” были приведены в полный порядок. И несмотря на то, что ремонт двух других станций - из-за сложности и продолжительности - пришлось отложить до лучших времен, корабль мог выходить в море на стрельбы главным калибром и на отработку противолодочных задач. Несколько недель у меня ушло на подробное знакомство со старшинами и матросами радиотехнической Службы - их было 28. Около половины из них пришли на корабль незадолго до его выхода с завода, поэтому коллектив еще не успел сложиться. Команда была разношерстная и несплаванная, технику практически никто не знал, текущая документация и все инструкции на боевых постах оставляли желать лучшего. Словом, надо было начинать все с самого начала. Я не имел практического опыта в подготовке и отработке несплаванного экипажа, но понимал: чтобы добиться успеха - надо иметь хороших помощников среди команды, и подобрать на должности старшин людей добросовестных и способных изучить технику. Приходилось работать с теми, кто есть, и серьезно готовить своих будущих помощников - новое поколение старшин. В конце января корабль начал интенсивно выходить в море на боевую подготовку. Техника после длительного перерыва стала много использоваться и пошли неисправности одна за другой. Я не вылезал из боевых постов, настойчиво отлаживая станции, учился сам и учил своих старшин и матросов. Перед одним из выходов в море на выполнение артиллерийской стрельбы главным (130 мм) калибром возникла неисправность в станции “Якорь”. Устранив ее, я обнаружил, что станция по-прежнему не работает. Сбои посыпались один за другим, как из прорвы. Мне пришлось, с небольшими перерывами на прием пищи, провозиться со станцией непрерывно 49 часов. После такого напряжения я “замертво упал” и проспал около 12 часов, но к запланированному выходу на стрельбу станция была настроена. Подобные “подвиги” – работу в ночное время, в дни положенные для схода на берег - никто из командования не ценил, это считалось само собой разумеющимся. Компенсация за тяжелый труд нам только снилась. Командование не желало понимать, ценой каких усилий и физического напряжения дается мне поддержание техники в исправном состоянии, и не делало никаких поблажек. Накануне одного из выходов в море я нес службу дежурного по кораблю, но перед заступлением на дежурство, доложил старшему помощнику о неисправности навигационного радара “Нептун”. В середине дня на корабль зашел флагманский специалист РТС бригады капитан третьего ранга Василий Иванович Пименов, чтобы узнать о готовности техники к завтрашнему выходу в море. Увидев, что я дежурю по кораблю, он начал высказывать мне претензии о неготовности “Нептуна” и заявил, что я должен не дежурство по кораблю нести, а заниматься ремонтом станции. - Василий Иванович, - отпарировал я. - Направьте все претензии к старпому и командиру! Если их не интересует состояние техники, то это их проблемы. Старпому известно, что “Нептун” неисправен, а в дежурство по кораблю я назначаюсь приказом командира корабля. Не знаю, в каком тоне Пименов разговаривал с командиром, но через полчаса меня заменили на дежурстве и я допоздна занимался ремонтом станции. Утром следующего дня мы вышли на боевую подготовку с исправной станцией. 2. ТИХАЯ ВОЙНА В КОМАНДЕВремя летело с бешеной скоростью, и текущей работы было так много, что я практически не имел возможности контролировать свою команду. Я чувствовал, что внизу идет жизнь, о которой я не знаю, и ощущал тихое сопротивление всем моим начинаниям. Постепенно до меня стали доходить слухи, что в моей Службе идет тихое пьянство. Однажды в разговоре со мной старпом капитан третьего ранга Владимир Афанасьевич Омулев подтвердил эту информацию и сказал, чтобы я больше внимания уделял своим матросам и старшинам. Я начал по вечерам приглашать к себе в каюту по очереди всех старшин на беседу, чтобы получше с ними познакомиться и наладить более тесные, а не только формальные отношения.Прошел месяц. Однажды вечером ко мне в каюту постучались два старшины и сказали, что хотят поговорить со мной. Это были командиры отделений гидроакустиков и станции “ФУТ-Б” старшины 2 статьи Шорохов и Панасевич. Около получаса мы разговаривали о различных служебных делах, и я все пытался узнать у них, почему в Службе много беспорядка. В конце разговора они недвусмысленно предложили мне сделку по принципу “вы - нам, а мы - вам” и обещали, что помогут мне навести порядок в Службе, если я не буду вмешиваться в их дела. По молодости лет я вспылил и заявил, что ни на какие компромиссы идти не собираюсь и что они будут служить по уставу, как и все остальные, без всяких поблажек. Через некоторое время я выяснил, что эти старшины по стажу службы имели большое влияние в команде, были заводилами и претендовали на роль лидеров. Во время одной из моих вечерних бесед старшина команды артиллеристов Виктор Катков доверительно рассказал мне, что Шорохов и Панасевич регулярно по вечерам закрываются в гидроакустическом отсеке или в посту станции “ФУТ-Б” и изрядно выпивают. Сам он их действий не одобрял, но противостоять им по каким-то причинам не мог. Постепенно я выяснил все, что происходило. Шорохов и Панасевич были лидерами в коллективе, никто с ними не хотел связываться, и они вели подрывную работу наперекор всем моим усилиям. Невидимый саботаж моих действий исходил от них. Не имея опыта работы с коллективом, я в своих действиях шел на ощупь, полагаясь на интуицию и руководствуясь простыми правилами - быть справедливым со своей командой, твердо держать слово и никого не обманывать. Такая позиция начала медленно приносить свои результаты. В начале апреля ко мне зашел Виктор Катков и сказал, что хотел бы поговорить со мной наедине. Наша беседа затянулась далеко заполночь. Виктор рассказал о многих неблаговидных делах и поступках Шорохова и Панасевича. В частности, о том, что Панасевич занимается воровством и отсылает ворованные вещи к себе на Западную Украину. Кроме того, он третирует подчиненного ему матроса Нагорного, который вначале пьянствовал с ним, а потом рассказал об этом Каткову и просил его защиты. Катков же, в свою очередь, хотел получить совет и помощь от меня. Я сказал Виктору, что если Нагорный действительно хочет изменить ситуацию, пусть не боится и расскажет мне все официально. Колесо корабельной службы неумолимо катилось вперед, и в один из апрельских дней на очередном “проворачивании ” (так на корабельном жаргоне называли ежедневную проверку оружия и технических средств) я получил неоднократно повторявшийся ранее доклад Панасевича, что станция не включалась из-за того, что на агрегатную не было подано питание. Командир БЧ-5 иногда не подавал электроэнергию потребителям для экономии моторесурса генератора, но на мой запрос он ответил, что питание на агрегатную подано с кормового распределительного щита. Я решил сам проверить всю цепочку подачи электроэнергии на станцию. Дежурный электрик провел меня на электростанцию и показал на распределительном щите включенный пульт подачи питания на агрегатную. Затем мы прошли с ним в агрегатную станции и нашли промежуточный щит подачи энергии от кормового корабельного распределительного щита. Этот промежуточный щит питания был отключен. Мне стало ясно, что его отключили умышленно, и не вызывало сомнений, что это сделал Панасевич. Прошло еще насколько дней, и на очередном “проворачивании” в БИП пришел старшина команды наблюдателей Ковалев и шепотом доложил мне, что обнаружил расклепанный участок волновода в приемо-передатчике станции “ФУТ-Н”. Поднявшись в передатчик, я обнаружил, что участок волноводно-коаксиального перехода в приемнике станции имеет щель шириной около сантиметра и на нем видны явные следы умышленной порчи. Мне удалось восстановить участок волновода. Проверив станцию, я с облегчением убедился, что она работает исправно. Эти два события насторожили меня. Я понял, что расклепанный участок волновода тоже дело рук Панасевича и что мне уже объявлена “тихая война”. Решив дать случившемуся огласку, я привлек к этому делу особиста нашей бригады. Я детально рассказал ему о происшествии и объяснил, что это не дефект станции, а умышленная порча. Таким образом я надеялся как-то остановить дальнейшие непредсказуемые действия моих тайных противников. (Как я впоследствии выяснил у особиста, расклепанный волновод действительно был делом рук Панасевича, но поскольку по его “источникам” никаких официальных доказательств этого не было, Панасевича так и не привлекли к ответственности). Через несколько дней Катков сказал мне, что Нагорный хочет поговорить со мной. Вечером того же дня я пригласил их к себе. С Катковым мне уже давно удалось пройти разделяющую нас грань служебного положения. В разговоре со мной он был раскован, будучи уверенным, что все сказанное останется между нами. - Ну говори! Говори все, что ты мне рассказывал! Не бойся! - подбадривал его Катков. Мы закурили, и я заверил Нагорного, что он может рассказать все, не боясь никаких последствий, даже если это будет связано с нарушениями, совершенными им самим. В знак своих обязательств я дал слово офицера. Большинство из того, что он рассказал, мне было уже известно, но некоторые события меня удивили. Например, то, что Панасевич умудрился отослать к себе домой около десяти больших посылок с вещами, в числе которых были новые меховые шуба и полушубок, а также множество радиодеталей из комплекта запасных частей станции. В конце нашего разговора Нагорный, чувствуя мое понимание ситуации и надеясь на поддержку, сказал мне: - Считайте, что я приходил к вам официально. Если будет необходимо, я могу подтвердить все, что рассказал и чему был свидетелем. 3. СНОВА КОНФЛИКТТеперь я окончательно понял: чтобы навести порядок в Службе, мне просто необходимо было убрать из команды Шорохова и Панасевича. Я собрал все имеющиеся у меня факты и написал командиру рапорт на 15 листах обо всех их неблаговидных проступках. В нем я просил назначить официальное расследование, чтобы привлечь этих недобросовестных и нечестных людей к более строгой ответственности, нежели строевое взыскание.Дальнейшие события меня несколько смутили. Прошло больше недели, но я так и не получил никакого официального ответа на свой рапорт. Зайдя к командиру на доклад, я попросил его дать ответ на мой рапорт. У нас состоялась длинная беседа, из которой я понял, что он не хочет проводить никаких официальных расследований, чтобы не “выносить сор из избы”. На следующий день меня пригласил на разговор замполит капитан третьего ранга Владимир Иванович Андронов и посоветовал забрать у командира мой рапорт. На вопрос, а как же быть с этими двумя негодяями, которые мутят воду в команде и тихо саботируют все мои действия, я получил короткий ответ: “ Воспитывать!” Вновь, как и год назад в самом начале моей службы, для меня встал вопрос: идти на компромисс или бороться за справедливость, несмотря ни на что? Никто не мог мне помочь ни советом, ни делом, и я решил бороться и не сдаваться. На следующий день я зашел к замполиту и попросил его, чтобы мне был дан ответ на рапорт, как это положено по Дисциплинарному Уставу. Двухминутный разговор перешел в часовую беседу. В результате, я объявил свое окончательное решение, что заберу свой рапорт только в том случае, если из Службы уберут этих двух негодяев, безразлично куда: под суд или спишут на берег. В конечном счете, мне важна была добрая атмосфера в моей Службе, а не их наказание. Вновь нашла коса на камень! Эти разговоры с замполитом о моем рапорте длились почти весь апрель. Когда я понял, что командование собирается спустить все на тормозах, я вновь пришел к командиру. С Игорем Петровичем мы беседовали вначале мирно. Он объяснил мне, что нет никаких официальных улик для привлечения Панасевича и Шорохова к судебной ответственности, поэтому и расследовать нечего. Я совершенно обалдел от такого оборота. Все оборачивалось по флотскому принципу:”Вы работайте, а помощь мы окажем вам в приказе!” Когда мне окончательно стало ясно, что мы смотрим на вещи с разных колоколен, я заявил: “Игорь Петрович! Если вы так считаете, то поставьте любую резолюцию на моем рапорте и верните его мне.” Из-за моей неуступчивости разговор постепенно перешел на повышенные тона. В конце мы просто орали друг на друга. Видя, что командир не желает ни понимать меня, ни искать какого-либо периемлемого решения, я вышел и спустился к себе вниз. Через пять минут я вновь зашел к нему и положил на стол еще один рапорт уже на имя командира бригады: Комадиру в/ч 20460 15 апреля 1961 года Рапорт Прошу перевести меня служить к другому месту службы, поскольку я не доверяю командиру корабля капитану третьего ранга Суринову И.П. и не желаю служить под его командованием. Начальник Радиотехнической службы эсминца “Скромный” Старший инженер-лейтенант Белов Г.П. -Прошу Вас передать мой рапорт по команде, - сказал я Сурнову. - Заберите Ваш рапорт! Я его не буду никому передавать! – ответил он. На этом наша “мирная” встреча закончилась. Наступила конфронтация. На следующий день я подал рапорт командиру бригады через замкомбрига по политчасти, приложив к нему и рапорт, поданный ранее командиру. На бригаде надвигался скандал. Лейтенант “забастовал“. Неслыханное дело - офицер не доверяет своему командиру. Таких прецедентов на Флоте еще не бывало. Складывалась щекотливая ситуация. Конечно, командование бригады не собиралось афишировать эти внутренние события, но и погасить уже возникший конфликт было нелегко. Я для них был непредсказуем. На корабле же события развивались не в мою пользу. После крутой беседы с командиром на следующий день во время “проворачивания” у меня в агрегатной случился пожар. Была сыграна аварийная тревога, и выяснилось, что причиной “пожара” был тлевший носовой платок, который командир отделения носовой станции “ФУТ-Б” Константинов повесил сушиться на электрическую грелку. Было много шума, дыма. Я получил строгий выговор в письменном приказе командира. Еще через два дня кто-то из моих подопечных был замечен в пьянстве, и мне был объявлен еще один строгий выговор. Меня обвесили “фитилями”, как называли на флоте взыскания. У читателя может сложиться впечатление, что на кораблях только и занимались тем, что разводили всякие дрязги. На самом деле, все эти события происходили на фоне очень интенсивного плавания и напряженной работы. Корабль по три-четыре раза в неделю выходил на боевую подготовку, чтобы с окончанием зимнего периода выполнить все курсовые задачи и стать в первую боевую линию. Через несколько дней после подачи рапорта меня вызвал начальник штаба бригады. Он задал мне прямой вопрос: - Белов! Что вас заставило написать рапорт комбригу о переводе на другой корабль? Выслушав мои объяснения, он спросил: - Чего вы хотите добиться? - Я хочу, чтобы у меня из Службы немедленно убрали двух старшин, мешающих мне работать, и навести порядок! - Хорошо. Мы это сделаем. Панасевича мы переведем немедленно, а Шорохова - через месяц. Вы удовлетворены таким ответом? - Да. Вполне удовлетворен. Я не чувствовал себя победителем в этой неприглядной истории, но я выстоял и хоть чего-то добился. Командование бригады пунктуально сдержало свое обещание: на следующий день Панасевича перевели служить на другой корабль, а Шорохова, как и было обещано, убрали от меня в конце мая. Сразу после этого обстановка в Службе коренным образом изменилась. Мое противоборство с командованием корабля не могло не стать известным матросам и старшинам моей Службы. Они, как и все офицеры корабля, с интересом наблюдали, чем же все закончится. Не сломаюсь ли я? Матросы и старшины убедились в моей твердой решимости навести порядок, который я считал необходимым. Я понимал, что люди по своей природе консервативны и никакие нововведения не принимаются с радостью и охотой всеми подряд. Однако под моим нажимом команда нехотя сдвинулась и начала медленно выправляться. Прежде всего, стало как-то тише, пропало чувствовавшееся ранее напряжение и, главное, - никаких инцидентов. Происшедшие события также расставили все точки над “и“ в моих взаимоотношениях с офицерами и особенно с командирами боевых частей, которые и по возрасту, и по сроку службы были старше меня. Не все одобряли мою неуступчивость, но зато оценили настойчивость и решимость, которые я проявил. Я сразу стал с ними на одну доску, что было немаловажно для моего самоутверждения. Некоторые из моих товарищей, склонные к конформизму, пытались удержать меня от конфликта. Мой сосед по каюте - командир зенитной батареи старший лейтенант Юрий Михайлов, бывший к тому же парторгом корабля - полностью стал на сторону командования. Вместе с заместителем командира он пытался даже как-то повлиять на меня через партийную и комсомольскую организации, пригласив на заседание комсомольского бюро корабля. Но я был беспартийным, в комсомоле пребывал по необходимости и резко отреагировал на эти попытки, заявив, что ни на какие заседания не пойду даже под дулом пистолета. Все эти драматические события мне пришлось переживать в одиночестве - Женя в конце марта уехала в Ленинград и вернулась только в последних числах апреля. Когда я, встречая ее из Ленинграда, зашел в купе поезда за вещами, она сняла с моей головы фуражку и удивленно ахнула, заметив на моей голове большую залысину. - Что с тобой произошло, какие-то неприятности? - забеспокоилась жена. А я был настолько погружен в работу весь прошедший месяц, что даже не имел времени рассмотреть себя в зеркало и заметить, что облысел. Я не осознавал, насколько глубоко затронули меня прошедшие нервные передряги. По дороге домой я вкратце рассказал ей о случившемся и заверил, что теперь уже все в порядке. 4. “МОСКОВСКИЙ КОМСОМОЛЕЦ”Невезучими бывают не только люди, но и корабли. У них, как и у людей, свои неповторимые судьбы, полосы везения и несчастья. Эсминец "Московский Комсомолец" не был в списке везучих кораблей. На нем обязательно что-нибудь случалось. Когда “Комсомолец" приходил с моря, все спрашивали: "Ну как там у них? Никаких ЧП?"Старпомом на "Комсомольце" в то время был капитан третьего ранга Александр Григорьевич Лазебник - человек с юмором и хороший знаток человеческой психологии. Он умел находить и нажимать на такие струнки у офицеров, что они старались работать изо всех сил. Лазебник не любил вникать в мелкие детали службы, не интересовался процессом решения тех или иных вопросов, а требовал только конечного результата. Он построил такую систему требований, чтобы в повседневной службе многие рутинные дела решались без его участия. Его формализм, как вирус, передался всем офицерам и команде корабля, поэтому цепочка ответственности где-то регулярно рвалась, из-за чего и случались небольшие происшествия. Однажды “Комсомольцу" пришлось заступать в дежурство по флоту. Как всегда в таких случаях, на корабле игралась «боевая тревога», проверялись оружие и техника, а после проверки устанавливалась 15-минутная готовность к выходу в море. Дежурство по флоту было очень ответственным делом, потому что корабль мог быть использован не только как боевая единица, но и в спасательных целях. Во время Боевой тревоги командир зенитной батареи заметил, что в расчете одного из зенитных автоматов творится что-то неладное. Выяснилось, что во время профилактики автомата матросы уронили за борт и утопили клиновой затвор. Командир батареи пришел к командиру БЧ-2 и доложил о происшествии. По существовавшим требованиям корабль не мог заступить в дежурство, имея оружие в неисправном состоянии. Заменить корабль на дежурстве было не так просто - намечалось ЧП в масштабе флота. Командир БЧ-2, хорошо знавший характер старпома и не желавший обяснений с ним, сказал своему подчиненному: - Я не буду докладывать о неготовности боевой части, но клиновой затвор доставайте до утра где хотите! На утро следующего дня командир зенитной батареи доложил командиру БЧ-2, что клиновой затвор на месте и автомат исправен. Прошел месяц. Бригада жила своей напряженной жизнью. И снова на бригаду выпало дежурство по флоту. На этот раз в дежурство был назначен эсминец "Несокрушимый". За два дня до заступления в дежурство во время утренней проверки оружия и технических средств командир БЧ-2 "Несокрушимого" получил доклад, что на третьем зенитном автомате отсутствует клиновой затвор. Бригада "встала на уши". Такого еще не случалось. Командир "Несокрушимого" назначил расследование, но оно закончилось безрезультатно. В дело вмешался особый отдел - запахло подрывной деятельностью, снижением боевой готовности корабля. Прошел день, но следов пропавшего клинового затвора установить не удалось. Мудрый комбриг контр-адмирал Микитенко приказал проверить номера клиновых затворов зенитных автоматов на всех кораблях. В итоге установили виновника пропажи - соседний эсминец "Находчивый", где в одном из зенитных автоматов был обнаружен клиновой затвор "Несокрушимого". Но на этом дело о пропажах не закончилось. Оказалось, что и у "Находчивого" тоже две недели назад исчез клиновой затвор на одном из зенитных автоматов. Постепенно вырисовалась неприглядная картина – клиновые затворы, что называется "гуляли" с корабля на корабль в течение целого месяца. При этом каждый потерпевший восполнял свою пропажу за счет соседа. Последним звеном в цепочке двухдневного расследования оказался "Московский Комсомолец". Тут уж пришлось поработать корабельным легководолазам, и клиновой затвор, утопленный месяц назад, занял положенное ему место в зенитном автомате "Комсомольца". Виновников этого происшествия оказалось так много, что почти все командиры БЧ-2 и командиры зенитных батарей, причастные к пропажам, получили взыскания, что слегка напоминало историческую параллель: Ровняйсь! Смирно! В Сибирь шаго-о-о-м МАРШ! Наказали сразу ВСЕХ! 5. НА ПРОТИВОЛОДОЧНОМ ПОИСКЕВы, уважаемый читатель, уже сделали вывод, что чем тяжелее становилась повседневная служба на флоте, тем больше возникало различных курьезов, которые были психологической отдушиной в корабельной жизни.На нашей бригаде эпицентром эксцентрических шуток был офицер по фамилии Говорухин, который служил командиром БЧ-3 на эсминце “Сведущий”. Среднего роста, с немного скуластым лицом, светловолосый, с большими голубыми глазами и длинными, как у Мальвины, ресницами, он всегда был нацелен на какую-нибудь шутку или проделку и никогда не лез за словом в карман. Объектом его остроумия становились не только корабельные офицеры. Часто события разворачивались таким образом, что в них вовлекалось командование бригады и даже дивизии. Но шутки Говорухина выстраивались настолько естественно и невинно, что на моей памяти он ни разу за них не пострадал. Когда кто-либо из командиров начинал его отчитывать, Говорухин так смотрел на него немигающим взглядом своих невинных голубых глаз, что запал отчитывающего быстро проходил. Своими выходками и розыгрышами Говорухин был широко известен не только на нашей бригаде, но и на всей противолодочной дивизии. В середине марта бригада выполняла зачетное учение по поиску подводной лодки в северных полигонах Баренцева моря. Шли вторые сутки поиска, и командир бригады контр-адмирал Микитенко не сходил с мостика, позволяя себе вздремнуть только пару часов в штурманской рубке, не раздеваясь и укрывшись меховым регланом. Самолеты противолодочной авиации непрерывно прослушивали работу гидроакустических буев. Убаюкивающее спокойствие летчиков наводило комбрига на мысль, что буи были плохо подготовлены, не срабатывали, и прорывающаяся подводная лодка уже могла пройти через полигон поиска, а отвечать за результат учения перед Командующим флотом придется ему. Оставалось чуть больше половины полигонного времени, отведенного на операцию. Микитенко нервничал, срываясь на находящихся рядом офицерах. Когда на мостик подали коротковолновую связь для переговоров с командиром дивизии, как на грех, заела тангента в трубке и не сработал коммутатор связи. Микитенко слышал непрерывный вызов командира дивизии, но в ответ слышалось только шипение - передача не проходила. - Вахтенный офицер! Вызовите командира боевой части связи на мостик. - нервно приказал комбриг. Явился командир БЧ-4 старший лейтенант Козачок. Он был среднего роста, худого телосложения и имел негромкий голос, что на флоте считалось недостатком. В те времена переговоры на корабле велись по переговорным трубам и внутрикорабельной телефонной связи, которая была далека от совершенства. В условиях постоянного шума от работающих механизмов и вентиляции приходилось разговаривать и докладывать очень громко. - Товарищ комбриг! Прибыл по вашему приказанию, - доложил Козачок и сжался, увидев разъяренного комбрига. Их разговор походил на диалог слона и моськи. Глыба-комбриг в меховом реглане, который увеличил его, высокого и крупного мужчину, раза в два, и худенький Козачок стояли друг против друга. Козачок что-то объяснял комбригу своим тихим, слегка повизгивающим голосом. Снова по связи прошел вызов комдива. Нервы Микитенко не выдержали, и он рванул трубку коммутатора связи с такой силой, что она осталась в его руке, а внизу коммутатора болтался оборванный провод. - Когда вы наведете порядок со связью? Марш вниз и скоммутируйте порядочную связь, а не это г. . ., которое вы подали на мостик. Козачок бросился вниз. Испорченную трубку заменили, связь наладили, но настроение у комбрига после переговора с комдивом не поднялось. На мостике висела гнетушая атмосфера недовольства. Комбриг разбушевался. Бригада шла противолодочным зигзагом в "строю пеленга", и вахтенный офицер корабля все время удерживал место корабля в строю. Но как ни удерживай место корабля, он все равно выкатывается из строя, и нужно снова совершать маневр курсом или скоростью для его удержания. Комбриг очень не любил, когда место корабля в строю удерживалось скоростью. Он привык беречь машины, уважал работу машинистов на маневровых клапанах и прибегал к машинному телеграфу только в случае необходимости. Но привычки людей не написаны на их лбах, да и командование не афиширует свои привычки и привязанности. Вахтенный офицер старший лейтенант Серов, известный своей самостоятельностью, управлялся с вахтой, не обращая внимания на командира и комбрига. Пришло время менять галс. Комбриг дал кораблям команду поворота на новый галс по связи, и в таких случаях команды всегда дублируются поднятием соответствующего сигнала флагами расцвечивания. Вахтенный офицер замешкался и не подал во-время команду сигнальщикам приготовить флаги. Поворот был отрепетован флагами с большим опозданием, за что Серов получил нагоняй от комбрига. Серов занервничал после своего промаха и задержался с маневром занятия места в строю. Нечеткость маневра всегда была предметом насмешек и уколов на флоте, тем более, когда это случается на флагманском корабле. Это не осталось незамеченным комбригом, и он вновь резко выговорил Серову. Когда же тот несколько раз подряд дал звонковой сигнал в машину на увеличение оборотов винта, раздражению Микитенко не было предела и его терпению пришел конец. - Командир! Отстраните вахтенного офицера от несения вахты, иначе мы вместо поиска уплывем в Норвегию. Вахту принял корабельный связист Козачок. Командир напутствовал его быть внимательнее и не повторять ошибок своего предшественника. Микитенко ходил по мостику от борта до борта мрачнее тучи, и несколько раз Козачок, отходя от пилоруса пеленгатора, сталкивался с комбригом и отлетал, как резиновый мячик, от его мощной фигуры. Когда он очередной раз налетел на комбрига, тот от неожиданности сделал резкое движение и Козачок, как пушинка, влетел в дверь надстройки. Микитенко бушевал. Этот поиск был не просто зачетным учением, но оценивался на приз Главнокомандующего ВМФ между бригадами противолодочных кораблей нескольких флотов. Козачку в этот день явно не везло. Это был не его день по гороскопу. Он налетел на разгневанного комбрига еще раз, и, когда несвоевременно подал команду на руль и в машины на маневр корабля, Микитенко сорвался и приказал командиру убрать Козачка с мостика за неспособность управлять маневрами корабля. А что мог сделать бедный Козачок, если он просидел полночи за ремонтом приемопередатчика и ему выпало в этот день отдыхать не больше двух часов. Шестидесятые годы были трудными для флота. После сокращения Вооруженных Сил в конце пятидесятых годов флот сильно поредел по численности офицеров. Сократилось количество выпускников из училищ, и, поэтому корабли все время плавали с неполным количеством офицеров. На кораблях было, как правило, не больше четырех вахтенных офицеров. Нести вахту на открытом мостике зимой, в мороз и ветер было нелегко физически, а после вахты не полагалось отдыхать и офицеры занимались повседневными делами. Если на корабле было три вахтенных офицера, то нетрудно подсчитать, что им приходилось проводить на ногах непрерывно по суткам и более без перерыва на отдых. Очередным вахтенным офицером заступил старший лейтенант Говорухин. Он был самым опытным вахтенным офицером корабля и всегда умел обходить острые углы во взаимоотношениях с командованием. Микитенко раздраженно встретил появление Говорухина на мостике, сказав, чтобы он не зевал и не ловил мух как его предшественники, а руководил вахтой как положено. Кончались вторые сутки поиска. Штурман корабля и флагштурман бригады валились с ног от напряжения, а лодки не было. По условиям учения, с окончанием полигонного времени заканчивался поиск и действия бригады оценивались независимо от результата поиска. Авиация выставила уже несколько линий барьеров противолодочных буев, и некоторые буи из первых выставленных партий уже исчерпали свой ресурс и прекратили работу. БИПу и штурманам пришлось еще раз наводить авиацию, чтобы выставить исправные буи на место неработающих и восстановить работоспособность противолодочного барьера. Наконец, один из буев барьера подал сигнал, давая небольшую надежду на обнаружение подводной лодки. У противолодочного самолета на борту оставался только один комплект буев, и Микитенко снова занервничал. До смены самолетов отавалось еще около двух часов, и оставшихся буев могло не хватить для уточнения направления движения лодки. Вызывать же новый самолет было бесполезно, поскольку корабли находились в 150 милях от базы и вызов не ускорил бы их смену. Оставалось только терпеливо ждать очередной противолодочный самолет и рассчитывать на правильность штурманских расчетов и элемент везения. Выставленный отсекающий барьер не срабатывал. Микитенко всегда знал, кого ругать, а кого гладить, и не мог наброситься на штурманов по поводу отсутствия результата. От их работоспособности и умения зависел успех противолодочной операции, и он спускал собаку своего худого настроения на всех, кроме штурманов. На мостике раздался позывной комдива, но никто не отвечал по связи. Командир спустился в каюту, вахтенный офицер стоял у пеленгатора, а комбриг переговаривался через иллюминатор со штурманами. Из командного пункта связи по громкоговорящей связи на ГКП поступил доклад: - Товарищ комбриг! Вас вызывает на связь командир дивизии. Микитенко ответил на вызов и услышал реплику комдива: - Микитенко! Вы что там чаи распиваете и на вызов комдива некогда ответить? После переговоров комбриг выговорил вахтенному офицеру, что тот для того и поставлен на вахту, чтобы все слышать и видеть. Уж очень он был самолюбив. Говорухин ответил невпопад настроения комбрига, что на противолодочном поиске вахтенный офицер не ведет переговоры с командованием по коротковолновой связи, а только по ультракоротковолновой с кораблями поисковой группы. Это соответствовало истине, но не может же быть виноватым комбриг. И Говорухин попал под вожжу плохого настроения комбрига. - Уж не собираетесь ли вы учить комбрига, товарищ Говорухин? - разгневанно спросил Микитенко. Штурман завел самолет на новый галс, чтобы выставить еще один отсекающий барьер. Но буи упорно молчали, хотя по рассчетам, если это была действительно подводная лодка, барьер буев должен работать. Микитенко отчетливо понимал, что, если сейчас лодка не будет обнаружена, значит она пропущена бригадой и обнаружить ее уже не удастся, потому что времени на поиск оставалось очень мало. Дело шло к тому, что поиск срывался. Кривая настроения комбрига упала еще ниже, и он нервно ходил от борта к борту, заглядывая временами в штурманскую рубку, чтобы посмотреть на географию поиска. Штурмана не меняли навигационную карту на автопрокладчике, чтобы не потерять местоположение барьеров противолодочных буев, и только они могли разобраться в том кажущемся хаосе из прокладки пути корабля, барьеров буев и пометок на карте. Микитенко вышел из штурманской рубки и заглянул в окуляр пеленгатора. Корабль выкатился из строя, а вахтенный офицер в это время что-то записывал в вахтенный журнал. - Вахтенный офицер! - позвал комбриг. Вы вместо вахты ловите мух. Вы не следите за местом корабля и не выполняете обязанностей вахтенного офицера корабля... Говорухин понял, что минуты его вахты сочтены и он будет следующим, кого комбриг прикажет отстранить от вахты. Он смотрел на Микитенко немигающим ясным взглядом, и, когда тот хотел произнести седующую фразу, завершающую Говорухинскую вахту, Говорухин громко обратился: - Товарищ комбриг! У вас ширинка расстегнута. Микитенко не сразу понял, что увидеть это через реглан было невозможно. Он наклонился, автоматически расстегнул тяжелый реглан, отвернул китель, посмотрел на застегнутую ширинку и понял всю курьезность ситуации. - Мудак, Говорухин, - произнес он и ушел на другую сторону мостика. Обстановка разрядилась, но Говорухин знал, что комбриг не оставит его неуместной проделки. - Работает седьмой... Прослушиваю 60 оборотов в минуту... Комбриг, не дослушав донесение противолодочного самолета. бросился в штурманскую рубку. Решалась не только судьба учения, а может быть и его собственная, потому что он уже давно просил у Командующего Флотом перевода с Северного флота, на котором прослужил больше десяти лет. - Теперь известна сторона движения лодки, и если летчик еще раз проклассифицирует сигнал как от подводной лодки, то можно выставить оставшиеся буи для уточняющего противолодочного барьера, - рассуждал комбриг. От самолета поступило донесение, что буй работает устойчиво и величина сигнала 4 балла. - Значит, подводная лодка проходит вблизи от буя, - заключил Микитенко и приказал штурманам дать команду на самолет о выставлении уточняющего барьера. Прошло еще томительных полчаса, пока заработал буй в отсекающем барьере. Бригада шла в строю фронта в направлении предполагемого места подводной лодки, и все командиры вместе с акустиками внимательно вслушивались в длительное реверберационное эхо от посылок гидроакустических станций. Наконец, получен доклад от флангового корабля о гидроакустическом контакте с подводной лодкой на дальности 10 кабельтовых. Комбриг облегченно вздохнул, и все на командном пункте оживились. Команды кораблей устали от беспорядочной качки и тряски в штормовую 5-ти балльную погоду, а теперь был виден конец этому изматывающему и изнурительному плаванию. Вам не совсем понятно, уважаемый читатель, почему на военном корабле люди страдают от качки в штормовую погоду больше, чем на гражданском судне? В данном случае истина проста. В штормовую погоду гражданские суда уменьшают скорость и изменяют курс таким образом, чтобы не идти против волны (для моряков это азбука плавания), т.е. выбирают такие скорость и курс, чтобы судно не било и не трясло встречной волной. На противолодочном поиске группа кораблей должна пройти последовательно весь район, прочесав его как гребенкой гидроакустическими станциями и не оставив необследованной ни одной квадратной мили. Кроме того, по требованиям тактики поиск должен вестись на противолодочном зигзаге, когда весь строй кораблей ищет лодку, идя как бы по извилистой ленте, т.е. постоянно изменяя курсы относительно генерального курса независимо от состояния волнения моря. Требования эти выполнялись неукоснительно, и поэтому на неблагоприятном курсе в штормовую погоду корабль, налезая на волну, трясся и вибрировал, а размах бортовой качки иногда достигал больше половины угла заката. Вспоминается один эпизод на подобном противолодочном поиске, когда динамический крен корабля дважды достигал 48 градусов, а угол заката эсминца проекта 56, (крен, при котором корабль не занимает прежнего положения, а опрокидывается вверх килем) по его строительным характеристикам составлял около 80 градусов. После первого крена мы все сжались, ухватившись кто за что мог, чтобы удержать равновесие. Когда корабль накренило второй раз и он завис в таком положении на несколько секунд, прежде чем стремительно восстановить остойчивость, мы все молились, чтобы пронесло. - Командир! Принимайте гидроакустический контакт от “Находчивого“. - Вахтенный офицер! Малый ход! - На руле! Руль лево 15! На курс... - Акустики! Идем на прием контакта с лодкой! Пеленг... Дистанция... Подводная лодка, курсом влево! - БИП! Пеленг, дистанцию до “Находчивого” давайте непрерывно. - Находчивый! Пеленг... Дистанция... - Товарищ командир! Ориентирвочный курс лодки 155 градусов. Самолет докладывает, что шумы прослушиваются устойчиво, 90 оборотов. Предполагаю, лодка увеличила скорость. Команды, доклады, и все вокруг засуетилось, задвигалось, забурлило, зашумело, закричало, закипело и взорвалось в один момент. В хаосе голосов и команд каждый знал и различал голос командира корабля, своего командира боевой части и группы. Все пришло в движение. - Эхо-пеленг ... градусов! Тон эха ниже! Предполагаю контакт с подводной лодкой! - Дистанция ... 10 кабельтов! Запись на рекордере четкая. Наконец-то акустики обнаружили лодку. Комбриг и командир облегченно вздохнули. Сомнений не было: два корабля подтвердили контакт. - Атака подводной лодки из РБУ-6000! (Реактивные бомбовые установки с дальностью стрельбы 6000 метров, установлены в носовой части корабля) Носовые и кормовые РБУ зарядить! - Штурман! Боевой курс! - На румб ...градусов! Полный ход! Летели команды командира по кораблю, с воем, шипеньем и свистом одна за другой летели по огненной траектории реактивные бомбы из установок РБУ. Бак корабля застлало дымом, и запах горелого пороха достигал мостика. Корабль напрягся для атаки подводной лодки. - Глубинные бомбы приготовить! Глубину 70 метров установить! - Начать бомбометание! Корабль ощущал легкое сотрясение от взрыва глубинных бомб, и за кормой в рассеивающейся кильватерной струе вздрагивала кипящая вода после каждого взрыва. Все корабли поисково-ударной группы поочередно выходили на бомбометание, и после выполнения стрельб из РБУ началось слежение за подводной лодкой и стрельба торпедами. У комбрига отлегло от сердца. Успешное слежение за подводной лодкой не вызывало у него сомнений. Гидрология в это время года была благоприятной, да и он знал каждого гидроакустика на бригаде и степень их профессионализма, которую не раз лично проверял в условиях учебного тренажера. Подводная лодка постоянно маневрировала, пытаясь подставить кораблям кильватерную струю и вырваться из противолодочного кольца. Командир БЧ-3 старший лейтенант Говорухин сидел за рекордером (самописец гидроакустической станции), который был установлен на правом борту в ПРЦ (смежное с ходовым мостиком помещение, из которого на мостик выходило три прямоугольных иллюминатора). Вслед за докладом гидроакустика пеленга на лодку он докладывал дистанцию до лодки через открытый иллюминатор слева от него, и доклад его поступал по трансляции штурману и в БИП, которые вели прокладку пути подводной лодки. Микитенко ходил от борта к борту, визуально наблюдая за маневрами кораблей бригады. Иногда он заходил в штурманскую рубку посмотреть на прокладку слежения за лодкой, чтобы освежить в памяти “географию” расположения кораблей бригады на назначенных позициях слежения. Шел второй час слежения за лодкой и Говорухин устало докладывал на мостик дистанцию до лодки. Ему в этот день пришлось стоять “собаку” (вахта с 12 ночи до 4-х утра), еще одну вахту утром вне графика, после отстранения комбригом вахтенного офицера. Спать ему пришлось только три часа в эту ночь. Он чувствовал себя вялым и неотдохнувшим. Усталость накопилась еще от двух предыдущих бессонных ночей, когда он перед выходом принимал торпеды и боезапас, а потом уже на выходе долго разбирался с неисправностью и отладкой схемы приборов управления стрельбой. - Говорухин! Громче! - услышал он голос комбрига в иллюминатор, и доклады его зазвучали громко на весь мостик. Прошло минут десять, и вновь недовольный голос комбрига: - Говорухин! Еще громче! Говорухин начал докладывать нарочито громко, высовываясь в иллюминатор. - Говорухин! Чаще! Доклады участились, и ему приходилось привставать со стула, чтобы на мостике был хорошо слышен его доклад. - Говорухин! Еще чаще! Говорухин бросался от рекордера к иллюминатору, докладывая в такт с каждой посылкой гидролокатора, и его голова с копной светлых волос металась, высовываясь в иллюминатор. - Дист ....., - не успел он начать свой доклад, как голова его, высунувшись в иллюминатор, уткнулась носом во что-то жесткое, что оказалось регланом комбрига. Микитенко заслонил своим регланом иллюминатор, в который докладывал Говорухин. Но “реле” у Говорухина срабатывало всегда настолько быстро, что вряд ли кому удавалось его перехлестнуть. Он с невообразимой быстротой дернул полу мехового реглана комбрига вниз и накрепко задраил иллюминтор вместе с полой реглана. - Второй! Второй! Я- Первый! - послышался в динамике вызов командира дивизии по связи. Микитенко дернулся было к коммутатору связи, но его словно пригвоздило к переборке. Ситуация была не только курьезной, но и смешной. Микитенко был намертво прикручен своим регланом к иллюминатору. - Говорухин! На мостик! Говорухин пулей вылетел на мостик и, забежав перед комбригом, отрапортовал: - Товарищ адмирал! Старший лейтенант Гворухин прибыл по вашему приказанию! - Мудак Говорухин! Мудак! Отдрай иллюминатор и отдай реглан. - Есть, товарищ адмирал! И Говорухин опрометью бросился к иллюминатору, а, отдраив его, прокричал на мостик: - Товарищ адмирал! Ваше приказание выполнено! Обе ситуации были столь курьезными, что комбриг Микитенко не решился наказывать Говорухина за его проделки. Глава I. 1-5 Глава I. 6-10 Глава I. 11-15 Глава I. 16-17 и фотографии
|
