Алексеев Е.В. "Женщины"

	Пролог

Закатный луч скользнул по дюнам,
Прощально вспыхнул на окне.
Зажег волшебным светом юным
Рубин в заплесневшем вине.
И тотчас чист, горяч и зол
Во чреве маленькой таверны
Внезапно вспыхнул ореол,
Как очищение от скверны.
И эта сказочная сила
Опять. Как будто в первый раз
Мирок забытый осветила
И привидений древних нас,
И наши лица, словно маски,
В глубоких бороздах морщин
И вдруг погас. Погасли краски,
Исчезли чудные лучи.
Погас огонь- погасли взгляды -
Извечный жизненный черед
И что-то молча встало рядом
И беспощадно мрачно ждет
И мне, забывши осторожность,
По волчьи захотелось взвыть
И, прокляв всю свою ничтожность
Душей и телом жить и жить.
Но где найти такую сказку,
Где отыскать таких пучин,
Чтоб можно было б сбросить маску
И сеть постылую морщин,
Где бы душа опять запела,
И чтоб не гасли бы лучи,
Где б юным снова стало тело
Не знавших юности мужчин.
Темно вокруг, темна таверна,
Включать никто не хочет свет,
Сто лет, по виду, ей, наверно,
А, может, даже тыща лет.
На запад на четыре румба
Окошко смотрит и океан,
Где тень загробная Колумба
Все ищет земли новых стран.


Тоска ползет, ползет в окошко,
Ползет, как черный океан.
«Вина, сеньор, вина немножко-
Того «зеленого» стакан»
И, вдруг, навстречу океана 
Оттуда – с гаснущих небес
Ворвалось чистое сопрано
Как будто чудо из чудес.
И голос был силен и ясен
Средь наступившей тишины
Он был, как молодость, прекрасен,
Как первый снег, как луч весны.
Неслись нежданной песни звуки
На незнакомом языке.
Как радость встреч, как боль разлуки,
Как мысль в неписанной строке.
Рвались, как будто было тесно
Им в сильной девичьей груди -
Тревожно стало и чудесно
Как будто счастье впереди.
И стал вдруг близок и понятен
Смысл незнакомых страстных слов,
Как совесть чистая без пятен,
Как друг, как женская любовь,
Когда в минуты озаренья
Вдруг вспыхнет ярко, как звезда,
Ума пассивное горенье
И вновь погаснет навсегда.
А за окном темно. И грозно
Ворчит прибойная волна
Еще чуть-чуть и будет звездно,
И выйдет полная луна.
И уж давно и свет включили,
И шум в таверне веселей,
А голос все звучит в ночи ли
Иль может в памяти моей.              

		***

Под звездным нашим небосводом
Еще не мало всяких тайн,
Загадок сумрачных природы,
Умом непознанных окрайн.
Но, как загадка интеллекта, -
Предмет любви, страданий, зол,
Как неразгаданное некто,
В подлунном мире - женский пол.
Не тешь себя, мой друг, надеждой,
Что все здесь ясно с давних пор –
Меняет время быт, одежды,
Но только не прекрасный пол.
И, если даже на минутку,
Ты можешь сил в себе найти,
Судя о них, отбросить шутку,
То ты на правильном пути.
А что касается меня.,
То на закате того дня,
Когда услышу близкий звон,
Пошлю им всем земной поклон.

		***

Жизнь лучше, лучше понемножку,
Растут, как в сказке города,
Живут собаки лучше, кошки
И люди тоже, иногда.
Весьма отрадная картина-
Плоды забот, итог идей,
Но не для всей, увы, скотины
И не для всех, увы, людей.
Быть может свыше путь завещан,
Своя судьба и свой удел,
Для всех скотов, мужчин и женщин,
Для их больших и малых дел.
Но современная наука
С чудесной силою своей
На этот счет, увы, ни звука
И, право ж ,можно верить ей.
Зато для радости причина
Уже имеется пока – 
Рослей и глаже наш мужчина,
Чем, скажем, в прошлые века

            1
  
«То было когда-то давно на востоке,
Где были законы и люди жестоки,
Где золото было дешевым нарядом,
А споры решались кинжалом и ядом»
      ( классик )
Где в полдень молитвы летели к аллаху,
Но не было места пощады и страху,
Где речью заморской гудели базары,
Прекрасных рабынь, как простые товары,
И денно и нощно в далекие страны
Везли раскаленной тропой караваны.
И скорбен тогда равнодушный их ритм,
Ни звука кругом, лишь песок под копытом,
Да песни, как стоны из сердца востока,
Под вечным проклятьем жестокого рока

              2

Трудна и опасна тропа каравана -
И холод и зной и объятья бурана,
И вечные козни коварного джина,
И сабля в жестоких руках бедуина,
Но мудр и смел караванщик Дубан,
И чтит Магомеда, намаз и коран,
И глаз его зорок, хоть влас его сед,
Да будет Аллах ему в помощь от бед!
И это не первый его караван,
И знает дорогу почтенный Дубан,
Нет тайны ему в раскаленной пустыне,
Но хмурит чело почему-то он ныне,
И часто, подолгу глядит на восток,
Где создал Аллах лишь бескрайний песок.
Далек еще путь и поклажа богата –
Кораллы и жемчуг, алмазы и злато,
Персидских работ дорогие ковры,
Чьи тайны узоров, как горы, стары,
Багдада парча и дамасский булат,
Что душу тревожит и радует взгляд.
И скрыты в нем чудные тайны горнила
И молнии пламень, и холод могилы.
Но нет, не парча и не золото даже,
Тревожит Дубана совсем не поклажа –
Не из-за них всемогущий султан
Вторую неделю ждет свой караван,
Вторую неделю он мрачен и нем,
Аллаха не славит, не ходит в гарем.

           3

Силой таинственной, волей холодною
Стал небосвод чернотою бездонною,
В ней, обнажив золотые мечи,
Звезды сияют во мраке ночи.
Тонкий, прозрачный месяца рог
Смотрит со страхом на темный восток,
Да в вечных стенаниях грешные души,
Но, слава Аллаху, не внемлют им уши.
Спит караван и полуночный сон
Не потревожит ни окрик, ни стон,
Ни верных коней приглушенное ржанье,
Лишь стражи бессонной оружьем бряцанье,
И снова безмолвствует ночь ледяная -
Ни звука людей, ни собачьего лая.

            4

Только в шатре в благовонном дурмане
Сон наркотический глаз не туманит,
Смотрят они, не смыкаясь, упрямо
Целую ночь на дымок фимиама,
Пляшет в них призрачный факельный свет,
Но ничего не являет в ответ.
Вспыхнет порой лишь огонь под ресницей,
И тотчас слеза по щеке прокатится,
Искрой  сверкнет и алмаза дороже
Тихо спадет на несмятое ложе.
Золотом шитые стены шатра
Будут дивится опять до утра :
К щедрым дарам из богатства Востока
Взор не пошлет равнодушное око.
           
             5

Но был он не здесь, не в жестокой пустыне -
Был он свободен, как птица, отныне
Мчался он, в вольны степи спеша,
Следом за ним уносилась душа.
Здесь же, в шатре, равнодушное тело
Тенью бесплотною только сидело,
И вечной надежды могучая сила
Жизнь в нем ненужную тихо теплила.
Миг – и смещалось место и время-
Вот уже ожило вольное племя,
В степи широкой пылает закат,
Воины пыльные в дом свой спешат,
С поля, мыча, возвращается стадо,
В воздухе чистом струится прохлада,
Пахнет парным молоком и ковылью,
Все это было недавнею былью.
Ночь – хорошо на широкой попоне -
Как колыбельная, фыркают кони,
Да в темной траве осторожные звуки,
И милые, нежные, робкие руки.

           6

Обычаи предков суровы и строги,
Как то повелели им древние боги,
Но счастлив был каждый родительский кров,
Коль в нем поселялись краса и любовь.
То было святое и прочное счастье –
Оно охраняло от бед и проклятья,
И мудро его берегли старики
От сглаза, вражды и коварной руки.
Но также был древним и строгим обычай
В селенье для всяких сословных различий –
Лишь честный душою и мужеством воин
Любви и почета в селенье достоин.
И много рождалось тогда храбрецов 
И много их пало за землю отцов.
И кони их быстры и стрелы их метки,
И приняли их незабвенные предки,
Как издревле приняли воинов многих
В свои схороненные тайной чертоги.
Но как вы могильные двери зловещи,
Как сердце живое пред вами трепещет!
              
             7

И шепчет она: «О могучие силы,
Что только меня сберегли от могилы!
Ушел вместе с ними теперь уж и Он –
Мой чудный и радостный девичий сон,
Который, лишь только смежаю ресницы,
Мне явью недавнею снится и снится.
И будто, о Боги, опять наяву 
Я жизнью той прежнею снова живу.
Я знаю теперь запоздалый ответ,
Откуда в той жизни шел радостный свет!
Откуда он счастьем мне в сердце светил,
Дарящим любовь, прибавляющим сил,
Которых с рожденья отпущено нам
С бессилием слабой души пополам.
Погасло светило, пожухла трава,
В груди его верной затихли слова,
Которые Боги из солнечной дали
Как музыку сердца для радости дали.
О! Я, неразумная, часто бывало
Им так равнодушно и плохо внимала.
О! Нету мерила любви и страданью,
Богами обложенных вечною данью,
И эту жестокую страшную дань
Уже положила я в злобную длань!
Конь рока промчался ,и звука копыт
Не слышит Он больше, безгласный лежит
В истоптанной битвою грязной степи,
И конь его бродит и в страхе храпит,
Но тих и недвижен, не внемлет седок –
О ! Как ты могуч и безжалостен, рок!

          8

О! Если б из сердца он вырваться мог,
Прожег бы и скалы горячий поток!
О! Если б все женские слезы в ночи
Слились бы едино сначала в ручьи,
В реки потом бы, в озера, в моря,
То были бы пролиты слезы не зря –
В них мудрые боги, конечно б, смогли
Все зло утопить нашей грешной земли!

        9

И снова Она далека-далека,
И снова к груди соскользает рука
И гладит, забывшись, опять талисман,
Что Он Ей привез из заоблачных стран.

      10

Когда отдыхала земля в сладкой неге
Вдруг стали кровавыми снова набеги,
Жестокими стали опять времена –
В степи поселились еще племена.
Пришли от подножья неведомых гор,
И с ними война поселилась с тех пор.
Как черные тучи с коричневой дали,
Внезапно в селенье они налетали
И сеяли смерть, угоняли стада,
О! Многие воины пали тогда!
Много на племя обрушилось бед,
Много страдали, но вскоре совет
Принял суровое наше решенье –
Выступить ночью и дать им сраженье.
Отец мой, ты строго меня не суди,
Плакала я у него на груди
И искупила своими слезами 
Все ,что случилось тогда между нами.
Помнишь ты, многих пленила тогда
Смелость моя и моя красота.
Верь мне – то ноши совсем нелегки-
Сколько моей добивались руки,
Многие только за ласковый взгляд
В темных могилах зарытые спят:
Сами они находили врага,
Чтоб славу кровавую к этим ногам
Робко и нежно покорно сложить,
Да разве иначе могли они жить!

         11

Помнишь, в селенье жил этот – другой,
Как названный брат для меня дорогой,
Вверялась тогда я ему без опаски
И в играх веселых и в огненной пляске.
Он был сильнее средь юношей всех,
И громче звучал его радостный смех.
Стан его ловок и поступь легка,
В битве пощады не знала рука,
В небе высоком степного орла
Только его доставала стрела.
Он ветра быстрее летел на коне
И здесь иногда уступал только мне.
Но стала нежданно я вдруг замечать
На ясном челе его будто печать,
И смеха не слышно и сумрачен взгляд,
И щеки огнем негасимым горят.
И вскоре стал скрытен совсем ,нелюдим:
Он понял, несчастный, что мной не любим.
Стал страшен и худ, и жесток его лик –
Был юношей раньше – стал будто старик,
И слышали люди как в сумраке ночи
Он небу грозиться и мрачно хохочет.

          12

Помню, как будто бы вечер вчерашний,
В свете заката дозорные башни,
С песней жнецы возвращаются с нивы,
Тявкает пес на кого-то лениво,
Волок снопов в пароконной упряжке,
В сбруе сверкают и звякают бляшки,
Гуси степенной идут чередой
Следом за дедом с седой бородой.
Вдруг с башни дозорного радостный крик –
И уж на коне этот дряхлый старик,
Пятками босыми хочет в бока,
Прыг – и уж я за спиной старика.
И будто в селенье ворвалося что-то:
Сами собой распахнулись ворота,
И вот уже скачут, бегут и ползут,
Плачут, смеются, кричат и зовут.
Помню – в закатном пылающем свете
Воины, женщины, старцы и дети
В страхе, надежде и в горе едины
И не было здесь никакой середины.

          13

Может быть это, как вещие знаки,
В час полуночный навыли собаки,
Может, как вестники слез и печали
Совы ночные во тьме накричали,
Может то правда зловещего сна
В стягах закатных явилась сполна –
Конница вышла из пыльного лога,
Но от копыт не дрожала дорога,
Серая пыль до небес не клубится,
Тени легли на суровые лица.
Близкого дома не чувствуют кони,
Но сколько на седлах сокрытых в попоне,
Крепко привязанных к конскому крупу –
О! Сколько здесь павших! О!  Сколько здесь трупов!
О Боги! О Люди! Ужели же мщенье
Лишь мертвых сынов родило возвращенье!
В страхе и горе застыла толпа,
Пуста в середине к воротам тропа,
И будто в едином молчания хоре –
Всеобщая скорбь и всеобщее горе.

          14

Разве ж бывает такое иначе –
Ночь наступила в стенаньях и плаче,
Три дня, что единою скорбею были,
Воинов павших в степи хоронили.
С тех пор там остались, как вечные раны,
В память о мертвых степные курганы.
Наша беда пронеслась тогда мимо:
С битвы домой возвратился любимый,
Полные счастья и общей печали
Зори мы с ним одиноко встречали.
Но ласкам моим не внимал тогда милый-
Сердце сковал ему холод могилы.
Помнишь, отец, ты, конечно, тот вечер -
Вышел ты сам на крыльцо нам навстречу,
Вез меня милый в усталых руках,
Слезы блестели на впалых щеках.
Молча с коня ты тогда меня снял
И крепко, как сына, его ты обнял.

           15

Как бы сердца ни кричали от боли -
Колос тяжелый в нескошенном поле
В землю ронял золотое зерно,
К жизни, не смерти взывало оно.
В племени все - и кто стар и кто молод
Знают, как лют и безжалостен голод,
Помнят, как самую страшную клятву,
Смерти голодной обильную жатву.
 
         16 

Как матушка в детстве меня обучила,
Серп ее верный я вновь наточила.
О родина милая! Вряд ли уж я
Увижу твои золотые края!
Но верю я - будешь ты снова счастлива
И колосом вновь зашумит твоя нива,
И вновь над священной землею отцов
Польется знакомая песня жнецов.
Я помню – сначала мы только лишь жали -
Серпы, как мечи боевые, держали
И быстро под звонкую песню серпов
Ложились ряды золотистых снопов.
С зарей мы вставали и только лишь к ночи
Домой возвращались усталые очень.
И вдруг, словно прежде, увидела я
Улыбки на лицах при виде жнивья.
Тогда поняла я, что эта работа
В сердцах онемевших вдруг сдвинула что-то,
Восстали они против бед и печали
И снова напевом живым застучали.
И снова, как птица, была я во власти
Большого, тревожного, вольного счастья.

           17

Счастливая, я не знала тогда
Какая на нас надвигалась беда,
Что воронов вещие черные стаи
Свой пир небывалый уже ожидают,
Что рядом по степи за северным валом
Снуют в нетерпенье голодном шакалы,
И слышала я, как в степи под луною
Бездомные псы, словно лешие, воют
И, странно, - мне мнилось, – коль хлеб обмолочен,
То мир в нашем доме надежен и прочен,
Что в полную чашу священного хлеба
Беду не пошлет наше доброе небо,
И полное жалости к людям незримо,
Как черную тучу, пошлет ее мимо.
И хватит ли разве для нашего счастья
Во всей преисподней любого проклятья.

          18

Близилась осень, и красное лето
Низким туманом встречало рассветы,
Сыпало жемчуги в мягкие травы,
Ночью тревожно шумели дубравы,
В ясном холодном блистании стали
Звезды небесные взору предстали,
Лунной дорогой дымится река,
Черная даль не родит огонька,
Ветер промчится и снова ни звука,
Только порой осторожная щука
Сильным хвостом где-то гулко плеснет
И снова под толщей холодной уснет.
Жуткою песней в подобные ночи
Кудесники вещие горе пророчат.
Но лишь засияет в тумане рассвет
И вечное солнышко вечный привет
На землю пошлет с золотыми лучами,
И мир изменяется, вдруг, пред очами:
Потоком волшебным живительный свет -
И мир улыбается солнцу в ответ,
И вторит ему унисон петухов, 
И грустный, зовущий рожок пастухов.
Еще не исчезла ночная прохлада -
У ближних ворот собирается стадо,
И солнца лучи полусонной скотине
Слегка серебрят запотевшие спины.
Как крепок и сладок наш сон на рассвете,
Все девичьи грезы в мгновения эти
Являют видения в сладостных снах
И жарко трепещут на красных устах.
И долго потом дорогое виденье
Вселяет в нас сладкую дрожь и томленье,
И грустно сгонять их в предутренний час
Водою студеной из девичьих глаз.
О, добрый и милый родительский кров,
И теплые губы любимых коров,
Их грустные вздохи, тугие бока, 
И звонкие струи в ведро молока.
Мне с детства пришлось до рассвета вставать :
Нас рано покинула бедная мать.
С тех пор в эти давние детские годы
Легли на меня все по дому заботы.

           19

Ты помнишь, отец , как пришла я в тревоге,
Темно уже было, ты ждал на пороге.
Не знали тогда мы – какой это вечер -
В глаза посмотрел ты мне только при встрече
Со вздохом тяжелым за плечи обнял
И тихо ушел – ничего не сказал.
О, если б я только грядущее знала,
Я все бы, я все бы тебе рассказала.
Я шла по тропинке – вдруг этот другой
Шагнул мне навстречу нетвердой ногой.
Он худ был и страшен, как загнанный конь,
Но очи метали зловещий огонь.

Объял меня страх – ни жива, ни мертва.
Как стрелы вонзились мне в сердце слова:
«Ты, видишь,- сказал он,- что я не живу,
Хоть смерть ежечасно к объятьям зову,
Я волк, что зимою отбился от стаи,
Орел, что по небу уже не летает,
Упала моя золотая звезда –
Ей в небе теперь не сиять никогда.
Я был тебе, помнишь, как названный брат,
Но в чем-нибудь разве я был виноват,
Что ты полюбила его, не меня !
С тех пор погасилось сияние дня,
С тех пор только в крови да темной ночи
Мне мнятся, как стрелы, отмщенья лучи.
С тех пор мне не надо ни ласк ни любови,
Я жажду, как ворон, лишь крови и крови,
Мне страшно и жутко, я в страхе дрожу,
Как будто в зловещую книгу гляжу,
Где черные знаки кричат наперед,
Что в страшных мученьях умрет мой народ,
Умрет все живое в крови и в огне,
А глас непрестанно все шепчет во мне,
Что смерти и крови безвинной причина –
Измена коварная племени сына.
И верь мне – совсем недалек этот час,
Чудовище близко и смотрит на нас,
И скоро уж скоро отпустит поводья,
И кровь потечет, как река в половодье,
И дымом затмиться сияние дня,
Что дети взывать будут к нам из огня.
О! Нету спасенья на отчем пороге –
Теперь не помогут ни небо, ни Боги!
Но шепчут мне все же те темные силы,
Что ты наше племя спасешь от могилы,
И жертвы кровавой не видывать ей,
Как только ты станешь навеки моей!
Слова эти в сердце вонзились кинжалом,
Я в страхе скорее домой убежала.
Живет, словно рана, в груди с этих пор
Зловещий безумный его уговор! 

           20

Вот желтыми стали и кроны дубрав,
То близилось время для свадьб и забав,
И радостно было вдыхать на скаку
Чуть дымчатый воздух на грустном лугу.
С прощальною песней на светлой опушке
Уже хороводы водили подружки;
Уж близкой печалью туманились взгляды
И шили украдкой для свадеб наряды.
Был чист, как любовь, тогда воздух осенний,
Любимый мне голову клал на колени,
И было так грустно, светло и легко,
И были мы с ним далеко-далеко,
В какой-то волшебной далекой стране,
В хорошем, забытом и радостном сне.
И свадьбы желанной назначен был срок,
Он был уже рядом, он был недалек.
Однажды сидели мы с ним у реки
От мира всего далеки-далеки,
Клубился над речкою легкий туман.
Вдруг странный он мне протянул талисман -
На тонком шнурке, будто звездочка камень,
Но жизнь в нем сверкала лучами, как пламень.
Сказал Он: « Возьми, пусть теперь никогда
Тебя не настигнет лихая беда,
Спасет он тебя своей силой незримой,
И будешь ты ею от смерти хранима.
Его мне нежданно вручила рука
Спасенного мной от беды старика.
Его и детей я из пламени спас,
Когда уж враги наседали на нас.
То было в одной из заоблачных стран,
Мне этот тогда он вручил талисман.
С тех пор его верная дивная сила
От смерти и раны меня хоронила.
Нет, нет, от него отказаться не гоже –
Ведь ты для меня моей жизни дороже». 

           21

Тот день был, как будто, ничем не отличный:
С утра начинался с работы привычной,
Но было, наверное, что-то вокруг
Такое, что все выпадало из рук.
Проснувшись под утро, могла поручиться,
Что что-то плохое сегодня случится.
И снилось как будто на небо дорога,
В груди нарастала тревога, тревога.
Нежданно послышится, будто кто плачет.
О силы небесные! Что ж это значит!
Уж солнце за полдень – идем мы на дойку,
Вдруг всадник тревожный: Ворота открой-ка!
Нагайкой коня и цокот копыт,
По улице скачет и что-то кричит.
«Подруги, родные, глядите туда -
Не всадник помчался – лихая беда!»
Застыла я, словно, у края дороги -
Не сдвинуться с места, не слушались ноги,-
А в небе зачем-то летят журавли,-
Подруги до дому дойти помогли.
К тебе я прижалась: «Скажи же, отец,
За что же, за что и когда же конец!
И где же все Боги, куда же глядят!»
Но нежным стал вдруг и тревожным твой взгляд,
В нем не было злобы, не теплился страх
Но лук ты держал уже в сильных руках.
«О дочь, - ты сказал, - уже с давнего дня
Под скорбной луной ты одна у меня -
Надежда и радость, любовь и печаль,
Мне жизни своей стариковской не жаль -
Коль выпадет биться, не дрогнет рука,
Коль смерть в поле брани, то лишь от врага.
Тебе завещаю зарю на рассвете,
Лазурное небо и ласковый ветер,
Степей завещаю бескрайний простор,
Вершины далеких заоблачных гор,
Течение рек и морскую волну,
Сияние солнца, ночную луну,
Ковер разноцветий душистых и трав,
Прохладу зеленых лесов и дубрав,
Чтоб в жизнь пролегла от родного порога
Прямая и светлая к счастью дорога.
Копье боевое меня уже ждет,
Сегодня мы в ночь выступаем в поход.
Недолго с тобою побыли мы вместе:
Ты знаешь, конечно, - тревожные вести:
Силен враг и злобен и близок от нас,
Его победить не смогли мы в тот раз.
И вот он пришел, словно черная стать,


Что б нашим позором и смертию стать.
Задача у нас тяжела, но проста:
С рассветом нежданно напасть на их стан.
Я в споре был против такого решенья,
И даже сейчас на душе то ж сомненье.
Нам планы такие коварство сулят,
Но их отстоял, все ж, твой названный брат.

            22

В ту ночь я, наверно, уже умерла
Простите, иначе я нет – не могла.
Все было так просто, легко в этот час,
И даже слеза не туманила глаз.
Я слышала ночью - мне Боги шептали,
Что скоро мы встретимся в стане печали.
Любимый, ты помнишь, как нравилось мне
Лететь по степи на своем скакуне.
Горяч он и скор как небесное пламя,
Рожденный, наверно, как птица, с крылами,
И мнилось порою –не в поле скачу,
А по небу звездному птицей лечу.
И звонкий огонь из-под быстрых копыт.
А я как богиня! Весь мир позабыт!
Все ближе и ближе ночной небосвод –
Рукою до звезд уж достану вот-вот,
А сердце горит на скаку как звезда
И ветер поет мне : «Ты будешь всегда,
Ты будешь повсюду, ты будешь кругом,
Волшебной луною и солнечным днем,
Ты будешь всесуща, ты будешь весь мир,
Надежда и Вера, Любовь и Кумир!
И долго в тревожной ночной тишине
Напев этот странный все слышался мне.
Из лука тяжелого, помнишь, стрела
Поспорить в проворстве с мужскою могла,
На грозной резной рукоятке кинжала
Рука без сомненья и дрожи лежала.
О чудо все это! Ужели же вмиг 
Весь мир под бедою моею поник!
И тотчас затмилось сияние дня,
Лишь солнце погасло в груди у меня.
О Боги! Пусть смерть погасила мой взгляд,
Вы видите сами, как ярко горят
Надежда и вера во взглядах других,
О Боги! Молю – не гасите же их! 

      23

Но утро пришло и совсем, как обычно,
К работе рука потянулась привычно.
Наверное, даже желанная смерть
Не может обязанность жизни стереть,
Наверное, вечны и жизнь, и работа,
В них мудрые боги могучее что-то
Во имя спасения жизни вложили
И вечною тайною все окружили.
Весь день над селением песни печали
Невидимой странною стаей летали,
И правила ими печали юдоль -
Предчувствия страшного близкая боль.

            24

По земле от края к краю,
Вдоль и поперек
Ходит-бродит сила злая -
Равнодушный рок.
Он ничем не угрожает
Людям наперед
Ждет лишь молча урожая
С нивы жизни ждет.
Чья рука, чей труд жестокий,
Для каких идей
Посадил ростки-пороки
В души у людей?
И теперь созрели нивы –
Только убирай,
Урожай богат на диво,
Страшный урожай:
Из тщеславия и злости
Под лучом луны
Прорастают в поле кости
Дивной белизны.
Где в душе всего народа
Был посеян страх,
Рассыпается свобода
И надежда в прах.
Трусость с подлостью витают
Там во тьме души,
Буйно рядом расцветают
Нет у них межи.
Равнодушье вместе с ленью
Дали пышный цвет
И растут себе под сенью
Всех невзгод и бед.
Чванство, наглость и нахальство –
Гнусный пустоцвет
Хорошо заметны с мальства,
С самых детских лет!
Там, где трусость и жестокость
Рядом рождены
И идут об локоть - локоть –
Это цвет войны!
На костях созрели страсти
Жуткого величья –
Это цвет кровавой власти
И войны обличье!
В час какой и где герои
Будут рождены,
Что рукой своей закроют
Двери для войны,
Для кровавых, бесноватых,
Тронутых умом
В смерти мира виноватых
Нынче и потом.

    25

Как тяжки скоры небесные кары:
Мне ночью все снились кошмары, кошмары
Сначала во сне, а потом наяву,
И странно так было, что я в них живу.
Еще петухи не успели пропеть –
На сонные кровли обрушилась смерть.
Не буря, не тучи, не злой ураган-
Враги ворвались к нам в селенье, в наш стан.
Обрушились словно жестокая сила,
Которую, может быть, долго хранила
В проклятье застывшая где-то земля,
Чьи грязные степи, пустые поля
Рождают лишь ужас, страданья и смерть,
Чужую, жестокую, злобную твердь.
Проснулась я вмиг – уж зловеще и жарко
Огонь бесновался привольно и ярко,
Ревела скотина, горели дома,
Земля закричала, казалось, сама.
О! Он и сейчас этот слышится крик!
Копьем раскаленным он в сердце мне вмиг
Вонзился глубоко, теперь он уже
Навеки здесь в сердце, в ушах и в душе!
«О Боги!- Молила я, - эти пожары
Пусть будут мои лишь ночные кошмары!»
Но Боги молчали в таинственной дали,
А черные тени дома поджигали.
Взвивался над кровлями с треском огонь,
И бились в нем люди в смертельной агонии,
Взметалась до неба ночного корона
Огня и проклятий, мучений и стона.
Как черные крысы толь люди, толь звери
Шныряли повсюду, врывалися в двери –
Как псы находили по гончему нюху
Детей, молодых, старика и старуху
И жгли, убивали, кололи как скот,
Смолой заливали немолкнущий рот,
И в пламя бросали, как в печку дрова,
Горели деревья, земля и трава,
И будто весь мир загорелся вокруг
В проклятье взметнувшихся огненных рук!

           26

Тогда я воскресла средь пламени вдруг,
Свой меч обнажила, схватила свой лук.
Вдруг сильной и твердою стала рука
И взор уж средь пламени ищет врага.
О! Меч мой проворен и лук будет скор,
Кинжал мой надежен и очень остер
Погибнуть поможет мне, честь сохраня, -
Он знает где сердце в груди у меня!
Но как ты коварна бываешь, судьба, -
Твой голос раздался – и вот я раба!
Но нет! Никогда я рабыней не стану
Ни злобным врагам, ни судьбе, ни султану!

            27

Ты слышал, как к жертве скользила гюрза,
В сиянье небес собиралась гроза,
По плоти шаги беспощадного тлена?
Тогда ты услышь, как взрастает измена!
Она, как недвижная в сене гадюка –
И лишь до поры ни движенья, ни звука,
Она, как коварный и злобный кинжал,
Что враг за спиной, улыбаясь, держал,
Она - как лихое, проклятое место,
Она – как змея под фатою невесты.
Ответь мне на слово, скажи откровенно,
Ты знаешь теперь, где таится измена?

             28

Я знаю, позора тебе не снести,
Отец мой родной, если можешь, прости:
В позоре моем нет не ты виноват –
Ждала я врага – вдруг мой названный брат
Нежданно, как ястреб, ко мне подбежал –
Он меч мой отбросил и выбил кинжал,
Успела б моя справедливая месть,
Но думала я, что принес он мне весть
О вас, может статься, уже с поля брани –
Мне мысль не пришла ведь о подлом обмане.
О! Это на сердце теперь словно яд –
Смотрел на меня этот названный брат
«Ты помнишь, - кричал он, - про тот уговор?
Как видишь, мой срок был надежен и скор –
Пришел к вам предсказанной гибели час –
Чудовище пламенем дышит на вас.
Ничто вас теперь, уж ничто не спасет
И темная сила вас всех проклянет!
Пусть будет на вас, как терновое платье,
И в мире теней это вечно проклятье!
Ты видишь, как все умирает в огне!
Всем этим вы тоже обязаны мне!
Мне не было места под вашей луной – 
Теперь-то, о Бог, вы наказаны мной!
Я ваша погибель, я – грозное пламя,
Что в час предрассветный взметнулось над вами!
Сбылось всемогущего рока веленье,
Не знает оно ни пощад, ни сомненья!
В своем неземном недоступном величье
Не ведает в низменных жертвах различий.
О! Что для него все различия эти 
Посевы иль кров, старики или дети!
Без гнева, вражды, равнодушно без злобы
Все, все поглощает в священной утробе,
И все обращает живое во прах –
И душу и плоть, и отвагу, и страх!
О! Боги могучие! Боги огня,
Пусть будет навеки пылать у меня
В душе и во взгляде, как вещий завет,
Могучего, грозного пламени свет!
Клянусь, что во веки его не нарушу,
В залог отдаю свое сердце и душу!
Ты помнишь, конечно, я жил среди вас –
Мне жизни дороже был свет твоих глаз,
Но я убеждался все снова и снова,
Что крепко навеки ты любишь другого,
И что-то тогда приключилось со мною,
Что плоть и душа вдруг лишились покоя.
Мой голос проклятье слал ночью луне,
И Боги, услышав, явились ко мне –
Все Боги огня, Боги смерти и крови
В замен моей вечной и страстной любови
И жил я в огне эти несколько лет,
Мне тело и душу жег страшный завет.
Ты помнишь, когда уже не было сил,
Тебя о любви я, безумный, молил!
Ведь ты тогда судьбы людские держала
В руках своих хрупких, но ты убежала,
Исчезла как солнце, и тотчас же срок
Вам смерти назначил безжалостный рок.
Но что же молчишь ты? Смотри, я живой
И власть получил, словно Бог, над тобой
Теперь-то уж счастлив я, счастлив вдвойне,
А эти несчастные верили мне.
Один лишь не верил твой мудрый отец,
Но ждал его тот же бесславный конец.
В ту ночь я как дьявол с удачей дружил,
Всю ночь по степи их, как леший, кружил –
Про то только знают лишь ветер да Бог,
Но он им, несчастным, ничем не помог.
О! Этот рассвет не забыть никогда –
На нас из засад покатилась орда,
И небо затмили, как черные тучи,
Как град, стрел разящих и гибель несущих!
Такой беспощадной и яростной сечи
Наверно, не видывал род человечий.
Остались там все – и отец, и жених,
И вороны черные смотрят на них.
Но поле печали ласкало мой взор –
То был мой давнишний с врагом уговор:
За то, что привел я к ним войско в засаду,
Тебя получаю, ты слышишь, в награду.
С тобой мы умчимся далеко-далеко,
Где степи привольны и небо высоко.
Ты будешь, как птица, там снова на воле,
Забудешь все вскоре – смерти и горе.
Ответь мне скорее, ну что ж ты молчишь? «
Но взгляд приковал мой на крыше малыш.
Ко мне он взывал там – мой маленький друг
Доверчивым жестом беспомощных рук.
О! Где же ты мой ненадежный кинжал?
( Но кто-то уж локти мне крепко держал)
И будто из злой из чудовищной дали
Какие-то рожи в лицо хохотали.
Вокруг уж стояли убийцы, враги.
«О, тетя! - кричал он, - скорей помоги!»
Лишь с прошлого лета его знала я,
Но были мы с ним уж большие друзья.
Такой он был добрый веселый смешной –
Мой маленький друг с незабвенной душой.
К нам в дом он, бывало, как свой, прибегал
По-детски усердно в делах помогал.
И вместо награды усердью и ласки
Просил лишь веселые новые сказки.
Про добрых зверей, про коров, лошадей,
Но, странный малыш, никогда про людей.
О! Как, неразумный, попал ты на крышу!
А пламя все жарче, .свирепей и ближе!
« О, тетя! О, тетя! На ручки возьми –
Огонь очень жжется! Скорей помоги!»
Волчица б такое смотреть не смогла…
И вдруг надо мною пропела стрела –
Свалился, под хохот, в огонь мальчуган –
Глаза застелил мне кровавый туман…

           29

Очнулась я вскоре, а чья-то рука
Уже потянулась ко мне свысока,
И голос раздался: «А ну покажи
За что же, безумный, ты так согрешил?
Огня принесите – хочу посмотреть -
Кого получил он обменом на смерть?»
Он долго и молча смотрел на меня,
Опершись рукою о холку коня,
Потом, вдруг, блеснуло булатное жало –
И платье к ногам моим тотчас упало.
О! Как он жесток был и страшен позор!
Огнем мне по телу скользил его взор!
В могиле немой от такого позора 
Земля и дожди отмывают не скоро!
К груди мне, как жаба, взгляд страшный приник
Я будто тонула, вдруг в этот же миг
Проклятья и вопли под грозные крики –
И тело в порыве повисло на пики
И грузно упало, проклятья храня
Коварству жестокого Бога огня.
И тотчас застыло без жизни и звука,
Лишь пламенем жарко пылала кольчуга,
Да светом застывшим пожары горят
В глазах у того, кто был названный брат.

           30

Все смерти на свете, проклятья, мольба,
Моя одинокая, злая судьба,
Все после беспомощных маленьких рук
Все, все безразличным мне стало вокруг.
Лишь только хотелось скорей умереть,
Но, видно, другим улыбалася смерть,
Другим открывала, как другу, объятья 
.
Какие-то руки мне подали платье,
И будто на чье-то на мертвое тело
Его безразлично, как саван, одела 
Смотрел повелитель на стынувший труп,
Но слово не тронуло сомкнутых губ.
Храпел и косился испуганный конь
На дымы пожарищ, на кровь и огонь.
Все гибло в огне, только я лишь одна
Стояла в пожаре как лед холодна.
И нет, ничего не рождалось уже
В сгоревшей в огне с мальчуганом душе.
Я помню лишь только – разбойник в седло
К себе посадил и сказал: «Повезло
Тебе потому, что рожден я как воин,
А он, ха-ха-ха, был тебя не достоин»
Он что-то еще говорил, говорил,
Но голос отца, вдруг, меня воскресил:
«О! Сколько ты радости можешь принесть,
Святая, кровавая, правая месть! 
«И тотчас уже, как спасенья, искала
Рука рукоятку чужого кинжала.
Нашла, наконец-то, и с силой туда,
Где выше кольчуги растет борода.
О! Боги отмщенья! Как счастлива я –
Глядите, как хлещет из раны струя!
О! Этою кровью во тьме, как волчица,
В безумье отмщенья могла б я напиться!

            31

Но мало, наверное, только хотеть
Со счастьем отмщенья в груди умереть.
Наверно, на это желание Боги
Взирают, как судьи ,суровы и строги.
Уж близок был мой избавления миг,
Но смерть отодвинул внезапно старик.
Когда надо мною убийцы рука
Взметнулась со смертью, слова старика
Раздались не звучным, но грозным веленьем,
И тотчас же все преклонили колени.
Он худ был и мал, но глаза никогда
Его не забудут, во тьме борода
Снегами белела и странно светила
В глазах его чистых какая-то сила,
Какой-то заоблачный, радостный свет.
Ко мне подошел он и мой амулет
Ко взору поднес недоверчивой дланью,
И взор засветился, вдруг, утренней ранью.
И вспыхнул в ладони, вдруг, мой амулет,
Как сердца родного прощальный привет.
«Я вижу, - печальный послышался глас, -
Нашел этот камень магический вас,
Нашел не случайно сердца, наконец,
Средь тьмы недостойных и лживых сердец,
Я вижу, - сказал он, - в глазах у тебя
Того, кто тебе его отдал, любя. 
 Он сердцем достойным и храбр и чист
И взгляд его светлый горяч и лучист.
Однажды он в страшный и гибельный час
От смерти из пламени вызволил нас,
И сердце мое отворилось в ответ,
Я этот ему подарил амулет.
Ты видишь, как пламень в нем ярко горит,
Он будто о чем-то уму говорит,
Но внемлет ему только сердце, не разум,
Оно лишь читает незримое глазом.
Сказание есть, что в седые года,
Когда надвигалась на землю вода
И гор огнедышащих пламя и дым
Народ жил в долине Богами храним.
Там жили они без войны, без забот,
Хлеба вызревали, на пастбищах скот.
И счастливы были на Бога в надежде,
Не зная нужды ни в еде, ни в одежде.
Но счастье недолгую песню поет:
Пришел в ту долину свирепый народ –
Как маками выцветил кровью поля,
И вздрогнула в ужасе наша земля.
И тотчас же с неба огромною птицей
Спустилась на землю в огне колесница,
И Боги явились в сиянии лиц,
Пред взором их люди попадали ниц.
Смотрели с надеждою Боги на них,
Но мало предстало их взору живых
Заплакали Боги, как люди, от горя,
И этой же ночью в небесном просторе
Звездою горящей растаяла птица,
Чтоб людям отныне судьбою явиться.
А утром в долине увидели камень –
Он, будто забытый, лежал под ногами
Уж солнце всходило, но будто в ночи
Булатом небесным сверкали лучи.
Пришел он к тебе через толщу веков,
Людей охраняя от смерти оков.
Открою секрет я: тебя, словно щит,
От смерти насильственной он защитит.
Но вижу, дитя мое , словно во мгле
Судьбу на твоем благородном челе:
Мрачна она ныне, но в будущей славе
Воскреснешь ты вновь, я претить ей не вправе.
И вот тебе нож, он не виден другим
Пусть будет тобой он в неволе храним.
Сказал так старик и ушел одинок –
В руке моей тускло светился клинок.

           32

Ты видишь, отец, как свершилась судьба –
Ты в царстве теней - я султана раба!
Но есть ведь надежда, горит как свеча,
И мнится, что близок уже этот час.
Еще не наступит жестокий рассвет,
А сердце услышит, услышит привет.
Мне дважды недавно пришлось умереть,
Но сердце в надежде не приняло смерть!
Сегодня я вспомнила старца слова
И будто очнулась, я снова жива.
Недавно я ночью услышала стон.
ТО стонет томимый разлукою Он.
Любовь мне поможет теперь превратиться
В неслышную, быструю, сильную птицу.
И вместе с любимым во мраке ночи
На крыльях стремительных рядом умчим.
Тебе я сказала про смерть мальчугана?
На веки со мною теперь эта рана…
Про старца ты слышал сегодняшний сказ?
Про мудрую силу заоблачных глаз?
Ушел он, конечно, под сонм облаков,
Одна я осталась средь стаи волков.
Пожары горели в их злобных глазах,
Но что-то, должно быть, старик им сказал,
Какое-то слово, что будто вокруг
Меня засветился магический круг.
И силу нечистую в камне кляня,
Мне дали попону, седло и коня.

          33

Ты знаешь теперь как погиб наш народ,
Как в страшных страданьях окончился род,
Но сердце твое не застонет в мученье,
Рука никогда не поднимется в мщенье,
И взгляд твой недвижный направлен туда,
Где в выси небесной счастливый всегда,
Свободный и вольный, как птица, живет
Далекий, загадочный звездный народ.
Отцовское доброе светлое слово
Под кровлей у нас не засветится снова.
Ни Боги, ни люди не в силах теперь
В былое открыть нашу добрую дверь.
Лишь память навеки моя сохранит
Все то что во прахе и тлене лежит.
Видения эти теперь вместо снов –
В них снова и снова родительский кров.
Недолгое счастье мне выпало – жить,
Со степью, ветрами и с небом дружить!
О! Как же нелепо и низменно ныне,
Что родины вместо я в клетке рабыни!

             34

О! Лучше б не видеть то утро печали –
Привета земного лучи не встречали,
Пожарища черные, пепел и прах,
Послали на небо лишь горе и страх,
И солнце окуталось в черные тени,
И Боги в молчаньи склонили колени.
С рассветом уйти поспешила орда,
Коней в табуны и в большие стада
Сбивала ревущую в страхе скотину,
И утро уже освещало картину
НЕ сечи, не битвы средь равного боя –
Ужасного бреда, кошмара, разбоя.
В пыли на дорогах, в дыму пепелищ,
На бывших порогах сгоревших жилищ
Лежали подруги, родные, соседи
И дети убитые, дети и дети!
Как будто уже начиналась с утра
С какою-то жуткой забавой игра!
И, будто бы миг и – селенье проснется,
Из труб задымит и подставится солнцу.  
Но не было чуда, никто не помог,
Над черными лужами вился парок.
И я поняла, что осталась одна,
И мне эту чашу не выпить до дна!
Ты помнишь, отец, перед смерть бывало
Нам матушка песню в слезах напевала:

«Чую, слышу я, что мою красу,
В степь широкую на руках снесут,
И взрастет на ней лишь ковыль-трава
Лишь ковыль-трава да грустна молва 

Сколько счастья нам причитается
Видно мерится да считается,
И глядят уже черны вороны 
Взглядом пристальным в счастья сторону.

Сколько горьких слез нам завещано –
Знает только мать, знает женщина,
Но летят от них черны вороны
От горячих слез в другу сторону.

Сколько силушки во груди у нас
Припасла нам жизнь да черный час,
Только там в степи рождены судьбой
Звери дикие и шакалий вой.

Лишь одна любовь, словно яркий свет,
Не отмерен он, не отвешен нет,
Черны вороны в ней не значатся,
Звери дикие в страхе прячутся.


            ГЛАВА ВТОРАЯ

            1

В немолкнущем звоне пиал и булата,
В кромешном безумстве любви и разврата,
В сиянии славы греха и позора
Остались для мира Садом и Гоморра.
И помнят, должно быть, еще на востоке
Как Лоту явились могучие Боги –
И пали оковы, открылись темницы,
Жестокими были их ясные лица,
Как верный святому велению Лот
Увел от греха и позора народ.
НО даже в то время не вздрогнул Восток
Когда наказанья исполнился срок,
Пробил, словно рок, и земля задымилась,
И пламень взметнулся, и солнце затмилось,
И недра во гневе разверзлись тогда,
Во чреве своем поглотив города.
Ничто в этот час на земле не проснулось
Лишь Лота жена, не стерпев, оглянулась
На громы возмездия, вопли и пламень –
И тотчас сама превратилася в камень.
С тех пор, может быть, на Востоке уже
 Женском лице быть должно парандже.

             2

В последние дни пред скончанием мира
Почтенный Дубан,- он посланник эмира,-
Чрез земли Румона и мудрый Юнан
В страну Сулеймана привел караван.
Своих расторопных и верных купцов
Отправил он тотчас же словно гонцов,
В торгах не жалея казенных динаров,
Купить для султана заморских товаров.
Был праздник – двенадцатый месяц луны –
Священной и древней, как мир, стороны,
Где чтут этот праздник великий Аллаха
И люди и джины, и малая птаха.
Стекались сюда по веленью Корана
Со всех поднебесных земель мусульмане  
И был, словно улей святой по утрам, 
Кааба – усталых паломников храм.
В руках мусульманских еще и сейчас
Увидит нежданно завистливый глаз
Остатки священных каабских ковров –
Своим правоверным от храма даров.
Хранят от беды эти их талисманы –
Пророком они в годы давние тканы.
Для глаза нечистого вовсе незрима
Приходит в Кааба в тот месяц Фатима
И вместе с толпою в полуденный час
Вершит в исступленье священный намаз 
И светится вся через белый изар.
Из храма Дубан повернул на базар.
Не спешен он мыслью, но мудр умом,
Халат его златом расшит и сребром,
 А сверху его завершает чалма,
Храня под собою алмазы ума.
Грядет он степенной ногою туда,
Как путь указует ему борода,
Которая верной дорогой ведет 
Почтенное тело Дубана – вперед.
( То верная мета у всех мудрецов)
Идет он средь лавок богатых купцов.
Они, словно добрые духи, сидят
И видом пленяют доверчивый взгляд.
Но мимо их чар направляет шаги
Дубан не веселой, но твердой ноги.
Зазывному голосу хитрых менял
Он ухом не слышал и сердцем не внял.
Где козы, верблюды, козлы, ишаки
Чуть-чуть задержались в движеньи шаги
Но вот пред толпою ряды скакунов,
Как будто из прошлых несбывшихся снов –
Красивы, стремительны, словно стрела,
Пленительны взгляду трепещут тела.
В них вольные степи, пустыни простор,
Невзнузданной злобой сверкает их взор,
Не может никто ни с нагайкой ни с лаской 
Приблизиться даже к их огненной пляске.
Внемли же и тело коль внемлет душа –
Рука уже лезет в заветный кушак
И шарит сама, словно вор, кошелек,
Но, слава Аллаху, он очень далек.
О – воля Аллаха –и снова стопа
Туда, где смущенная сердцем толпа
Текла, словно к двери в предрайские кущи,
Одеждой богаче, почтенней и гуще.
В ней взгляд любопытный уловит немало, 
Того, что достойное взору, пленяло
Сердца правоверных и тешило разум
По воле Аллаха великого разом:
Надменны, горды и Богами любимы
В плащах с позолотою жители Рима,
Разумностью взгляда и стройностью стана
Средь всех выделяется житель Юнана.
Белеет, как призрак, бурнус бедуина
За черной спиной марроканского сына,
Халаты араба и хитрого перса –
На все, кто прилежен, глядит с интересом.
Над шумной толпой, словно грозные джины,
В свирепых нарядах вдали исполины –
То редкие ныне под солнцем адиты,
Чьи предки за гордость Аллахом убиты.
Сильна и надежна Дубанова стража –
Средь шумных арабов и римлянов даже
Локтями и голосом громко и строго
Дубану она расчищает дорогу.
И вслед за душою неспешно, но смело
Идет по базару дубаново тело.
Вон там и кончается путь его долгий –
Под тенью прохладной, где жаркие торги
И споры, достойные всяких похвал,
Почтенный Дубан здесь однажды бывал.
И сердцу Дубана приветлива встреча –
Прекрасная видом, полна красноречьем.
Летами почтенные, может, и ныне
Еще не забыли, какие рабыни
Подчас находились прилежному взору
В то славное время, счастливую пору.
Прекрасен Дубан в окружении стражи
И голосом тих он в небойкой продаже, 
Но полный сокрытого виденья взгляд
Обходит товара знакомого ряд.
По воле Аллаха глазам правоверных
Все земли подлунные были, наверно,
Представлены нынче на этот базар
В сверкании женских невольничьих чар:
Вот дочери жаркой далекой пустыни
В цене скакуна чистокровного ныне.
Недорого это – ведь с прошлой луны
Упали, о горе, в цене скакуны.
Смотри, правоверный, на эти ланиты –
Аллахом клянусь, - как из бронзы отлиты.
Такого горячего, гордого взгляда
Не встретишь теперь под звездою Багдада.
И только как Богу Аллаху едину
Верна и покорна она господину.
А эти – гляди правоверный – покуда
Сегодня в цене молодого верблюда,
Их встретишь на улицах наших немало –
Кричал, разжигая толпу, зазывала .
« А эти, - глядите, - хоть скрыты их станы,
Прекрасные телом, клянусь Сулейманом!
Таких неподкупных и гордых сердец
Не встретишь за Тигром, отары овец
Невольницы эти хотя не дороже,
Как сахар бела и приятна их кожа.
За цепию Кафа, где только снега, 
Недавно ступала их гордо нога»
Но разум Дубана не ввергнет тот глас 
В пучины обмана, его верный глаз
Сам ищет разумный, надежный, спокойный
Лишь ту, что халифа была бы достойна.
« А эта, глядите! Ей нету цены!
О! Лик ее гордый прекрасней луны!
В краях мусульманских подобного стана
Глаза не видали с времен Сулеймана!
Клянусь, что подобного пламени взгляд
Не видел еще ни один халифат!
Купили ее мы в заморских горах, 
Чьи тропы опасны – их проклял Аллах.
За сумрачным Кафом своими богами
Она рождена среди диких могами.
Средь диких зверей, словно Феникс из праха,
Но нету Богов кроме Бога Аллаха!»
И тотчас же к ней досточтимый Дубан –
Проверенным глазом ощупывал стан
Увидев, как вдруг собиралась гроза,
От взгляда рабыни отводит глаза
И чует он в сердце, как холод булата,
От их неземного и мертвого взгляда.
В нем будто сокрыта какая – то тайна
Печатью самой Сулеймана случайно.
И молвил он тихо: «Могу поклянуться,
Что милость и щедрость султана прольются
В сундук мой – султана раба,
Лишь только к дворцу каравана тропа
Меня приведет с ней в намеченный час.
О! Это Аллаха великого глас!
И тотчас же властным движеньем руки
Велит он скорее нести сундуки.

           3

Не скор, но приятен затейливый торг,
В сердца правоверных любовь и восторг
Душе благозвучной великая благость
И слабому телу он тоже не в тягость.
И каждый достойнейший занят здесь делом
Таким, что нельзя ограничить пределом,
Описывать словом, охватывать счетом
Как верно сказал из премудрейших кто-то.
И он неподвластен пространству и сроку,
Ни силам шайтана, ни даже пророку,
Ведь, ибо – да будет прославлен Аллах –
Заложена мудрость в красивых словах.
И слово красивое, как покрывало,
НЕ раз и не два нам служило, бывало.
И после скончания мира не раз
Оно возвеличит воскреснувших нас,
И станет по воле премудрейших снова
Монетой блестящей красивое слово.
Спасет оно разум от тяжких суждений,
Сердца от страстей, а тела наслаждений,
И снова его неземная краса
Для тех, кто подвластен, свершит чудеса.

           4

Всяк мудрый сужденьем уверенно скажет,
Что купля любая получше продажи
И что могут быть и разумны и вещи,
И женщины даже надежны и вещи.
И мало таких, кто твердит неустанно, 
Что сердце и ум их желаннее стана.
И канули в лету давно времена,
Когда их умом не владел сатана,
Когда был и чист, и разумен их взгляд,
В груди не таились коварство и яд.
 И может быть даже когда–то вначале
Они, о Аллах, большей частью молчали –
Так думал Дубан, отмеряя динары,-
Я верный слуга неподкупный и старый,
Хоть воле Аллаха не гоже роптать,
За эту невольницу мог бы отдать
Я все бы богатство, как в песнях воспето,-
Верблюдов и жен – все отдал бы за это,
За эту невольницу, эту рабу,
Но вижу в глазах ее мрачных судьбу,
Которую силы пророка вписали
В их жуткую бездну. Должно быть, едва ли
Она как простое дите рождена
И только султана достойна она,
Да будет Аллах к нему добр всегда!
« Эй, слуги! Скорее явитесь сюда!
Сложите пред нею смиренно дары –
Алмазы и злато, одежды, ковры!
Снесите рабыню смиренно в покои,
Украсьте шатер ее щедрой рукою,
А после поставьте к ней верную стражу,
Да срочно, велю, собирайте поклажу!
Холодной воды не жалейте верблюдам,
Я весть для султана отправлю покуда.»

              5

В день пятый пути до начала дивана
Явились гонцы перед взором султана.
Рукою могучей печать отломив,
Глядит в письмена любопытный халиф,-
Но в силу ли глазу такая затея,-
Велит всемогущий позвать грамотея,
Чья мудрость в науках утратила счет,
Он лекарь и химик, поэт, звездочет.
И вот уж мудрейший всего халифата
Глядит в письмена из чалмы и халата
И молвил во гневе : « О! Славен Аллах !
Дела неразумных блуждают впотьмах!
О! Ввергнут, несчастный он в бездны обмана,
Умом его правили силы шайтана,
Душа его в пламени адском сгорит
Едва не взойдет для него Фингари!
О! Мудрый из мудрых, – печать Сулеймана,
Того, кто разумен, хранит непрестанно
В пути и в гареме, и в сладостном ложе,
Но слово смиренное выслушай все же:
Три дня уж минуло, как твой караван
В пути к халифату. Священный Коран
Я в свете небесных созвездий читая,
Узрел, неразумный, есть тайна такая,
Что ум не познает, не выявит взгляд,
Ее лишь волшебные строки хранят.
В египетском городе Аль-Скандерия
Был мудрости кладезь, в нем книги такие,
Чья сила не знает предела и срока
Написаны даже они до пророка,
В них смысл непонятен, но ясна идея.
Когда из Египта исход иудеев
Еще не начался, пророк Моисей
Царем был допущен до мудрости сей.
Он мыслей посильных себе записал.
Я тоже их видел и даже читал.
И скоро уж их неподвластную силу
С собой унесу, неразумный, в могилу.
О! Слушай, великий, от множества бед
Спасал нас Аллаха пророк Магомед.
Сказал он : «Кто верной дорогой идет,
Аллах того наш всемогущий спасет!»
О! Не было Бога до Бога Аллаха,
Но молвить хочу я, не ведая страха,
Что было когда-то начало начал, -
Об этом я в книге той старой читал, -
Потом из огня сотворилися люди, -
И пусть их за это Аллах не осудит, -
Потом, -да прославятся их имена, -
Цари их создали уже племена.
И жили они всем на свете довольны,
Но дикие звери пришли к ним и войны
И с ними и их неразумная сила
И кровью их землю она затопила.
Тогда то, о горе, Железная птица
Без воли Аллаха на землю явиться
Посмела сама. О! Коварен шайтан!
То было в одной из заоблачных стран.
Из птицы той вышли могучие Боги
И лица их были печальны и строги.
Написано в книге той будто бы пламень
На небо унес их опять, только камень
Небесный остался там., как талисман,
 Он ими оставлен был, женщине дан
Разумной и гордой, прекрасной царице –
То воля была этой пламенной птицы.
И ходит тот камень с тех пор под луной,
Но женщине он де дается иной –
Лишь той, что достойна собою Богини
И вижу я камень тот чудный отныне
На шее рабыни, что куплен Дубаном,
К тебе он о, мудрый! Идет с караваном.
Да сбудется воля Аллаха, великий, 
Рабыня прекрасней луны светлоликой,
Но в синих глазах ее жутко горят
Огни, что страшнее моста в Эль-Сират.
И каждый, кто мудрый, должен разуметь,
Как мост ненадежен, как страждуща смерть.
Но волей Аллаха должна уберечь
Тебя, о великий, столь длинная речь.
Полна она скорби, почтенья и страха,
Да сбудется мудрая воля Аллаха!»
Закончил мудрец и склонился в поклоне –
Нахмурился гневно великий на троне.
И знает всяк смертный – понятней тирад
Того, кто великий, читается взгляд.
И тотчас же верная стража схватила
За бороду старца, до пола склонила,
Блеснул, словно молния, праведный меч –
И вмиг голова покатилася с плеч,
И старца душа и честна, и права
Помчалась туда, где затихли слова.

          6

Три дня в халифате ученое кредо
Рождало несчастия, страхи и беды,
Три дня благодатный ученый посев
Рождал лишь жестокий султановский гнев.
Три дня и три ночи рука палача
Страдала натруженной болью плеча,
Но снова и снова вздымалась упрямо
Во имя Аллаха, во имя ислама.
И каждый достойнейший сын халифата
Боялся ушей даже стен и халата.
Но, слава Аллаху, беда миновала –
Неверных, конечно, она покарала,
И снова, как прежде, на верных устах
Сияли два слова – Султан и Аллах!
На день на четвертый, расправивши плечи,
Гонцов ветроногих Дубану навстречу
По воле султана эмир снарядил
И кратким, но строгим приказ его был :
« И денно и нощно скакать неустанно
Прихода скорейшего ждет каравана
Мудрейший из всех поднебесных царей,
Властитель подлунных земель и морей,
Что роду Дубанову будет отныне
Не жить, если волос единый с рабыни
Спадет или что-нибудь в этом же роде,
То горе дубановой будет породе.  

           7

Не спиться Дубану: хитер бедуин – 
Коварной пустыни воинственный сын.
Со дня нарожденья до самой могилы
Его охраняют нечистые силы.
И конь его быстр, и сабля смела,
Что жизней немало в могилы смела.
Силен он и грозен отважным броском,
Шайтаном рожденный и жарким песком.
Но ночь недоступна ни уху, ни оку
Лишь только послышалось, вроде бы, сбоку
Как будто бы вскрикнула сонная птица,
Иль, может быть, сон то предутренний снится?
Пора бы с востока началу рассвета…
Чу. Птица опять, вроде, вскрикнула где-то!
Не спиться от жуткого холода твари,
О! Чтоб ее темные силы побрали!
К несчастию все это, должно быть, и к худу!
Пораньше сегодня б навьючить верблюдов.
Но ночь, как душа у гяура черна,
Когда же, о небо, иссякнет она!
Когда ж ты пошлешь нам рассвета лучи?
О, кажется, птица ночная молчит!
Прилягу-ка, думает он, на часок…
Эй, слуги и стража! Лишь только восток
От первых лучей вдалеке заалеет,
Меня разбудите как можно скорее
- А я, - мыслит мудрый, - немного прилягу
И тем не нарушу султану присягу.
Прилягу, - бормочет,- прилягу покуда
Под теплый бочок ездового верблюда.
И старый Дубан потихоньку прилег,
Лицом обратившися, все ж, на восток.
И видит, вдруг, он –зародилося где-то 
Мерцанье тяжелого синего света,
И шепчет во сне он: - оставь меня сгинь,
Шайтанова сила – зловещая синь!
И уши услышали – птица хохочет,
И темная синь уж везде вместо ночи:
И синее солнце на небе синится,
И синяя туча зловеще искрится,
И нет уж песка – темно-синие горы,
А по небу, вроде, узоры-узоры,
Которые где то видал он когда то
На старом кинжале в тесненье булата.
И будто бы синь леденеет и стынет,
Как в синих глазах этой странной рабыни,
 И зябнет Дубан, и от страха дрожит,
А вот и она, и уж нет паранджи
На светлом лице ее, гордо и смело
Глаза ее смотрят, прекрасное тело
Как мрамор волшебный и светом лучится
И свет этот дивный как будто струится –
И все голубеет и яснет вокруг,
Все шире и шире становится круг,
И вот уже он без вражды и обмана
Волнами своими дошел до Дубана.    
Глядите, - кричит он, - я вновь молодой,
Я будто умылся волшебной водой!
Глядите, глядите, сейчас полечу
Навстречу сиянью, навстречу лучу!
Чалмой, объясняет, до неба достану
И звезд наберу в нем себе и султану.
« Куда ж ты, неверная, где же ты, где ты?«
Но видит вокруг лишь одни минареты.
И будто бы он и могуч, и спесив
В дворце своем мрачном – он будто халиф.
Сидит на верблюде он , будто, как прежде,
Собою красив и в почетной одежде.
Но, будто б, Аллах всемогущий отныне
Отдал его в рабство той гордой рабыне,
А это скончание мира пророчет.
Весь в страхе Дубан пробуждения хочет,
Но, будто б, тревожат Дубана сомненья:
 А так ли нужно уж ему пробужденье.

              8

Надежда, надежда, но где же нам взять
Душевные силы, коль вера опять
Домой не вернулась из долгих скитаний –
Погибла, пропала в холодном тумане.
Надежда теперь – словно робкий цветок :
Он так беззащитен, он так одинок.
Сомнет его тотчас судьба – колесница,
Сорвет неразумная злая десница,
Завянет он скорбно под пылью сомнений,
Как робкий отвергнутый маленький гений.
И ветер холодный его унесет,
И быстро, жестоко окончится все.

             9

Сегодня как будто зловещее что-то
Вплетает узоры в шатра позолоту –
Забытых великих времен письмена.
В тревоге и страхе очнулась Она.
О! Сколько прошло с того времени лет?
Дай, сердце, хоть ты мне правдивый ответ!
Но сердце в ответ только больно заныло:
Недавно, недавно с тобой это было.
И что же теперь ты, несчастная, хочешь,
Зачем тебе жизнь? О чем ты хлопочешь?
Кого же ты ждешь в этом мире упрямо?
Надежда твоя, как дымок фимиама,
Которым страх смерти тебя окурил,
Ты помнишь, в душе твоей свято царил
Дух разума, правды и дух чистоты
Зачем же теперь, неразумная, ты
Цветком одиноким ушедшего лета
Ждешь в лютой неволе от счастья привета?
О! Если б ты только бы, только смогла
Потоки коварства, жестокости, зла
От жизненной нивы хоть чуть отвратить,
Тогда тебе б стоило верить и жить.
Кинжал еще в силах держать твои руки,
Смотри, как ленивы и заспаны слуги,
Смотри, уже факел пред входом потух,
Лишь бдит в отдалении злобный евнух,
Но смерть его будет у неба – не грех – 
И путь твой к свободе почти без помех!
К свободе и смерти не дале чем ныне –
Одна ты погибнешь в жестокой пустыне.
Так будь же свободною, смелою будь,
Пусть песню свободы споет твоя грудь,
И пусть только сможет желанная смерть
Душою и телом твоим овладеть!

            10

Слуга, что к стене ухом чутким приник
Услышал внутри будто стон или крик,  
Наверное, - то подозрительный стон – 
И тотчас в покои к ней, крадучись, он 
Проникнул – и видит – о, ужас! Лежит
Евнух бездыханный у ног госпожи.
-	Аллах всемогущий! Ведь это же гуль!
Успел он воскликнуть и сам словно куль
Свалился сраженный клинком на евнуха,
Но крик его громкий достигнул до слуха
Дубановой верной недремлющей стражи
И чутких ушей до дубановых даже.
«- О, славен Аллах! Это явь или сон? -
Вскричал, пробудившися, в ужасе он, - 
Несчастный я – гуль там была, а не птица!
Я знал, что несчастье должно приключиться!
Эй, стража! Эй, слуги! Хватайте ее!
Рабыню храните! В ней счастье мое!
- Скорее в шатер – да спасайте,- кричит«,-
Но гласу теперь уж не в силах в ночи
Возвыситься грозно : и вопли и стон
И имя Аллаха и сабельный звон.
Но видеть бы мог, если зоркий ты, взгляд
Как сбросил Дубан свой расшитый халат
И барсом свирепым злодеям навстречу
Он ринулся в страшную смертную сечу.
И смертью б, конечно, он храброю пал
Когда бы, споткнувшися, вдруг не упал.
И внемлет поверженный : будто бы шквал
Коня невзнузданного с места сорвал,
И конь, обезумев, о силы шайтана,
Летит, будто б, прямо, как смерть, на Дубана!
И в свете мерцающем гаснущих звезд
Летит за конем, будто стелится, хвост.
И будто бы в холку, вцепившись зубами,
На лошади гуль, а за нею крылами
Волос будто б факел и будто б огнем
Горит на ветру он над черным конем.
И вышла луна вдруг, и стража на конях
За черным конем, будто б, в быстрой погоне.

             11

Слышите, Боги, как быстро и смело
Сильная птица во тьме полетела!
Слышите, вольно в безмолвье ночи
Сердце ее, не умолкнув, стучит!
Видите – в черном бездонном кристалле
Звезды навстречу ей вдруг засияли.
Видите, Боги, отваги полна
К звездам направила крылья она.
И тотчас же в небо из мертвого плена
Вышла навстречу, сияя, Селена,
И свет ее звездному свету в подмогу
Выстелил звонкую в небо дорогу.
И по дороге той в искрах копыт 
Конь ее быстрый стрелою летит.

           12

Во тьме и в песках затерялась погоня – 
Свободу ей Боги подарят сегодня!
Свобода! Свобода! Но царствует тьма
Для взгляда черна и страшна для ума.
Наверно, на грешной земле для разбоя
Она рождена в час безумный судьбою.
Все тише и тише стук быстрых копыт,
И хлопьями пена и страшно храпит
Конь быстрый, и алая кровь скакуна
Струится из раны. В надежде Она
Взирает на небо, где звездный народ
Навстречу рассвету ведет хоровод.
Язык их бывало в полуночный час
В безбрежной степи помогал ей не раз.
Но звезды здесь были ясней и крупней
И будто стремились приблизиться к ней,
И будто хотели ей что-то сказать
Такое, чтоб время сместилося вспять,
Но тайные звездные их письмена
Увы, никогда не читала она.
В раздумье недолгом, наморщив чело,
Она пребывала, но страху назло
Туда, где витает неведомый рок,
Коня повернула она на восток.
Но поздно – последнюю боль и страданье
Вложил он в предсмертное скорбное ржанье.
И долго над ним, как над умершим другом,
Стояла Она, сердце странным испугом
Наполнилось вдруг. Он не ведом был ей 
Средь милых, знакомых бескрайних степей.
И разум затмился и кончились силы
И холод пустыни – как холод могилы.
О! Если мне здесь суждено умереть,
Чужое холодное небо ответь :
Чье бьется еще из родимых сердец
И, может быть живы и Он и отец?
Быть может любовь и сильна, и смела
От них беспощадную смерть отвела.
Иль, может быть, их, как хорошего друга
В бою защитила стальная кольчуга,
Иль, может быть, в сечи сумел уберечь
В руках их надежный и праведный меч!
Но звездные лики в час этот из дали
Уже посветлевшей печально молчали.
И страшен был их молчаливый ответ,
Она закричала, и близкий рассвет
Услышал тот крик одинокий и дикий
И краской стыда загорелся великий.

           13

От самого края песков до зенита
Все небо расплавленной сталью залито
И плавает в стали расплавленный круг
И вместе с ним сердца расплавленный стук.
Бредет, опаленная зноем пустыни,
В песке увязая, куда-то богиня,
Сверкает наряд ее яркой парчой,
И тает богиня горящей свечой.
И мысль у богини в горячих висках
Стучала, витая в бескрайних песках,
И вновь возвращалась, бессилья полна,
Вот шаг умеряет и шепчет Она:
«- О! Духи могучие жаркой земли, 
Живущие вечно от зова вдали,
Молю вас, прошу вас, Явитесь сюда.
О! Нет, не нужна мне ни тень, ни вода,
Я лишь об одном бы сейчас попросила,
Чтоб дали мне только душевные силы,
Чтоб только, как в детстве могла побывать
На родине милой, где нежная мать
Мне песнь колыбельную пела когда-то.
О! Как бы безмерно была я богата!
Мы с нею, как прежде тихонько споем
Ту песню, что пели когда-то вдвоем.
И знаю я, тотчас же грустные звуки
В наш дом из далекой и долгой разлуки
Вернутся живыми отец и жених
И песенки нашей мелодью и стих
Подхватят тихонько и вместе тогда
Останемся мы навсегда-навсегда!
О! Вижу я, вижу родное лицо –
И вот отчий дом, вот калитка, крыльцо
И сени прохладные, полог, скамья,
Вот старая прялка! О Боги! Ведь я
Вернулась, вернулась Домой!
О! Дом наш родимый! Час радости мой!

              14

И будто опять Она дома в светелке,
Закат догорает неяркий и долгий,
И свет его чудный не гаснет упрямо 
 Вдруг в свете его появляется мама. 
О мама! О! Мамочка! Ты же жива!
Я знаю, была я все годы права:
Тогда не тебя, а другую зарыли 
Не в сердце, не в памяти – только в могиле.
Тебя я все время, все годы ждала
И в лунном, и в солнечном свете звала,
К тебе я ребенком наивным бывало
В далекую страшную степь убегала
И долго просила тебя у степи:
«- О, мама,- молила я, - чуть потерпи
Тебя, моя мамочка, скоро найду
Не плачь, не печалься – к тебе я иду,
Ты только немножко меня подожди,-
Шептала, прижавшись я к теплой груди,
Земли моей родины. Там средь могил
Отец уж при звездах меня находил
И нес на руках меня степью печали,
И помню, как сильные руки дрожали.
«- О, мамочка, - слышится шепот богини,-
Теперь навсегда мы с тобою отныне,
 И дом наш, - ты видишь, - в огне не сгорел,
Наверное, есть и узла свой предел.
Хочу я, родная, теперь-то уж чтобы
Здесь не было вовсе ни страха, ни злобы.
Ведь это ж так просто, ведь это ж так мало –
Душа не озлобилась, просто устала.
И в царстве разбоя, измены и зла
Его я все время, как Бога, ждала.
Устала я очень, устала душой,
Но вместе теперь мы – и все хорошо. 

             15

Но вот и закат догорает неярко,
У мамы в руках, будто, старая прялка,
А мама все клонится ниже к кудели
И вот уж лицо ее видеться еле,
И губы ее, различимы едва,
Какие-то странные шепчут слова,
Им важное что-то ей надо сказать,
Но шелест их тихий никак не понять,
И будто бы в этой неслышимой тайне
Есть что-то такое Ей важное крайне.
Она напрягает слабеющий слух –
И слышит – О, Боже! – хохочет евнух,
Убитый волшебным клинком этой ночью
И смех этот жуток и голос порочный
Ей в уши, ей в душу зловеще кричит :

 «  На краю земного диска,
   Не свершив намаз,
   В страсти грязной, страсти низкой
    Зачинали вас.
   И пока от дел великих
    Отдыхал Аллах
    Вам шайтан святые лики
    Прилепил впотьмах
    И настроил ваши струны
    На фальшивый звон,
    И пришли вы мир подлунный 
    С четырех сторон:

    Со сторон востока с ясным
    Солнечным венцом
    Вы являетесь прекрасны
    Станом и лицом.
    Взор ваш ясен и до срока
    В нем тепло и свет
    И увидит в нем пороки
    Лишь сам Магомед

    Со сторон полдневных юга,
    Как палящий зной
     Вы являетесь супругой
    Попросту женой.
    Как потемки ваши души
    Лжив, но нежен взгляд,
    Злу лишь внемлют ваши уши
    В страсти вашей яд.

    В той стране, куда бросает
    Солнце в полдень тень,
    Незаметно угасает
    Ваш недолгий день.
    Вы являетесь оттуда
    Словно сонмы бед,
    Джином злобным из сосуда,
    Выпущенным в свет.

    В стороне, куда светило
    На ночь прячет жар,
    Исчезает злая сила
    Ваших странных чар.
    И из тех из стран заката,
    Сгорбив дряхлый стан,
    Вы идете, как когда-то
    В мир пришел шайтан.

           16

Сидит она молча и голосу внемлет
И ужас ее леденящий объемлет,
И чувствует снова, как страждуще зло,
Огнем негасимым пылает чело,
И видит вдруг ясно сквозь дымку ресниц
Поблизости гадких, уродливых птиц.
Зловеще сидят они, сгорбившись, тут 
И молча трапезу надежную ждут.
Вся гадость земли приняла их обличье,
Но сердце стучало таким безразличьем,
Что тело лишь слабо махнуло рукой.
И снова в душе тишина и покой,
И снова исчезли и страх и сомненья,
И снова Она уж во власти виденья.
Опять все мгновенно сместилось кругом,
Опять Она дома, родительский дом
Уж в сумраке позднем покоем объят,
В светильнике ярко лучины горят, 
Ночь в окна стучится бесшумным крылом,
Душа отдыхает, семья за столом
Уже засиделась за поздней вечерей,
Вдруг в сенях шаги и открылися двери
И будто бы светом из тьмы озарен,
Стоит на пороге с улыбкою Он.
- Родная, любимая, - хочет сказать,-
 Но грусть неземная в далеких глазах,
Вот, видишь, пришел из разлуки и я,
Но только к тебе мне, родная, нельзя
Я мертв, я в могиле – ты вечно жива,
Как воздух, как свет, как деревья, трава.
В могиле, родная, нам знать суждено,
Что вам а этом мире совсем не дано,
Оно не доступно живому уму,
Но смысл этот умный уж нам ни к чему.
Другие законы довлеют над нами.
Ты помнишь, тебе подарил я тот камень?
Пока он с тобою, тебя он спасет
И в жизнь из пустыни тебя приведет.
Храни его вечно, у сердца храни –
Наступят и в жизни счастливые дни,
За горе твое и за муки прости!
Прощай же, родная, мне надо идти.
И вышел печально и тихо во тьму.
В слезах Она хочет скорее к нему,
Но дальше и дальше родные шаги.
О, мама, о мама, скорей помоги!
Мне ноги сковала коварная жуть,
Отец, ну скорей помоги же вернуть!
И тут, будто в сердце врывается пламень,
С груди сорвала Она солнечный камень
И вмиг, словно маленький солнца кусочек,
Исчез он во тьме средь безмолвия ночи.

              17

Исчез он, и снова в безумной надежде 
На дверь она смотрит. Печальней, чем прежде
Опять появился Он, горем объят 
И смертной тоскою туманится взгляд.
Печально и тихо Он к ним подошел
И сел рядом с нею, как раньше, за стол
О, мама, гляди –мое счастье пришло!  
Теперь мы все вместе и нам хорошо!
Куда же ты, мамочка, смотришь, рыдая,
О Боги! Какая же ты молодая!
И очень красивая! Мама, смотри
Уж скоро взметнутся знамена зари.
Не видел никто с позабытых времен
Прекрасных таких и великих знамен!
Мне шепчут они, что опять оживет
Селение наше и весь наш народ!
И мы улетим, как могучие птицы,
Туда, где над степью туману клубиться,
Где в вечных снегах, недоступные взору
За морем неведомым высятся горы,
Где вольно средь них голубеют долины,
А в море, зеленые выгнувши спины,
Волн грозных могучие ходят ряды,
Все выше и дальше, потом до звезды –
До вечной надежды сквозь сонм облаков –
Селенья далекого добрых Богов.

             18

От стен незабвенных Дамаска в Багдад
В стремленье постигнуть умом шариат,
Пришедший в священной немеркнущей славе
Из знойных земель незабвенной Аравии,
Мечтая себя посвятить с юных дней
Тому, что безмерно, бескрайне важней
Всего, что священно в душе его юной –
Постигнуть в мечетях священные сунны,
А также увидеть вблизи белый свет
Дорогою древнею юный поэт
И даже философ в волнении странном
Уж несколько дней с небольшим караваном
Шел жаркой тропою, пустынной и дикой
Страною Аллаха святой и великой.
Пред ликом пустыни задумчив и тих
Сал юный философ и созданный стих
Казался ничтожным в величье простора
И ум утомленный бескрайностью скоро
Стал новые светлые рифмы искать
И песни добра и любви сочинять.
А дух уже в странах волшебных витал
И книгу любви, замирая, читал.
И был там прекрасен он, страстен и юн.
Вдруг в странной тревоге арабский скакун
Копытами роет, ушами прядет
И дальше ни шагу, не хочет вперед.
Коня он ласкает, коня он хлыстом,
Но тщетно – ни с места, лишь хлещет хвостом
И в землю упрямо впирает копыто.
И чувство тревожное сердцем пиита
В тот миг завладело и робость взяла.
Несмелой ногою слезает с седла,
Но страх пересилив, предчувствия полн
Идет вдоль песчаных причудливых волн.

                19

Сомнения груз не удел тех, кто юный,
Он шаг ускоряет и видит за дюной
Недвижным собранием грифы сидят
Зловещ их для взора и страшен наряд.
И юное тело сознанью протест
Шлет дрожью холодною, все же окрест
Он смотрит в смятенье и видит лежит
Богиня недвижная, в ней рубежи
Прекрасного, вечного будто сошлись
И в чуде творения вместе слились.
Глядит, пораженный, забывши испуг, 
И видит, - Аллах всемогущий, - как вдруг
На чудном лице ее словно две птицы,
Взметнулись недвижные ране ресницы.
В камнях драгоценных ни в звездах поэт
Не видывал раньше столь сказочный свет.
Глаза в недоступной неведомой дали
Небесною странною синью блистали.
Стрелой ему сердце пронзил этот взгляд
И тотчас, погаснув, вернулся назад.
Погас словно солнце и в этот же миг
Упали ресницы, и тени на лик,
Прекрасный и гордый внезапно легли,
Как тени на полдень цветущей земли.

             20

«- О ! Духа жестокого, злобного гений! -
 Воскликнул философ, - упав на колени,
 О! Ты неразумный, идущий впотьмах
И жизни цветы превращающий в прах,
Властитель могучего княжества тьмы,
Сердца леденящий, гасящий умы,
О! Силы твоей равнодушная власть!
Молю вас Аллахом – не дайте упасть
Звезде ее яркой такой с небосклона  
 Достойной султана великого трона 
Лучи ее ясного, чудного света
Для сердца, как разуму, глас Магомеда.
О! Как ты прекрасна! Какою же тайной
Ты здесь оказалась в пустыне бескрайней?
Какой же сгубил тебя тяжкий недуг!
В отчаянии кличет людей он и слуг.
И, молча, они красотой и нарядом
Стоят пораженные трепетно рядом.
Вот лекарь нагнулся к ней – нету дыханья
Промолвил премудрый и тотчас рыданье
В поэтову юную хлынули грудь.
Велит он ее поскорей завернуть
В расшитые золотом шелк и парчу,
Чтоб солнца палящего злому лучу
Ее не тревожить и тихо нести
До самой стоянки остаток пути.

           21

И ветер затих, и пески замолчали
Усталой ногою дорогой печали
Ступает за Нею в молчанье поэт
И мыслям тяжелым не внемлет в ответ.
В них горе и радость, добро в них и зло
И хмурит он, юный, в бессилье чело,
И хочет он суть и значенье постичь
Явлений могучих, их силу, их клич.
И хочет луч разума так повернуть,
Чтоб жизни земной непонятную суть
Во мраке грядущего им осветить
И сердце и разум в гармонию слить.  
Но мудрых писаний священная вязь
С полетом души в нерушимую связь
Свести воедино мешает стена,
Которую взглядом воздвигла Она.
И мысль все громче стучится к нему,
Что это вовек не понять никому,
Как цифр в математике странный закон,
Всесильный и тайный, что  будто включен
В явления жизни. О, славен Аллах
В своих благородных и мудрых делах
На небе лазурном, на море и суше
И там, где витают загробные души.
О! Суть непонятная странных явлений,
Дающая разум – вершину творений,
Как можно понять, воспринять, разуметь
Нелепую, грозную, страшную смерть.
О! Тайны прекрасного наших сердец,
Что щедрой рукою премудрый творец
Как высшее счастие нам подарил.
О! Нету в душе моей хлада и сил
Узреть о, Аллах, как могила и тлен
Рукою всесильной в безудержный плен
Бессмертье прекрасного тайно берут
И в мир безобразного тлена ведут.
О, птица души в безграничном полете,
Зачем тебе крылья без сердца и плоти!
О! Как ты, прекрасное можешь понять,
Как в сердце любовному трепету внять?
Какие взамен здесь отыщутся тайны
Средь мудрых творений Аллаха бескрайних,
Зачем тебе солнце, вода и трава
В звучанье прекрасных творений слова?
О! Стрелы, что душу сомнением ранят!
О! Яд, что неверьем рассудок туманит!
Повержен мой дух и закован мой разум
И смотрят уж издали сумрачным глазом
Мне в душу суровые силы неверья,
Коим приоткрыл сам, несчастный, и дверь я.
О! Как ты силен и коварен шайтан!
Ты нам для греха и сомнения дан!
Но мне не найти и в словах Магомеда
Теперь на сомнения эти ответа!
Нет в море пути без руля кораблю,
О! Как я несчастен – я призрак люблю!
Но света у всех у небесных светил
Не сыщется столько, чтоб ярче светил,
Чем глаз ее странный магический свет,
Что сердцу оставил навеки завет.

           22

Молитв, сотворенных в священном экстазе,
Немало наслушался древний оазис,
Затерянный Богом средь жгучих песков,
Но только, безмолвный, поклясться готов:
Ни в страхе купец и ни воин средь битвы,
Ни путник усталый подобной молитвы,
Никто никогда здесь в тени не творил,
В печали и скорби слез столько не лил.
Ушел караван в путь обратный – домой
И только могильник остался немой
У стен напоенного влагою града –
Великий для мысли, печальный для взгляда.
О, путник усталый, ты, видно, привык
Узреть здесь и пальмы, и чистый родник,
И добрую тень, и покой, и прохладу,
Но этот могильник, неведомый взгляду,
Тебя появленьем нежданным смутит
И, может быть, взор твой печалью затмит.
Он высится здесь из суровых камней,
Как символ прекрасному, вечному – ЕЙ.

            23

  (Эпилог 1-ой части)

Всесильным законом гуманным храним,
От жизненных стрел схоронившись за ним,
В годах поседевший, без званья и чина
Приехал однажды в оазис мужчина.
Он тоже когда-то, по юности лет,
Немножко был странник, немножко поэт,
Но, как оказалось, все это ему
В наш век суматошный совсем ни к чему.
Он долго бродил, красотой пораженный,
И буйностью жизни, водой напоенной.
И много в груди позабытых волнений,
Надежд неразумных, любовных томлений,
В ночи благородных кипений ума
Напомнила будто природа сама.
О! Как ты пришло ко мне это, откуда?
Душа позабыла подобное чудо,
Но это, клянусь, так прекрасно и пусть
Подольше в душе поживет эта грусть.
И пусть ей найдется там стол и ночлег,
Наверно не нужной в наш атомный век.
И тихо присел он, от глаз схоронясь,
И видит могильник, старинная вязь
По камню причудливой вьется каймой,
И будто судьбою когда-то самой
Оставлена здесь с позабытых времен.
В смятении странном пытается он
Рассудком безжалостным сердце унять
И смысл неведомых мыслей понять.
До ночи, забыв неотложности дел,
Забывши о времени, он просидел.    
И долго потом средь снегов и берез
Не мог он ответить себе на вопрос:
Чем в сердце потухшее был он раним,
И что же тогда приключилося с ним.


    ЧАСТЬ ВТОРАЯ


     Песня

И нам вручили, как дубину,
Как лом, отмычки, как топор
Великолепную доктрину
Доктринам всем наперекор

И наши души задубели,
Стал равнодушным меткий глаз,
И пусть ведут к великой цели
Vivat! Вожди счастливых нас!

Нам жизнь не выставила счета
В сомненьях, в совести, любви,
Мы дети славы и почета
Vivat! Тебе, о Sest la vie!


Мы не в долгу пред небесами
Не нам платить по векселям,
Когда придем на небо сами,
Устроим свой порядок там!

А все пороки и изъяны,
Как утверждают то умы,
Достались нам от обезьяны,
Ну, так причем здесь, право ж, мы

Наш шарик, будто по заказу
Для войн взрывчаткой начинен –
Рвануть бы это дело сразу –
Ха-ха! вот это был бы звон!

 * * *


Светлая вся, словно солнечный зайчик,
Девочка где–то на майской лужайке –
В старом ли, Новом ли, может быть свете,
Может Наташа, Жанетта иль Кэти.

 Ее песенка:

Я б сложила песенок, если б выходило ,
Столько и вот столько бы,
Чтоб на всех хватило,
Мне их и не жалко людям и зверюшкам,
И твоим деревьям, и моим игрушкам.
С зайчиком веселым я б сыграла в прятки,
Как и он, я тоже выросла на грядке.
Я теперь ух скоро вырасту как мама,
Дорасту до неба и до солнца прямо.
Я его начищу, чтоб оно сверкало
И еще почищу, если будет мало.
А потом возьму я лейку и ведерко
И отправлюсь с ними прямо на озерко.
Наберу побольше голубой водички,
С нею возвращуся к маме и сестричке,
И пойдем все вместе в поле по тропинке –
Мама и сестричка, я по- серединке.
В поле всем цветочкам летом очень жарко –
Пейте, дорогие, мне воды не жалко.
Я не буду плакать – только улыбаться,
Мама и сестричка весело смеяться.
И воскликнет мама : « Ах ты моя радость,
Ах, ты мое счастье, ах ты моя сладость!»

            *** 

Дудите сильнее в блестящую медь –
Сегодня парадом командует смерть –
Видите там, в генеральском мундире,
Глаза лишь раскройте немного пошире.
Такая красивая, вся в орденах
На ватной груди, на спине, на штанах.
Смотрите, смотрите, как страстно, влюбленно
Глядит она жадно на эти колонны.
- Ну как вам, почтенная, эти подарки - 
Ромео, Джульетты и Жанны д. Арки?
Вот юноши. Здесь с голубыми глазами,
Здесь - с серыми, с черными. Видите сами –
Как молоды все и как боги красивы,
Как лед холодны и как Вы молчаливы.
А эти, глядите, постарше годами,
Окрепшие духом, с седыми висками.
Их сильные руки, широкие плечи
Надежно держали весь род человечий.
Здесь девушки – белые, желтые, черные.
Прекрасны они и такие покорные.
В былые года на восточном базаре
Такой красоты Вы, клянусь, не видали!
А эти в колоннах на многие мили
Клянусь небесами, еще не любили!
А там пустяки, ну совсем безделушки –
Смешно семенят старики и старушки.
А вот, разукрашены, как ангелочки, 
Малютки шагают – ну словно цветочки!
Ну что Вы, почтенная – нам не до шуток:
Куда бы мы дели несчастных малюток.
Не ждете же Вы, что их, бедных, не тронут
Лучи наших чистых, лучистых нейтронов.
Ну, как Вам понравился этот парад?
Понравился ясно. Откуда весь смрад?
Так это ж забытые вовсе, былые
Смердят предыдущие две мировые.


             1

В ту ночь под грозный Новый Год
Молчала Родина сурово,
Лишь в песнях, что сложил народ,  
Гремело яростное слово.
НО НЕ ЛИШИЛСЯ СВЕТЛЫХ СЛОВ
И от беды язык великий
Лишь с потемневших образов
Молчали сумрачные лики.
Молчит заснеженная Русь,
Ждет приближения рассвета.
В молчанье этом боль и грусть
И вековое горе ЭТО.
Ждет Русь с надеждой новый день,
Глядит во тьму настороженно
Глазами темных деревень
И городов вооруженных.
Чу, слышишь, слышишь, тишина…
Она не долго будет длиться,
Уже, огромная страна
Листает новую страницу.
Уже слились в одно сердца,
В один канат свивались нервы,
Уж предрешением конца
Стал этот лютый сорок первый.

           2

В ночь новогоднюю в русском лесу
Страшно разбойнику волку и псу.
Трус ты последний иль первый храбрец,
Юноша сильный иль хилый отец,
В чине каком, иль без чина – впотьмах
Ждут тебя звери, злодеи и Страх.
Только тебя в разрешенной охоте –
Душу твою и калории плоти..
Ждут, притаившись за каждым кустом,
Будь с топором ты, с ружьем иль с крестом.
Но что там такое? Движется еле
По лесу кто-то в солдатской шинели.
Тащит сквозь лес, огибая поляны,
След за собой одинокий и рванный.
Призрак лесной, человек или дух?
Кто его знает. Слабеющий слух
Ловит во тьме посторонние звуки.
Стон иногда его боли и муки
Будто вплетается в стоны метели
И гаснет, бессильный, запутавшись в елях.
Вязнет в сугробах промерзший сапог,
Нету давно уж ни рук, и ни ног,
Нету лица – только раны и боль,
Только на ранах замерзшая соль.
Там – впереди где-то близкий предел,
Близкий предел всех желаний и дел.
Следом, сквозь лес, огоньками сверкая,
Ближе и ближе незримая стая.
«- Что ж вы за мною–то ходите, волки,
Путь нас сроднил одинокий и долгий,
Будем блюсти этикеты сторон – 
Женщина я, мой последний патрон
Очень мне дорог, совсем не для вас,
Я берегу его, волки сейчас.
Право же, я незавидная пища,
Может, друзья меня по лесу ищут.
Труд этот, видите сами, не прост:
Воет метель, ни луны и ни звезд.
В ночь новогоднюю к вам не со зла
Не для убийства сюда приползла.
Мудрой природой совсем неспроста
Людям и зверям дана доброта.
Только вот люди и помнят едва ли
Где и когда всю ее растеряли.
Видите, вышла какая статья –
Дома вы, волки, а гостья здесь я.
Праздник сегодня в лесу – Новый Год,
Счастье, конечно, кому–то несет.
Что у него я сейчас попросила б? –
Силы, конечно же, только бы силы,
Силу б такую, что б можно опять
Только стрелять и стрелять, и стрелять!

              3

Негде в лесу разгуляться метели,
Острыми лапами рвут ее ели,
Крепкими сучьями режут дубы,
Только не слышно от старой мольбы.
Злее она и свирепей и пуще
Грудью врывается в темные гущи,
Гнет в исступлении злобном вершины –
Стонут и плачут от страха осины,
Клены дрожат и от злобной угрозы
Плачут навзрыд молодые березы.
Тише. Молчите. Упал человек –
И видит она из-под смерзшихся век
Будто бы сон, но какой-то он странный –
Будто костер в середине поляны…
Или то топится жаркая печь?
И мама хлопочет и можно прилечь,
И в сон провалиться без всякой опаски,
И снова услышать любимую сказку.
Может ли, право, подобное статься?
Может! Глядите,- их ровно двенадцать!
Это меня они ждут у костра –
Вот уж и мне, видишь мама, пора. –

Над поляной бьется пламя 
И с метелью спорит дым,
Заходи и здесь ты нами
Будешь принят и любим.
Не добычу из разбоя, 
Не пиратский старый клад
Мы разделим здесь с тобою
Жизнь за целый год назад.
Ты найдешь здесь кров и ужин,
И забвенье всех невзгод,
Если будешь с нами дружен,
Мы – прошедший старый год.
Не вернет назад мгновенья
Ни судьба, ни человек –
По суровому веленью
Лишь вперед их быстрый бег.
Кто б ты ни был, путник вечный,
Будешь нам сестра иль брат,
Здесь найдешь приют сердечный
И жизнь за целый год назад.
Мы лишь, братья удалые,
Только в этот звездный час
Дни вернем тебе былые,
Если ты полюбишь нас.

 Видишь, там, суров и мрачен,
Словно лед, сверкает взгляд –
Январем он быть назначен – 
Наш могучий первый брат.

Этот брат силен и снежен, –
Он с метелью обручен,-
И заботлив и прилежен –
Февралем быть наречен.

Это Март. С улыбкой робкой
Путь в открытые сердца
Он находит тайной тропкой
В роли радости гонца.

Посмотри, вон там в сторонке
Незаметный брат – Апрель.
За веселый голос звонкий
Любим мы его, поверь.

Май, как красная девица,
Все милее с каждым днем.
Все мечтает, все томится
И взывает соловьем.

Волшебство садов цветущих,
Жизни юной аромат,
Как фонтан, до неба бьющий,
То Июнь – наш средний брат.

Знойный полдень, зреют нивы,
Яркий луч и синь небес –
Это щедрый и счастливый
Брат Июль - творец чудес.

Самый добрый, самый мудрый,
Будто щедрый дар богов,
Ясноглазый, златокудрый –
Брат наш Август, вот каков.

Рядом с ним с улыбкой грустной
Вторит робко этим трем –
Мастер мудрый и искусный -
Кличут люди Сентябрем.

Загляни поглубже в душу,
Если прожил жизнь не зря,
Ты увидишь там на стужу –
Тоже брата – Октября.

Тайных мыслей ход угрюмый
Боги мудрые творят,
На челе высоком думы,
Видишь, брата – Ноября.

И последний брат – Декабрь
Мудр и властен, и богат.
Мы бы все пропали, кабы
Не был с нами этот брат.

Дали той, куда идем мы,
Нет ни края, ни конца,
Только нету пятен темных
В философии Творца.

Не подвластны мы веленью
Ни тирана, ни лжеца –
Ни ошибок, ни сомнений 
Нету в действиях Творца 

Заходи без протокола,
Визу эту лучше спрячь –
Нет здесь звания и пола
И удач и неудач
- Как зовут тебя? 
- Надежда.
- Руку дай нам.
- Вот она
Брат Январь, скорей одежду,
Ужин даме и вина !
Выбирай, прошу смелее 
Туалет и крепость вин
Вмиг тебя здесь отогреет 
Наш негаснущий камин.


            6

Но губы застывшие шепчут: Не надо,
Не надо мне сказок, ни вин, ни наряда.
Мне б силы сейчас хоть немножко найти,
Что б только хватило б к своим доползти –
За это бы только я все променяла,
Но, видно, той дани судьбе было мало.
Я думала, что рассчиталась с судьбою,
Когда уцелела одна после боя.
Ну что же, наверное, надо уметь
Достойно самой пред собой умереть.
А жизнь моя?  Что эта жизнь для солдата!
Ужели была моя жизнь когда –то!
Но что там за люди? И свет на поляне!
Рассветному солнышку, вроде бы, рано.
Ведь немцы кругом, а они без опаски!
Наверно, то старая детская сказка.
А, может быть, это двенадцать по Блоку?
Спасибо, - успели вы, кажется, к сроку.

               7

«Ох, что-то опять разгулялась метель, –
Вздыхает и охает старая ель, –
Болят к непогоде промерзшие кости,
А воет – то как, словно пес на погосте.
Давненько я здесь на поляне стою,
Но некому выплакать душу свою.
Ох, ломит суставы! Стара я, стара –
Уже забываю, что было вчера.
Поломаны ветки, пожухли иголки,
Застряли в стволе и ржавеют осколки.
Но помню еще, как на этой поляне
Блистали, бывало, гусары, уланы.
И даже сознаюсь теперь без конфуза
Влюбилась тогда в удалого француза.
Вот то-то был молод, вот то-то красив,
Да что-то их быстро прогнали с Руси.
Ох, тяжкая выпала старой судьба,
И сколько ни помню – стрельба и стрельба!
Кому это надо, и что здесь за ляд -
Гляди-ка, опять где-то рядом палят!
А эта – в шинели – должно быть, не слышит,
А может уже…Нет, гляди-кося, - дышит.
А как молода и красива. Не скрою,
Я хуже была. Дай-ка, может, укрою
От лютой метели ее и от стужи,
Ведь кто же над нею, родимой потужит!
А волки сбежали. Ф у, гадость какая –
Уж больно глаза у них ночью сверкают.
А эти – двенадцать костер запалили,
Хоть, вроде, дровишек окрест не рубили.
Вон к ней подошли чередой друг за другом
И встали над нею, гляди, полукругом.

               8

«Надюша, Надюша, - склонилася мать,-
Уж полдень, родная, пора и вставать.
Смотри-ка под елку – опять Дед Мороз
Подарок тебе новогодний принес.
Уж, то-то, я слышу, топочет в сенях.
Приехал, сердечный, да в новых санях!
А кони-то, кони какие в упряжке,
Зазяб только, батюшки-светы, бедняжка!  
Сергей это, знамо, кому ж еще быть,
Тебя же, сердечный, просил не будить.
Богатый в «Залесье» у них стал колхоз,
А сам – то, гляди, до начальства дорос.
Костюм шерстяной, вишь, теперь – агроном,
Поставил в «Залесье» себе новый дом.
Еще не женился – ну что за судьба.
Пустует,- смеется,- такая изба.
Сидел здесь на лавке, наверное, с час
Да кто ж разберет образованных вас.
Подарок–то, батюшки-святы, гляди-ка –
Никак шоколад? И живая гвоздика!
Да как же ее он нашел под сугробом!
О, Господи, что вы за люди-то оба!
Зачем же ты, доченька, хочешь опять
Одна к басурманам в пески уезжать.
Ты с детства была у меня словно птица –
Все дома, бывало, тебе не сидится,
Все тянет куда-то, особенно летом.
В отца у тебя все, о Господи, это.
Бывало и он затоскует с весны,
Чудные какие-то снилися сны.
На небо, бывало, подолгу глядел.
   « Вот так бы и я, - говорит,- улетел.
Да знать не судьба – записался в солдаты
Да так вот и сгинул в пустынях в двадцатом.
А, может, останешься, все ж, погостишь?
Покушаешь сладко и вволю поспишь?»

              9

Остались у сердца две эти недели -
В родительском доме они пролетели,
Как детство, мелькнувшее в свете заката –
Печальным для сердца, далеким для взгляда.
Россия, Россия, родные места,
Уснула в сугробах твоя красота.
И кто ж на чужбине не вспомнит без слез
Родную деревню и русский мороз,
И в звездную ночку пушистый снежок,
Во тьме огонечки и в небо дымок.
И сам ты с клубящимся паром мороза
Врываешься в избу, румяный, как роза.
И будто с собою ты в избу занес 
И русскую удаль, и русский мороз.
Долой полушубок, долой рукавицы,
А в доме родные, любимые лица.
Пылают в печи и стреляют поленья,
На скатерти белой варенья-соленья.
И вот уже тащит ухват на шесток
С дымящей картошкой родной чугунок.
А в большем углу огонечек лампады,
И все улыбаются, все тебе рады.
Приют вдохновенья, любви и покоя.
О! Господи! Счастье-то было какое!
Но ближе и ближе к деревне прогресс,
И путает песню старинную бес –
И вот уже в поле гудят трактора –
Уходит, уходит, уходит вчера.
О, Господи! Как же порою нам жалко
И старую песню, и старую прялку,
И прежнюю удаль, и тройку лихую,
И грусть непонятную в ночку глухую,
И русскую печку в морозную стужу,
И русскую нашу дремотную душу.

            10

Летел паровоз в клубах пара и дыма,
Колеса стучали: «К любимым, к любимым», 
Зима отстает, уж дыханье не стынет
Кончаются степи – за ними пустыни.
Опять впереди и друзья и работа,
Опять для души неделимое что-то,
Для смысла всей жизни – задача простая,
Но мысли еще возле дома витают:
Скользит за окошком невидящий взор,
Журчит потихоньку в купе разговор
Про время былое, про то и про се – 
Под чарку, другую вдруг выложишь все.
В неблизком пути непременно отыщешь
Его одного, может даже из тыщи,
Такого, что будешь затылок чесать, -
Вот это фантазия, елкина мать!
Дремавший доселе от матушки Волги
Доцент нелюдимый, лохматый и колкий
Сказал, вдруг, тоскливо взглянув за стекло,
И слово нерусское будто стекло
В ночную беседу и всех удивило:
« Selensio“, слушайте. Как это было:
Еще до Христа, до царя Соломона,
До первой написанной буквы закона,-
Встречается это в народных преданьях
И, может быть, даже в ученых изданьях,-
Что, вроде бы, к нам из далеких галактик 
Должно, заблудившись на солнечном тракте, 
На матушку Землю планету печали
В своих звездолетах Они прилетали.
И знаете сами, конечно, в ту пору
Земля не невестой предстала их взору.
Теперь уж не скажешь, где сказки, где были,
Но факт и в России следы находили.
Кто знает, но думаю, может быть, скоро
Земляне, конечно, решат эти споры.
И что примечательно в этой странице –
Остался у нас, как загадки частица,
По виду как камень, по сути, прибор.
Хотелось бы верить, что это не вздор! 
Да кто же такому поверит теперь,
Сказал, оглянувшись с опаской на дверь.
Но кажется мне, что таинственный камень
Пошутит еще, может статься, над нами.
На длинной дороге средь сказок и мифов
Встречался уже он у женщины скифов»

            11

«Я слышала это уже в Ленинграде,
Забывшись, рассеянно думала Надя, -
Хотелось бы верить, но этот вопрос
Никто не решает, как должно, - всерьез,
А так, мимоходом, на уровне споров,
Купейных бесед и пустых разговоров.
Здесь все не серьезно, здесь все не понятно,
Сплошные загадки и темные пятна,
Неведомой древней науки осколок,
А я, между прочим, сама археолог,
Но этого только познанию мало…
Поспать бы немножко – я что-то устала,
Но как-то не можется, что-то не спиться
И, будто бы странные видятся лица,
И что-то, забывшись, твержу наизусть,
А в сердце тяжелая, жгучая грусть.
И будто со мною уж что-то здесь было,
Кого-то ждала я, кого-то любила.
Историю этих краев наизусть
Давно уж я знаю, но странная грусть
Сама не проходит, ее не понять,
И разумом чувства нет силы унять.
И рвутся, едва народившися, связи
Меж грустью души и полетом фантазий.

             12

Видите, Боги, как где-то в ночи
Прогресса могучая силища мчит,
И смотрят ей в след, обратившися прахом,
Былые величья с сомненьем и страхом.

              13

И видится Наде – вдали  за окном
Родная деревня, родительский дом,
И радостно Наде, и праздник здесь скоро,
И праздником пахнет ржаная кокора,
И елка в углу вся в снежинках из ваты,
Гремят у печи чугуны и ухваты.
А вот и из печки на стол, наконец,
Уже подают под разлив холодец.
Ура! Значит, будут и праздник и гости 
И, ах, ароматные, вкусные кости.
( Избитая рифма, простите, я знаю,
Но сам я про них до сих пор вспоминаю).
До блеска натерты в избе половицы
И радостью светятся милые лица.
И добрыми стали при свете лампады
Святых образов равнодушные взгляды.
И видится это все рядом в ночи,
Но так далеко, хоть кричи не кричи.
Хоть прав ты пред Богом, а хоть виноват –
Ничто никогда не вернется НАЗАД.

             14

Касаясь бледнеющих звезд головою, 
По лунной дорожке счастливые двое,
Одеты в прозрачные лунные тоги,
Идут в бесконечность, красивы, как боги.
И смотрят с любовью на них издалека,
Бескрайнего космоса мудрое око.
- Скажи мне, пожалуйста, милая Надя,  
 Зачем эти звезды ты гасишь во взгляде?
И что же случилось? В кручине  гадаю, -
Ты снова далеко, совсем не земная.
Ты стала какой-то нездешней опять,
И этого мне не дано понимать!
И я – бедный грешник, - стою пред богиней!
Прошу милосердья к заблудшему сыну.
Позволь же, несчастному, хоть помечтать
Свершить святотатство - богиню обнять.
В награду за это я тоже отрою
В Берлине под плацем немецкую Трою.
А, если серьезно, поверь мне, отныне
Мне нечего делать в любимом Берлине.
Победные марши, хвастливые речи,
Свихнулся, должно быть, весь род человечий –
Покуда я здесь был в любимой работе,
Украли Германию Шиллера, Гете.
И снова страна моя, Боже, во мраке –
Кругом мясники в галифе и во фраке,
И я оказался опять не у дел,
Но я бы от них ничего не хотел!
Опять надо мною тот властвует камень,
Я верю, я знаю, он здесь под ногами.
Я верю в него. И опять, и опять
Его неустанно я буду искать!
- Опять этот камень, - подумалось Наде, -
И Отто туда же, чего это ради?
Для разума чушь и больная идея,
Для нашей работы – пустая затея:
Космический разум, другие миры –
Энергия мысли для «Черной Дыры»!
Да, разве ж такая проблема важна!
В Европе вовсю полыхает война!

           15

Уж лучше бы он изловил мне жар-птицу –
Она хоть на что-то могла бы сгодиться:
И свет от нее пригодиться бы мог –
У нас очень часто стал глохнуть движок.
А камень, точнее какой-то прибор?
Я думаю, милый	, что все это вздор.
Ну, если ты будешь прилежно без лени
Иголку искать в состогованном сене…
Про эту легенду я тоже читала –
Сам видишь, для поисков очень уж мало.
В легенде строкою отмечено красной,
Что камень тот женщине будет прекрасной.
Взгляни-ка теперь, дорогой, на меня -
Увидишь, не здесь его боги хранят.
Но что он для женщины, вовсе не странно:
Она ведь когда-то дала Чингиз-Хана,
Дала Бонапарта, теперь Муссолини,
И тех, кто сегодня у власти в Берлине.
Все ищут его, но никто не находит –
Легенда, не больше, в ученом народе.
Судить не берусь – хорошо то иль плохо –
Такая, наверно, приходит эпоха.
А мне не до этой легенды, не скрою –
Какая-то странность творится со мною.
И это так страшно, и это так странно:
Мне видится – будто из дали туманной -
Толь явь или бред, уж не знаю сама,
Наверное, так вот и сходят с ума.
Мне видятся страшные, жуткие сцены –
Пожары и смерти, разбои, измены.
Потом я владыки восточного ради
В роскошном шатре и богатом наряде,
И жуткая, будто кругом красота,
А в сердце огонь и в душе пустота,
Потом, будто жизни кончается срок
Я видела смерть и бескрайний песок.
Ты видишь, родной, почему я грустна.
Мне страшно, не скрою, когда я одна.

              16

Февраль на дворе, а уже в феврале
Весна наступает на этой земле.
Работала Надя, и прежних видений
Ее не тревожили мрачные тени,
Но только порою ночами без сна
Лежала в холодной палатке она.
Работали много, порой на удачу,
Решали за новой задачей задачу,
Но сделано было так мало, так мало,
Но Надя невольно искала, искала, 
Ее будто кто-то о чем-то просил
И зову противиться не было сил.
А рядом был умный и преданный Отто –
Одна экспедиция, та же работа.
Но был он порою и чужд, и далек
И что-то хотел ей сказать, но не мог.
В такие минуты, их было немало,
Как будто бы вечность меж ними лежала.
И Наде казалось, что снова рабыней
Она умирает от жажды в пустыне.
Однажды она на пути караванном,
Что был рядом с ними, случайно, нежданно
Увидела, будто в холодной ночи
На лунной дорожке струятся лучи.
Лежал перед ней он, зарывшись в песок,
Она наклонилась - и будто восток
Затих на мгновенье и свет задрожал.
А камень уже на ладони лежал.
Никто в экспедиции толком не знал,
Не видывал даже такой минерал.
«Вот это, - сказали, - удачи каприз!»
Теперь он был в сейфе и ждал экспертиз.
Но только порою казалося Наде,
Что будто лучи испускает, как радий.
Красив он и тверд он, и даже алмаз
Царапин не делал, заметных на глаз.
И формы какой-то неведомой, странной
И будто бы даже светился экраном.
«Ну, вот и нашелся, ну вот он какой, -
Подумала Надя, и сердце тоской
Опять защемило, и что-то вокруг
Уже очертило магический круг.

           16

Бывают же в жизни счастливые люди –
И жизнь их лелеет, и Бог их не судит.
Здоровы они, удалы и красивы,
Удачи родят для них тучные нивы.
И все у них ладно, и все у них просто,
Судьба обеспечила их до погоста 
Прямою дорогой, заботой и славой,
Любимой работой, веселой забавой.
В пути их беспечном навеки завещан
Дар неба могучего – преданность женщин.
Такой вот субъект объявился в отряде –
На помощь им всем, в подчинении Наде.
Везде на него, не таяся, глазели
Не только что женщины, даже газели.
Ходил он в отряде красивый как бог,
Сверкая улыбкой и стройностью ног.
И был он, к тому же, хороший геолог,
Поэт и историк, годами за сорок.
Заложник былого, фанатик Востока,
Неведомой силы, могучего рока.
И можно сказать здесь без всяких прикрас –
Красавец мужчина по имени Стас.

            17

 -  Прошу разрешенья, Надежда Петровна,
По делу я к вам в этот час, безусловно.
Шел мимо и вижу, так поздно не спите,
 И боги велели зайти к Нефертити.
Совсем не похожи, но право, у Вас
Есть общее что-то. Должно, это глас
Неведомых нам устремлений природы.
А если же в прозе – когда-то народы
Не знали в любви ни барьеров, ни рас –
И вот результат – Нефертити средь нас
   - В чем дело, коллега, прошу, не вертите,
   Какая проблема, прошу, говорите.
И что привело Вас сюда в этот час
 Прошу Вас, коллега, я слушаю Вас.
- Ну, право, простите: я с детства болтун 
Наказан, что делать, на тысячу лун.
Прошу, не сердитесь. Ну, стало быть, к делу.
Проблема такая, что лучше быть смелым.
От этой проблемы так чудно близки
И пляж Колымы, и курорт Соловки.
Прошу Вас, еще уделите минутку –
Хотел бы серьезно, сбиваюсь на шутку.
Я, стало быть, то ж про таинственный камень,
Что найден недавно в пустыне был Вами.
Вам, может быть просто сейчас невдомек
Какой это будет для всех нас урок.
Пока я растерян, пока без понятья,
Что это такое – звезда иль проклятье.
Но все это очень, поверьте, серьезно
И что-то уж к нам приближается грозно.
И мы уже в центре таинственных линий.
Два года назад я учился в Берлине.
Сейчас изменились уже времена –
Германия с нами не очень дружна.
А, впрочем-то, я далеко не политик
По части там всяких размолвок и слитий.
Однажды, по штрассе вечерней гуляя,
Я девушку встретил, себя забавляя,
Я с ней по-немецки повел разговор,
Мы долго гуляли, ее с этих пор
Я в сердце своем бестолковом ношу.
К чему я все это? Дослушать прошу.
И это все нашей касается темы.
Но мне не решить было главной дилеммы, –
Как часто бывает меж чувством и долгом, –
Я будто ржавел в колебании долгом.
Была в этой девушке гордая сила,
Домой она как-то меня пригласила.
Признаться, я струсил. О, Боже ты мой! –
В Германии это не просто – домой.
Пришел не без дрожи, и тотчас испуг
Пропал, испарился, я понял – я друг.
Была она грустью глубокой мила…
Ну, вот и дошли, а теперь про дела.
Гроссфатер ее – интересный старик,
Хранитель доселе невиданных книг,
И сам, словно древнего мира осколок,
На вид ископаемый, был археолог.
И имя его в свое время гремело,
Но это сначала меня не задело.
Нередко сам шведский король-археолог
У книжных его удивительных полок
За честь, иногда, почитал постоять.
Простите, от темы отвлекся опять.
Вы знаете сами, какого труда
Мне стоило их посещать иногда,
Но я уж погиб, я уже занемог
Болезнью коварной с названьем – «Восток».
О! – это весьма удивительный вирус.
И вот я увидел однажды папирус.
Он был в этом доме подобен святыне,
Я часто во сне его вижу и ныне.
Марию- Луизу, - так девушку звали, -
Невестой моей уже в доме считали.
Я жил, как во сне, нереальные вещи
Меня окружали и кто-то зловеще
О чести и совести в душу твердил,
Но я был уж болен, и не было сил
Терпеть эти муки жестокие ада:
Уж мне не любовь, а папирус был надо!
В объятьях, простите, я думал о нем,
На лекциях, дома и ночью, и днем.
О! Это, клянусь Вам, такая зараза!
Похуже, чем оспа, чума иль проказа!
А был он ведь так удивительно близок,
И вот я решился: Марии-Луизе 
Я твердо назвал уж и день обрученья,
И кончились муки, затихли сомненья.
Мой план был циничен, но истинно прост –
Женитьба являла к папирусу мост.
Боялся я только – а вдруг по капризу
Закроют внезапно немецкую визу.
Поэтому я никого не смущал
И в наших кругах про женитьбу молчал.
Запомню надолго я то воскресенье –
Как ангел небесный без груза сомненья
К Марии летел, как на крыльях, домой –
В квартире знакомой грабеж и разбой.
Какие-то типы в повязках из свастик
Одели мне тотчас браслет на запястья,
Лицом повернули к знакомой стене
И шмон учинили, как узнику, мне.
Но мне повезло – был со мною серпастый,
Родной молоткастый советский мой паспорт.
Но, все же, устроили вроде допроса,
Но так и остались, конечно же, с носом.
Допрос хоть и был и смешным и недолгим,
Увидел я, все ж, опустевшие полки,
Но, видно, прошел мой болезненный кризис –
Я думал о ней – о Марии-Луизе.
Я вижу, Вас трогает этот рассказ?
Не кончился он, я продолжу сейчас.
Конца этой мрачной, нелепой недели
Я хоть и дождался, клянусь, еле-еле
Все дни и все ночи я был как в бреду,
Я знал, непременно Марию найду!
И вот в понедельник, - толкнул меня бес,-
Отправился в местный районный СС.
Проник, все ж, туда, но какой-то чинуша
Отправил к другому, еще не дослушав,
Ходить бы мне так до скончания века,
Но, к счастью, приехал знакомый коллега –
Он наци заметный, с ним курс по Востоку
Мы слушали вместе, он там ненароком
И будто бы походя все про тюрьму 
Узнал для меня – все сказали ему.
Не буду рассказывать, как удалось
Увидеть Марию, мне много пришлось
Потратить и денег, и нервов, и сил –
И вот разрешение я получил.
Но, впрочем, неважно все это. Итак,
Мы встретились снова. А я, как дурак, -
Все только смотрел на нее и смотрел,
Забывши про все эти важности дел.
И только на третий, наверное, раз
Ее про папирус спросил я, на нас
Глядели два зорких, недремлющих глаза,
В беседе, поэтому, каждая фраза
Звучала небрежно: ведь этот « besuch «
Утроил тюремщикам зренье и слух.
- Мой дедушка умер, - сказала мне Мэри, -
Всю жизнь он в это предание верил.
- И что же там было? - Спросил я небрежно.
- Пустая легенда, - ответила спешно.
 Какой-то безумный, неслыханный бред –
Глаза говорили: другой здесь ответ.
Ты знаешь, что дед был чудак маниакальный,
Он мне говорил: «Документ уникальный». 
А что же на деле? В табачном киоске
Найдешь ты их сотни – дешевых и броских.
И что за беда, что папирус утерян!
Глаза говорили: Будь этому верен!
А помнишь, мы, милый, ходили в кино?
Какое – то странное было оно:
Персидское войско царево – Камбиса
Пропало в пустыне, была там актриса –
Звезда суперкласса средь прочих актрис?
Не помнишь, конечно, от пива раскис.
( А я, между прочим, какое ни диво –
Не пью ничего, а особенно пиво)
Наука и ныне подобное чудо
Никак не приемлет, сам знаешь, покуда
Все ж есть единицы, но это не в счет,
Так вот это войско серьезный отсчет.
Про это ты знаешь, всем это известно,
Но, помнишь, в кино эпизод интересный?
Рассказчик – на нас непохожий старик, -
Он в тайны запретные, вроде, проник.
И, будто б давно из космической дали
На нашу планету уже прилетали
Похожие очень на нас, на людей
С какою-то целью и кучей затей, -
А люди не очень-то лучше с тех пор, -
Они улетели, но все же прибор,
Оставили будто бы здесь на века
Для нас – для людей, но в руках старика.
И с этим прибором осталась задача –
Он женщине, вроде бы, был предназначен
Но кто эта женщина, и что за мерило?
Легенда об этом, конечно, гласила,
Но только она затерялась в веках,
Потом и, вообще, превратилася в прах,
И только фрагменты достигли до нас –
В папирусе древнем был этот рассказ.
- Мой милый, - сказала,- тебя заклинаю
Будь этому верен, ты сможешь, я знаю.
И кажется мне, на терновом пути
Ты женщину эту обязан найти!
Ее увели. Та последняя встреча
В душе моей болью осталась навечно.
Но самое странное, – может ведь статься, -
Легенда уже начинает сбываться.
И кто ж разберется в легендах из Азии –
Где сказка про лампу, где быль, где фантазии.

               17

Движок тарахтит – электрический ток -
В Пустыню грядущего слабый росток,
Но выпущен сказочный джин из сосуда
И смотрит с сомненьем тяжким покуда.
Еще один миг – и откроются щедро
Доселе дремавшие жаркие недра,
И чудо пустынь засияет на троне,
И Запад надменный согнется в поклоне,
И станет всесущей жестокостью драма,
И мощно покатятся волны ислама,
А им на пути лишь Европа с глаголом,
Махая воинственно ветхим подолом.

               18

- Ну что ж, - наконец шевельнулася Надя, -
И все это время, пока Вы в отряде
Один Вы лелеяли эту затею
И тайно носили всю эту идею?
Коль это, простите, не глупая шутка,
Не ржавый кинжал, не игра для рассудка,
То, что мы имеем? Папирус пропавший,
И сам уже ныне легендою ставший,
Которую можно с натяжкой принять
И даже тогда ничего не понять.
Итак, мы имеем, судите же сами –
Легенду пока что про призрачный камень,
Папирус, который прошел сквозь века,
И в нем непонятный рассказ старика
Про то, как когда-то открыли объятья
Нам силы небесные – звездные братья.
Про тайну пропавшего войска Кадиса
От гнева ль небес, от природы ль каприза.
Конечно, такое ввергает во страх –
Внезапно пропавшее войско в песках.
Для тех, кто подобных теорий поклонник, -
Бермудский нашелся в песках Треугольник. 
А, впрочем, пустыня – безбрежная тайна,
Коль что и откроет, то только случайно.
А дальше знакомо – легенда про камень.
Который мы, якобы, видели с вами.
Но я, извините, понять не могу –
О чем мы расскажем в ученом кругу?
Конечно, про камень никто б не сказал,
Что он наш землянин, что наш минерал.
Цепочка на нем для ношенья на шее,
Но дырку проделать – пустая затея.
Ребята пытались, но даже алмаз
Царапин не сделал, заметных на глаз.
Цепочка, опять же, сама из металла,
Которого наша наука не знала.
Понятно, не камень – какой-то прибор –
Опять лишь догадки, пустой разговор.
Давайте-ка, Стас, мы не будем про это,
Работы у нас на весну и на лето,
К тому же, вы знаете, мы не одни –
Работают с нами здесь многие дни
Коллеги немецкие – наши друзья,
Секретов меж нами, конечно нельзя.
Эх, Вам бы сказать про папирус вначале,
Но Вы неоправданно долго молчали.
А я, Стас, давно уж чиновник со стажем.
О чем же в Москве мы начальству расскажем?
И что мы начнем про папирус плести,
Нет, не по этому надо пути!
Но будем верны хоть пока одному –
Об этом ни звука в Москву никому.
- Молчать буду, ясно, - какие тут звуки,
Но эту бы клизму для нашей науки!
- А что же с невестою стало сейчас?
Вы так и не кончили этот рассказ.
- В тюрьме, - мне сказали, - скончалась от тифа.
Подлей не придумаешь глупого мифа!
 Но клятву тогда я ей дал на прощанье,
И коль не умру, то сдержу обещанье!

            19

- О, рад тебя видеть, милая Надя,
  Прямо с работы? – В рабочем наряде.    
Я вижу, что больше уже не гнетет. 
 Тебя этот тяжкий загадочный гнет?
Лишь в синих озерах у самого дна
Лежит, словно облачко, думка одна.
Пусть светом волшебным сияет лазурь –
Не надо там больше страданий и бурь.
Они иссушают прекрасную синь.
Хвала же тебе, о, богиня богинь.
- Ты день начинаешь с поэзии что-то
Наверное, снова пустая работа?
И нам, если честно, совсем не везет:
1Уж месяц на месте, ни шагу вперед!
Теория есть – результат ни на йоту,
Хоть свертывай к черту всю эту работу,
Была ведь удача, а ныне  гляди –
Одни тупики, тупики впереди!
Я знаю, и вы не богаты удачей,
Но, видимо здесь и не будет иначе,
А, может быть, нас здесь продвинет вперед
Лишь только фантазии смелый полет!
- Я что-то совсем перестал понимать 
 Какие фантазии, милая Надь?
Представь на минуточку, милый мой Отто,
Что с космоса к нам неизвестные кто-то,
С какой-то другой галактической дали
В былые эпохи уже прилетали.
Я думаю часто об этом всерьез –
Здесь трудно какой-нибудь сделать прогноз,
Но, думаю скоро от этих событий 
Чрез нас «землекопов» потянутся нити.
-О, Бог, что за сказки! Кому это надо –
Другие события грозные рядом!
А, впрочем, наверное, кто-нибудь был,
Займутся и этим ученые лбы 
И будут сторонники их, оппоненты,
А кто пострадает? Опять же студенты.
Им, бедным,  придется и это зубрить,
Так лучше бы этому вовсе не быть.
И скажут умы, подзаштопав изъяны,
Их род начинался, как наш, с обезьяны,
На пальмах созрели они, как и мы,
И все будут верить – они же умы!
Но только мы раньше созрели на час,
И, значит мы выше на лестнице рас.
А сами пришельцы? Я знаю одну
Собою затмившую в небе луну.
Куда до нее, видит Бог, Нефертити,
Вот боги, она со мной рядом, смотрите!

              20

Кто ночью стучится в незапертый дом,
И ходит, и ходит, и бродит кругом?
Судьба толь иль ветер так воет в трубе –
Сие не известно ни мне, ни тебе.
И пусть ты умнее, и пусть лавриат,
Пусть даже философ, пусть даже Сократ
Но, только подумав, конечно, скажи,
Где пропасть, которая рядом во ржи?

              21

В калитку беда никогда не пойдет,
Ей мало распахнутых настежь ворот.
На тройке она на лихой с бубенцами
Примчится – ворота откроются сами.
Старушкою скорбной стоит у ворот:
Откройте калитку – в ворота войдет.
Иль красной девицей в окно постучится:
Водички, - попросит, - подайте напиться.
Вы только в калитку – она в ворота –
К гадалке не надо – лихая беда.
О! Если б ученый иль сильный кто мог
Сковать на ворота железный замок,
Такой, чтоб в ворота нигде, никогда
Уже не прошла б никакая беда,
Такому б умельцу я, в виде оплаты,
Отдал бы, ей Богу, свои ползарплаты.

             22

Средь зыбких песков, будто свежая рана
Зияет раскоп на пути караванном.
Здесь был, по преданью, когда-то оазис
И горд цветущий – минувшего кладезь.
В веках захоронен, песками зарыт,
А был он когда-то богат, знаменит.
И жили в нем самые разные люди –
Аллахом хранимые тысячи судеб.
И были у них и любовь, и пристрастье,
У каждого горе, у каждого счастье.
Их жизнь протекала в молитве и вере,
Желанному гостю не заперты двери.
Торговля, ремесла, разбои, науки
И сабля надежная в крепкие руки,
Что души неверных во имя Аллаха
Губила, не зная пощады и страха.
И каждому в небе сыскалась звезда
И каждый в конце отправлялся туда,
И каждому сущему был от рожденья
Дан весь этот мир для любви и владенья.
И все это щедро, с любовью, бесплатно,
Но миг – и все, все забирают обратно.
А жизнь – это только начало конца,
Но нету ошибок в деяньях творца.
И в этом весь смысл здесь на нашем пути,
С которого нам никогда не сойти.
В чем сущего смысл и чего это ради?
Опять будто кто-то подсовывал Наде
Вопрос, на который не сыщешь ответ –
На школьном экзамене трудный билет.
« Все эти вопросы всегда уже были,
Мы все это в школе уже проходили,
Зачем это снова возникло сейчас –
Задача такая совсем не для нас:
Ее никогда, никому не решить,
Но как же прекрасно и мыслить, и жить!
И кажется мне будто это все вроде
Опять на меня потихоньку находит.
И эти виденья, и этот рассказ,
Который поведал мне давеча Стас.
Ну, право ж, ей Богу, - одна чертовщина,
Но мне-то до этого что за причина.
И эту находку – тот камень-прибор
Стас будто поставить мне хочет в укор.
Но всех их молчать не заставишь приказом –
Идут разговоры – свихнулись все разом.
В Москву надо камень отправить с оказией,
И так уж хватает нелепых фантазий.
Затронули демоны тайные струны:
Одни про пришельцев, а кто про Перуна.
Кто черту был другом, тот начал про Бога,
Спокойных и здравых осталось немного.
А я, как язычник, прошу у небес
 Не делать нам больше в отряде чудес.  
В ответ мне опять говорят эти башни,
Что время подвластно, что призрак вчерашний
Не сгинул во прахе, что он только ждет
И странником вечным стоит у ворот.
О, если б подвластен нам был день вчерашний,
Как эти развалины – древние башни.
О, Боже! Ничто ведь из наших утрат
Уже никогда не вернется назад.
И чуда не будет – великих открытий,
И с прошлым не будет и с будущим слитий.
Уходит, уходит все, все без возврата –
С молитвою ль ты, иль со звоном булата –
Закон мирозданья, мы здесь не повинны
И нам не дано никакой половины,
И так же за нами закроются двери –
За всеми за нами – кто верит, не верит,
И кто-нибудь будет, как мы здесь, опять
Песком занесенные тайны искать.
Опять эти мысли, - поежилась зябко, -
Опять вместо сердца какая-то тряпка,
И жмут его больно железные клещи,
И в страхе оно не стучит, а трепещет. 
Заря угасала, стыл жаркий песок,
Над лагерем тускло горел огонек.
Не в силах чарующий сон превозмочь,
На ложе, зевнув, опустилася Ночь.

               23

О, кто там стучит так? Скорей же, сынок, 
Повесь на ворота волшебный замок.
Его, говорят, никакая беда
Открыть не посмеет уже никогда.
О, Господи, Боже мой, это ж она!
Беги же скорее, беги от окна!
Запри поскорее и окна, и двери –
На улице, видишь, опять эти звери!
Они уже близко, я их уже слышу
Беги же скорее, но нет, не на крышу!
И Надя проснулась – опять этот сон,
Но только сегодня был короток он.
Уйди, порождение сгинувшей тьмы,
Не зло правит нами, а злом правим мы!

                24

Сегодня и смутно кругом и тревожно,
В палатку заходят друзья осторожно,
В сторонке стоят и подолгу молчат,
Боясь посмотреть на седого врача.
На столике Надином склянки и шприцы,
И тени ложатся на пыльные лица.
И чувствуют – рядом таится беда,
Она этой ночью явилась сюда.
Но каждый из них здесь скорее умрет,
Но только беде не откроет ворот.

                25

Очнулася Надя – палата больницы –
Иль снова виденье, иль снова все снится.
Но нет – не похоже, заходит сестра: 
Проснулась, родная, укольчик пора.
А где же палатка, друзья и работа?
Иль, может, сменил декорации кто-то?
А женщина, что на больничной кровати –
Актриса, похожая очень на Надю?
Но что же случилось? И что это значит?
И кто ж это рядом так горестно плачет?
Да это же мама! Да это же мама!
Да это же чудо, о, Господи, прямо!
О, мама не плачь – я же видишь жива,
Вот только найду в своем сердце слова,
Такие, что б можно тебе для привета –
Их там очень много, лишь прячутся где-то.
Они все на месте, мы их не забыли,
Нам только казалось, что взрослыми были.
Их там очень много – огромный запас.
Куда же ты, мама, я встану сейчас.
Но что это? Стало вдруг в мире темно
И холодно очень. Закройте окно.
Закройте скорее – мне страшно и больно!
Зачем я в лесу здесь? Довольно, довольно!
О, мама, ты слышишь, как воет метель!
И плачет, склонившися, старая ель.
Куда же друзья все могли подеваться?
А вот и они! Нет, то братьев двенадцать…

       Глава 11

            1

Ну, вот же – глядите, она, наконец, 
И реченька наша – родимый Линец,
Теперь я уж дома. Вон там за холмом
И наша деревня, там мама и дом.
Я в детство вернулась! Я дома опять!
Такое лишь сердцу под силу понять!
А это к околице нашей дорожка.
Простите, то нервы, конечно, немножко.
Спасибо, не надо. Мне, право, неловко.
А вот я и дома! Сейчас остановка.
Да нет, не будите – еще очень рано.
Спасибо, возьмите тогда чемоданы.
Простите, я плачу, не будьте же строги.
Спасибо, товарищ, счастливой дороги. 

           2

- О, Господи, Наденька, ты ли опять!
Какая ты стала! Тебя не признать!
А мать от волненья, должно, захворала,
Вчера только в поле картошку сажала.
А как принесли ввечеру телеграмму,
Да так и слегла, горемычная, прямо.
« Я чую, - грит, - это опять не к добру,
Наверно, грит, скоро, Лукерья, помру.
Мы ей и малину, и батюшка воду.
Клади-ка вещищки скорей на подводу.
Сама- то садися, аль хочешь пешком?
И то – молодая. Найдешь ли свой дом?
Теперь, вишь, деревню не сразу поймешь –
Вам волюшка-воля – вы, вишь, молодежь.
А нам- то, Иисусе, горшки да ухваты.
Ты в бабах уже, или надобны сваты?
Ну, вишь ты какая, но больно бледна,
Неужто еще в твои годы одна?
И то ведь: найдутся и здесь женихи.
А наши-то все: им ха-ха да хи-хи.
Тьфу, ведьмы бесстыжие: срам ведь и грех –
Да чуть не целуются прямо при всех!
А в церкву? – Не втащишь теперь и арканом.
В страстную неделю, вишь, моются в бане.
О, батюшки-святы, но все ж, молодцы,
А уж головасты, хоть с виду – мальцы.
Не слушала Надя, скрипела телега,
И душу заполнила сладкая нега,
И чистая радость, и свет, и покой
И все, что не скажешь скупою строкой.
И кто-то могучий и добрый опять
Забытые радости начал листать.
И птицы запели, и солнце взошло,
О, Господи, Боже мой, как хорошо!

               3

Дни пролетали, слагаясь в недели,
Руки у Нади совсем огрубели :
Труд земледельца в колхозе не сахар –
То она скотница, то она пахарь.
С детства привычная Надя, но тут
Даже и ей был тяжел этот труд.
В первые дни, ну какая же жалость,
Вечером сном сокрушала усталость.
И не было места для прежней заботы
О смысле оставленной главной работы.
В поле трудились и малый и старый.
Кончились враз все ночные кошмары
Будто и не было, будто бы стих
Чей-то жестокий, навязчивый стих.
Стали в деревне уже замечать, 
Что Надя веселою стала опять.
Добрые бабки, пусть будет меж нами,
Слали украдкой ей крестное знамя.
Парни робели, девчата дичились,
Но, все же, поближе быть к Наде ловчились.
Только, вот жалко, из прежних подруг
Мало осталось – разъехались вдруг.
Кто в города на заводы и стройки,
А кто и в ученье – кто умный да бойкий.

              4

- Глянь-ка Лукерья, Надежда-то наша
Прямо картинка и нет ее краше.
Сохнет по ней, вишь в «Залесье» Серега  
- Ты бы, кума, побоялася Бога :
Что твой Серега для ней за жених,
В городе тыща аль боле таких.
Я вон ее на разъезде встречала –
Думала, дура, он муж ей сначала –
Видный такой и должно командир.
Что твой Серега – всего бригадир.
Али не слышала? В этом-то годе
Жито у них никудышное, вроде,
Ну а Серегу, грят, нонче судили –
Чуть, горемыку, совсем не сгубили.
Он-то причем, даже Глашкин Митроха
Жито, - грит, - нонче удастся неплохо.
Тоже ведь, старый, не мог угадать,
Да с непартейного что с него взять!
- Видно, Лукерья, не носишь креста: 
 Хоть и пригожа она, да проста.
Может, ты думаешь, очень уж много
Мальцев завидных, таких как Серега –
Он же и ладен собой и хорош,
Самый непьющий. Да с ним куды хошь!
Хошь – так в «Залесье» готова изба…
- Дура ты, баба, да разве ж судьба
Наша с тобой уготовлена Наде.
Вишь, куда клонит. Чего ж это ради
Быть за Серегой да с мокрым хвостом
Бабой тянуть ребятишек и дом!
Нет уж – она навидалася свету!
Ты б уж, кума, помолчала про это.
Давеча я вот квашню затворила –
Руки помыть – эвон кончилось мыло.
Дай-ка схожу, мыслю, к ним – попрошу,
Митьке письмо заодно напишу.
Знаешь, каки мы с тобой грамотейки.
( Квас –то хорош, а молчала, злодейка,
Солод, никак, подпалила немного)
- Больно, Лукерья, сегодня ты строга!
- Сбила меня ты, кума с разговора –
Что-то хотела сказать для укора…
Вишь, голова-то уж нонче не та.
Вспомнила: Надя-то вправду проста.
Хоть и мотало ее в заграницах
( Господи, Боже, никак не отпиться.
Парила ль веником ноне квасник:
Вроде как запах какой-то проник).
Все, вишь, хворает еще Пелагея.
Счас самовар, грит, Лукерья, согрею.
Вот, грит, сейчас только, милая, встану,
Чашки, грит, ставить, а хошь так стаканы.
Тут и Надюша вдруг скрипнула дверью :
« Здрасте,- грит,- милая тетя Лукерья,
Что-то, грит, долго у нас не бывали,
Что ж, грит, жить-то одной вам в печали.
Вы, грит, хоть к нам-то почаще ходите,
Так, грит, хоть просто у нас посидите.
Нам, грит,  ведь с мамою будет приятно.
__ Скоро ль, грю, Наденька, надо обратно?
Сразу Надюшенька как-то взгрустнула,
Села, родимая, молча на стуло.
В глазках-то, ясных-то будто метелью.
- Плохо, грит, что-то там, баба Лукерья.
Может в беде оказались друзья,
Счас бы туда, - грит, - да только нельзя.
Видно, душа-то у ней не на месте.
Прямо беда, аж забыла о тесте. 
Что ж, грю, Надюшенька, там за беда? 
Аль басурманска зажглася звезда?
Счас бы тебе надо дома побыть,
Мать, вишь, хворает: за ней походить
Да и в колхозе работы без края,
Видит Господь – бабья доля такая.
Нет, то не доля,- она отвечала,- 
Нет уж той доли, есть счастья начало.
Хочется верить,- грит,- тетя Лукерья,
Вера все ж лучше любого неверья.
Лучшие дни к нашим бабам идут –
То – как награда за горе и труд,
Горькую бабью судьбу вековую.
Сбудется, сбудется – сердцем я чую!
Ишь, ведь запомнила ейны слова!
Дай Бог, что б Наденька была права!
И что-то неладное все же с Надюшей.
( Кваску-то плесни) да ить, старая, слушай.
Вот ведь дела-то какие, кума, 
Что–то у ней не идет из ума,
Что-то ее, горемычную, гложет,
Разве поймешь. Пусть Господь ей поможет.
- Что же у ней там, Лукерья, за тайна?
Мать-то ее аль не знает случайно?
 -   Я уж пытала про то Пелагею –
Ясное дело – пустая затея.
Ходят, однако же, бабские слухи:
Будто в песках к ней явилися духи,
Али каки басурманские души
( солод, все ж, надобно делать посуше)
Будто с тех пор нашей Наденьке снится
Горе чужое, кака-то девица –
Стал быть, не нынешних это времен –
Вроде как правда, а вроде, как сон.
Будто б злодейство ее погубило.
Так и ушла я, забывши про мыло.
Фу, заболталась я. Завтра в колхоз,
Да пойло еще приготовить для коз.

              5

Средь всеобщей суматохи,
От душевной нищеты
Собираю жизни крохи,
Словно вешние цветы.
Мне прекрасное не в радость,
Мне веселое в печаль,
Горьким чувствуется сладость,
Жизнь не жалко – лапти жаль.
И несет меня куда-то
Как потоком мотылька,
Бесполезного Сократа
Жизни бурная река.
Слабость, трусость, безысходность,
Беспросветность суеты
Превратят меня в негодность
Для любви и для мечты. 
Вместе с солнцем это чудо –
Мне подарена любовь,
Только где она, откуда?
К ней я вовсе не готов.
Коль убьют из пистолета
Или злобный съест микроб,
Не разыскивай поэта
Посреди пустых трущоб.

         6

Хочешь, поднимемся лунной дорогой?
Там ты луну осторожно потрогай,
Ибо она в неземном равновесьи
Держится еле в своем поднебесье.
Видишь. На ней нет ни грязи, ни плесени,
Спой ей  красивой хорошие песни,
С грустной улыбкой исполни сонаты,
Выбрось ружье, коль подался в солдаты.
Может, ты мыслишь, случайная сила 
Столько прекрасного здесь сотворила?
Можешь ли ты в изумлении крайнем,
Умный, сказать, что все это случайно.
Может случайности даже и это,
Что в пустоте голубая планета,
Что появились на ней без чудес
Летнее поле, сентябрьский лес?
Или вот эта июньская ночь?
Умный, попробуй себя превозмочь!
Дальше отправимся той же дорогой.
Друг мой ученый, к сомнению строгий,
Просто пройдись над землей до зари
И сам, недоверчивый, все посмотри.

             7

Знаете. Надя, в июне едва ли
Отпуска б даже кусочек мне б дали.
В общем, не скажешь, что я без ума
Стал быть, от власти от вашей ярма.
Но я геройски терплю молчаливо –
Благо не долго осталось – я И.О.
Может, с недельку еще порулю
И снова просторы отдам кораблю.
Ну, а сейчас я с билетом в кармане
Как Айболит, прилетел в ероплане.
Если хотите судить за грехи -
Можно на плаху, а то в женихи.
- Хватит морочить мне голову, Стас,
Что, - говорите, - случилось у вас? 	
Так я и знала – пока здесь врачуют,
Что-то неладное сердцем я чую.
Ладно, наверное, бабские страхи.
Что ж вам милей – в женихи или плахи?
Если серьезно, я искренне рада.
- Я к Вам сейчас прямиком с Ленинграда –
Можно сказать, прописался в публичке
( Мне б, Христа ради, кваску иль водички )
Вот это кладезь! А что за архив! 
Век не забуду, покудова жив!
Цепью б меня с фолиантами теми.
Только, Увы, чудеса не по теме.
В общем, сначала как Вы улетели
Все началось, не прошло и недели.
Наши друзья – то, бишь, эти германцы
Пьянку устроили, песни и танцы.
В общем, запасов, наверно, за год
Выпил за вечер цивильный народ.
Есть у них барышня – фройлен Элиза,
Сам не пойму – из какого каприза –
Может немецкий шайтан ею правил,
Только, конечно же, противу правил
Меня увела, чтоб не видели нас,
И странный мне вышло услышать рассказ.
Был у Элизы когда-то жених –
Толи фанатик,  скорее, что псих.
Был он профессор в Стокгольме - он швед,
Древний восток изучал много лет.
То ли искал он, а, может, случайно
Вдруг натолкнулся на странную тайну.
Помните, этот поход Моисеев,
Как выводил из Египта евреев?
Все здесь известно: про зов и про рок,
И то, что велел Моисею пророк.
Есть здесь, однако, такие детали,
Мы о которых немногое знали.
После пожарища в Эль-Скандерии
( Я уже слышал о нем от Марии)
Книги какие-то, все ж, уцелели 
И у жрецов, может статься, осели.
Только в ту тайну никто не проник,
Даже не видел никто этих книг.
Но ведь они, без сомненья, остались 
 И после, конечно, в веках затерялись.
Ну, а когда разгулялся прогресс,
След их забытый и вовсе исчез.
Вот тут-то и выступил эльзин жених –
Он, вероятно, наткнулся на них. 
Эльзе однажды открылся про это,
Но только под страшною тайной секрета.
- Я их, - стонал, - непременно найду,
Пусть хоть придется слетать на Луну.
Ну а потом – не любовь, а морока – 
Даже в постели опять про пророка.
И стал для Элизы в истории сей 
Хуже злодея пророк Моисей.
Жених вдруг нежданно имущество продал
И тайно исчез. Да почти на полгода.
Ну, стал быть дальше, но буду короче: 
И вот он предстал пред Элизины очи.
Но этот флегматик, педант и зануда
Свершил над собою великое чудо –
Был как в лихорадке, веселый и шумный 
И вид у него был какой-то безумный.
Элизе казалось, что прямо сейчас
Он хлопнет в ладоши и пустится в пляс.
С собою он, явно, чего-то привез,
Но Эльзе не важен был этот вопрос.
Он снова уехал – сначала в Каир,
В Дамаск и в Багдад, и в Бейрут, и в Алжир.
И Эльза ждала его, вроде, и вот
Он вдруг возвратился, почти через год.
Но был он задумчив, рассеян и тих
И будто забыл, что он Эльзин жених.
И долго ночами в каком-то навете
Сидел одиноко в своем кабинете.
А Эльза училась, и к этому сроку
Уж спешно писала диплом по Востоку.
Взял он рассеянно эти листочки,
Вяло смотрел на красивые строчки.
« Ближний Восток – не цветущие нивы,
Хоть тайны его и стройны, и красивы 
 Только, - сказал он, - никто, ведь не мог
 Даже ступить за заветный порог.
Спрятаны там чудеса мирозданья,
Нету им счета и нету названья.
И нету того, кто сказать бы нам мог –
Что за загадка такая – Восток.
Помнишь, как в спешке тогда уезжал?
Видно, подумала, что я сбежал.
Впрочем, не важно – теперь не до ссоры –
Все так ничтожно – мольбы и укоры.
Нанял тогда я двух верных людей
И с ними прошел по Аравии всей.
Кровлею нашей была лишь палатка,
Целью и спутницей – только загадка.
Знаешь сама, я совсем не Геракл,
Часто ночами молился и плакал.
Бога просил я: « Мне б только успеть
Цели достичь, а потом умереть!»
Понял тогда я, скажу между нами, –
Те, кто дерзает, хранимы богами.
В общем, из всех я один уцелел,
Видно, у каждого есть свой удел.
И вот мы остались, хранимые чудом –
Я со своим неразлучным верблюдом.
Но даже тогда я не в силах отвлечься –
Путь мой неблизкий лежал в Междуречье,
Где жили когда-то, ты знаешь, шумеры,
Чьи странные судьбы и странные веры
Были в истории как бы особо,
Впрочем, об этом-то знаем мы оба,
Но и сейчас, коли там поискать,
Много нежданного можно узнать.
Дальше все странно,- подробно не буду, -
То, что свершилось подобно лишь чуду,
В общем, когда я уж вовсе поник,
Ночью явился мне чудный старик.
Может, то сон был, а, может, не сон –
Властею странной он был наделен.
И Бог его знает, что это такое,
Но, кажется, все подчинялось живое,
И, будто бы, не было в этом сомнений,
И встать захотелось пред ним на колени.
По виду, как странник, но светел был лик,
И свет этот чудный мне в душу проник,
И, будто б, я тотчас почувствовал это,
И что не уйти мне от этого света.
- Ты ищешь, - сказал он, - ответа на тайну,
Что спрятана здесь – средь пустыни бескрайней.
Тебе помогу – человечества сыну,
Но только узнаешь пока половину.
Вторую найдешь сам на верном пути.
Прощай же, будь смелым, мне надо идти.
Трудись и воздастся. Настала пора
И людям узнать то, что было вчера.
И как бы исчез вдруг, растаял для взора.
У ног моих только осталась амфора.
Очнулся я будто – уж солнце вставало,
Постель моя рядом несмятой лежала.
Ну, что же, подумал, свихнулся слегка :
Как Гамлет отца, я узрел старика.

             8

- Ну, Вы и рассказчик, помилуйте Стас,
Вы сами придумали этот рассказ?
Какая фантазия – прямо Бажов.
Простите, обед приготовлю ужо.
И дальше расскажите, только от Вас
Я дальше послушаю этот рассказ.
Но странное дело: как будто теперь я
Чем больше Вас слушаю, больше Вам верю.
Здесь, кажется, есть из чего исходить,
И можно найти и разумную нить.
Советую Вам прогуляться по саду –
Там много найдется приятного взгляду, 
И воздух там, воздух – ну просто хоть пей.
Чуть дальше пройдете – дружочек ручей.
Мы с ним, Вам признаюсь, давно уже дружим,
То вместе смеемся, то вместе потужим.
А то по деревне пройтись бы Вам впору,-
Вот было б событье – на год разговору.

              9

- О, Надя, спасибо, крестьянская пища -
 В каком ресторане такое отыщешь!
Ну а квасок–то, квасок –то каков! –
Куда на Олимпе напитку Богов!
И как здесь прекрасно! Как чуден июнь!
Он, будто, мне шепчет – на прочее плюнь
И только сюда на природу, в деревню:
Как жили когда-то счастливые древние.
Но только и здесь ведь житья не дадут –
И кучу проблем наворочают тут.
О, нету, должно быть, такой стороны
С времен сотворенья Земли и Луны,
Где можно б восславить чудесный обед
И тем не навлечь порицаний и бед.
Ну, стал быть, вернемся к ученому мужу.
Он, видно, не даром с удачею дружит.
Хоть истина, все же, науке – сестра,
Но близко, как прежде, она от костра!
По мне – от науки одни только беды
Мне по сердцу больше такие обеды.
Конечно, я тоже в долгу у страны,
Но зря протирал я на партах штаны.
А жизнь моя скудная будто мне сниться –
И школа, и вуз, и потом заграница,
Но как бы хотел я, чтоб в жизненном сне
С ромашками поле приснилося мне.
Я лег бы на спину, склонивши главу,
И вечно смотрел и смотрел в синеву.
Где в небе высоком и счастлив, и звонок
Чудесную песню поет жаворонок.
Я, вроде бы, с детства болтать не привык,
Но тут будто тянут меня за язык
И тайно, упорно толкают к костру,
И чует душа моя – скоро умру…
И в памяти Вашей останусь сродни –
Невольником кваса, рабом болтовни.
 
              10

«» Отправился, будто, я с первым лучом, -
Продолжил Элизин жених горячо, -
И было легко мне : какие дела,
Меня, будто, сила какая влекла.
Я шел одинокий по краю пустыни,
Где даже тропы не отыщется ныне.
Я шел все и шел, и совсем не устал
И дни, что летели в пути, не считал.
Но не было мне ни тревожно, ни странно,
Очнулся я, вдруг, на пути караванном –
Старинном пути из Дамаска в Багдад –
Его различить еще можно на взгляд.
Тропа и сейчас еще будто хранит  
И тайны легенды и звуки копыт,
И будто окрест ее кости белели,
И мнилося мне – наконец, я у цели.
« А дальше? - Элиза смешалась слегка
И что-то плела про того старика,
Какой-то оазис, про грусть и могилу,
И будто не здешнюю чудную силу,
А что это значит, сказать не могла.
Потом, будто, землю окутала мгла
И он оказался вдруг в сказочном мире,
Где всех измерений не три, а четыре,
А что это значит – никак не понять,
Но будто бы это приказано знать.
И мир тот на взгляд был нелепый и грубый –
Вдали громоздились какие-то кубы,
Нелепей картины сменяли картины –
Не видно кругом ни людей, ни скотины
Хоть кто бы сказал, что сие означало,
Но явно разумное мнилось начало.
И есть ли отсюда обратные двери,
А если и есть, то никто не поверит.
И вдруг он подумал, что проще ответ –
Конечно, я умер и это тот свет!
Тогда-то уж точно нет хода назад.
Ну что здесь поделаешь – сам виноват!
Пока не мешало бы хоть оглядеться.
Но что это? – Бухает сердце!
И мне не мешало б сейчас в туалет.
А, если здесь прямо? Наделаешь бед! 
Наверно, здесь тоже за вольность такую
Тотчас прибегут и тотчас оштрафуют.
Ну, слава Аллаху, со мной кошелек,
А с ним даже здесь я не так одинок!
- Ну, это Вы сами придумали, Стас,
Хоть очень похоже на грешных на нас.
А я ничего сочинить не могу
И даже про добрую бабу Ягу.
- От Вас не укроешь – маленечко есть,
Но я продолжаю, спасибо за честь.
 Итак, пробудился он утром в палатке
Совсем без синдрома и в полном порядке –
Во чреве услада, а в мыслях уют,
С палаткою рядом все тот же верблюд.
И всяк, кто крещеный, не мог не понять,
Что все здесь как было, кругом благодать.
Стоит наш профессор и чешет в затылке,
В сомненье унылом проверил бутылки.
Наличный объем не уменьшил сомненья,
Прощелкал, несчастный, в уме умноженье,
Но все идеально, и мозг как машина.
Так что ж это было, какая причина?
И тут, будто кто-то ученому взору
Невидимый глазу подсунул амфору.
Стоял он как в шоке, на чудо глазея –
Такой не видал ни один из музеев:
Хоть с виду бы, вроде, горшок как горшок,
Но тот, кто их видел, поклясться бы мог,
Что не было прежде подобных находок,
Как если б в помойке найти самородок.
Изделье – не глина, металл, не металл –
Совсем незнакомый ему материал,
Невиданный раньше – смотри - не смотри,
И будто бы лампа горела внутри.
Жених, как и мы все, в учебе был хват 
И тоже прилежно учил сопромат.
Снаружи не видно ни дырки, ни щелки,
А если по боку ногтями пощелкать,
Нутро отзывается будто прибоем,
Никто и не скажет, что это такое.
Но вскрыл он амфору бухарским кинжалом,
Хоть руки и ноги при этом дрожали
И в очи ударил багрянец зари,
Которую кто-то запрятал внутри.
Ну, дальше все ясно – схватил он в охапку
Остаток бутылок, амфору и шапку
И вот на любимом верблюде галопом
Уж мчится к Элизе своей по Европам.

              11

- Амфора, верблюд, преисподня у Вас
Смешалося все в детективный рассказ,
Но Свен – наш коллега и значит как брат,
Он автор гипотез, статей, лауреат.
Восток для него – как раскрытая книга.
Серьезное дело, не просто интрига
Принудили Свена, закрыв кабинет,
Искать по пустыням на что-то ответ.
Я это не раз испытала сама,
Когда, видит Бог, в помрачненьи ума
Гонялась за мнимою синею птицей
Но Свен не романтик, помилуйте, Стас,
У нас на раскопках бывал он не раз.
Монарху Адольфу он друг и коллега,
Тот бродит пустыней и даже средь снега.
Король-археолог – он все же король,
Но что за романтик, заметить изволь!
Умен, но как прост, и душа нараспашку,
С рабочими вместе в ковбойской рубашке, -
Сама наблюдала, - работал как вол,
Но Трою свою он пока не нашел.
Зато там и тут разносилися слухи,
Что, будто бы, дружат с ним тайные духи,
Которые, если ты дружен с пустыней,
Тебе могут встретиться даже и ныне.
А если достоин, любовно и щедро
Чуть-чуть приоткроют заветные недра.
И будешь ты, радостный, хлопать очами -
О, Господи, что попирали ногами!
Да, к чуду пора относиться серьезно,
Хоть чудо приходит, как правило, поздно.

               12

Закат полыхнул и за рощей погас,
На небо глядит очарованный Стас:
Какие же силы небесной стихии,
Творящие чудо добра иль лихие,
Какую идею, какую мечту
Вы здесь претворили в сию красоту!
Глядит, изумленный, и видит – закат
Светлей стал и краше во тысячу крат.
И вот, где за рощей погасло светило,
Почти на пол неба какая-то сила,
Лучи разбросавши, привольно и мощно
Явило на небе Ее из-за рощи.
И не было в том никакого сомненья,
Что это Она и Она не виденье.
Струились вокруг золотые лучи,
И вот уж Она на полнеба почти.
И свет от Нее уж от края до края,
Глядит Она вдаль, красотою сверкая,
Зарею заполнен задумчивый взгляд,
Зарею вечерней ланиты горят.
И все мирозданье колышется зыбко
В Ее расцветающей грустной улыбке.
Глядит он туда, шевельнуться не смея,
На облако плеч, на прозрачную шею,
И хочет он что-то виденью сказать,
Но нету ни звука, лишь смотрит в глаза.
А взгляд у Нее все грустней и печальней
И что-то Ей видится в облаке дальнем.
В смятении он повернулся к Надежде –
Она на скамейке с ним рядом, как прежде.
Глаза ее грустно на небо глядят:
Такой же далекий загадочный взгляд,
И волосы будто зарею облиты,
И светом зари полыхают ланиты.
На небе и здесь – никакого сомненья.
Он смотрит туда, где пропало виденье.
О, Женщина, Богом придумана ты,
Как в мире для нас эталон красоты.

               13

Да есть ли прекрасному полная мера!
На небе меж тем загорелась Венера,
За нею одна и вторая звезда,
И вот уж небесные бродят стада.
А двое сидят и молчат отрешенно,
Деревня ко сну собирается сонно – 
Устала в колхозе – пора и поспать
И хоть воскресенье, но рано вставать.
Глядела на звезды задумчиво Надя:
- А что же там наши? И как там в отряде?
- Там полный порядок, - очнулся и Стас,
Пока лишь рутина преследует нас:
То в гости самум, то иссякли колодцы,
Но с этим мы как-то привыкли бороться.
А вот, если всякая там чертовщина
И с нею не сладить – вот это кручина!
Ну, если Вам сна и покоя не жаль…
- Простите, наброшу лишь мамину шаль.
И Вам что-нибудь потеплее на плечи –
Становится зябко, наш северный вечер –
Одежда на Вас для такого легка.
А, может, хотите еще молока?
Недавно доила – почти что парное
С вечернего нашей Буренки удоя.

              14

Царила под звездами магия сна,
Царица ночи – золотая Луна,
Слегка отогнув облаков покрывало,
На сонную землю с улыбкой взирала.
Не спали лишь черные силы Земли,
В ночи, притаившись от Бога вдали.
Пряма и открыта всем к Богу дорога,
Но что-то там путников встретишь немного.
И снова виденье – явилась Она – 
И будто бы с неба спустилась Луна,
Иль, может, опять померещилось это
В волшебстве ночи и в иллюзии света?
Но только теперь на земле, не на небе –
Кувшин молока и краюшечка хлеба
Однако, смотрелись весьма натурально
И в этом сюжете почти идеально.
- Вы ешьте, пока я продолжу рассказ,
Которым Элиза так тронула Вас.
Нет. Я не знаю, должно быть, Элизу.
Но это случилось, как следствие криза.
Когда я в палатке почти умирала,
И шансов, вы знаете, было так мало  
 Ко мне, вдруг явился тот странный старик –
Пришел ниоткуда, он просто возник.

              15

- Дитя, - он сказал мне, - пришел этот камень –
Тебе был назначен когда-то Богами -
Нашел он тебя без ошибки и в срок,
Никто помешать ему в этом не мог.
В нем плоти спасенье и разуму знанья –
Он маленький лучик из тайн мироздания.
И нет! Не подвластен ни злу, ни сомненью
Лишь внемлет священного гласа веленью.
Давно это было: когда по земле 
Бродил человек в неразумье и зле.
Для вас – для людей это целая вечность.
На землю спустились, пронзив бесконечность,
В сиянии света могучие Боги,
Должно, заплутав, на небесной дороге.
Не долго они на земле погостили,
Их ясные лица суровыми были.
Должно, ими правила неба десница –
И в небе растаяла их колесница.
Но я был любим и обласкан Богами
И вроде как дружба была между нами.
Я стар уж теперь, но доселе мне сниться,
Как пламень на небо унес колесницу.
И долго дрожала земля под ногами,
Остался один я, со мной этот камень.
Их ясные лица тонули в печали –
В сомненье и грусти они улетали.
- Старик, - мне сказали они на прощанье, -
Тоскливое вышло у нас расставанье,
Тебя оставляем на этой планете,
Где много веков будут жить ее дети,
И знай же, старик, во вселенной едва ли
Прекрасней планету в пути мы встречали.
А путь наш долек – без конца и без края,
Но, видишь, печальные вас покидаем.
И будем грустить и опять, и опять,
Но время нельзя поворачивать вспять.
Ваш Главный Конструктор могуч и умен-
Одно из великих вселенной имен :
Он создал шедевр – планету чудес,
Вдохнул в нее разум и создал прогресс.
Творение это одобрили Боги,
Но слишком Земля далека от дороги –
От главных вселенной путей караванных,
И это, не скроем, нам кажется странным –
Как будто создатель упрятал всех вас
Подальше от всех нежелательных глаз.
Вы будете жить, как одни во вселенной,
И плоть вам достанется слабой и бренной,
Хоть будет у вас на Земле многолюдно,
Но смерть неизбежна, грозна, абсолютна.
Вы будете тщиться. Показывать разум,
Но Боги от вас отвернутся все разом.
Тогда вознесетесь до неба гордыней,
И жизнь распадется на множество линий,
И встанет с мечом на народы народ
И кончится все и созданье умрет.
И выйдет из недр, ухмыляяся, зло
И крепко возьмет рулевое весло.
Уж так повелось, что в сомнении Гений
Подчас разрушает вершину Творений .
Возьми этот камень, - сказали они, -
Храни его бережно ночи и дни,
А здесь на Земле это будут века, -
Он сам не найдет свое место пока
Под вашей Луной, как прекрасная птица,
Хозяйка его на земле не родится.
Их будет у вас на земле только двое –
Меж ними века будут, так уж судьбою
 И нашею волей уже решено,
Да сбудется, как приказанье, оно!
В том камне храниться и сила и разум –
Они на Земле здесь невидные глазом,
Но верь нам, старик, это грозная власть –
Она не позволит насильственно пасть
От злобной руки или грозных явлений,
От черной тоски иль всесилья сомнений,
В том камне любви и веления глас –
Он сделан на родине дальней у нас.
Смотри же, старик, как лучится весь он,
На шее он должен быть, как медальон.
И помни, старик, - это в выборе строгом,
А женщины эти отмечены Богом.
Тебе же, старик, мы всесилие власти
Даем на Земле здесь от бед и напастей!
Ты силу большую получишь от нас –
В словах она будет, в велении глаз.
Для доброго дела в тебе она будет –
Пред нею склоняться и звери и люди.
Когда же вся суть твоя очень устанет,
И камень владеньем той женщины станет,
Ты можешь закрыть этой жизни страницы
И в мире, где нет ничего, раствориться,
Но прежде ты людям расскажешь о нас.
И чтобы поверили в истины глас,
Амфору ты эту вручи им от нас.

           16

Теперь Вы и сами все видите, Стас,
Какое явленье свалилось на нас.
И я буду верить, покуда живу,
Что было все это со мной наяву!
Возможно, у Свенса был этот старик,
И Свенс тоже в тайну пришельцев проник.
Здесь может и статься – разгадка сама,
Но это пока тяжело для ума.
Теперь все понятно, что было со мною –
Я видела все, что случалось с другою.
Восьмой иль девятый, наверное, век – 
В степи племена, за набегом набег.
Той женщине выпала злая судьба –
Потеря любимых, измена, раба.
Ее этот камень не смог уберечь –
И в этом сомненье, об этом и речь,
Но я, в связи с этим могу допустить,
Что, может быть, незачем было и жить.
И виделось все мне далеко-далеко
И я умерла в той пустыне жестокой.
Там, видимо, где-то и был тот прибор.
Потом, будто мглою затмился мой взор,
Клянусь, я увидела как надо мной 
Араб наклонился, совсем молодой
В глазах его были и боль, и печали,
Но только уста уж мои замолчали.
И холод могильный мне в сердце проник.
Да, это, конечно, не просто старик.
- И сколько ж он прожил, тот камень храня?
Такому не скажешь: «Уйди. Чур меня!»
Похоже. Что девять иль десять веков.
В доклад бы его, но – ищи дураков!
Вот. Если бы нам допустить, наконец,
Что все это создал великий Творец,
Тогда столь понятна вершина творений,
Творил не сапожник, а истинный Гений.
Ведь в разуме только святая идея,
Иначе творенье – пустая затея.
Представь, на земле лишь скоты или гады –
Ни господу радость, ни черту услада.
Но нам от Адама уже не везло –
В святое творенье прокралося зло,
И следом уверенно к нам на порог
Пожаловал их благородье – порок.
Занятно, но Бог ничего не исправил,
Не создал железных законов и правил.
Была. Если верить, святая попытка –
Закончилась смертью и злобною пыткой.
И все это было не очень-то внятно –
Понятье., которое нам не понятно. 
Нам даже никак не постичь десять правил,
Что мудрый Христос нам навеки оставил.
Два-три из которых мы, вроде бы знаем,
Но, видно, напрасно был глас под Синаем.
Ну что ж здесь попишешь – тем хуже для нас.
Когда еще будет нам следующий глас!
Но только пока наше гордое – Разум
Фонетикой близко к звучанью – маразм.

              17

Заснула деревня, притихла природа,
И царствует сон под недвижностью свода,
Где силы небесные снова зажгли
Знамения судеб для грешной земли.
Хоть тяжек был хлеб на работе сегодня.
Но сладостен сон – благодарность Господня.
И вспомнит пусть всяк, кто когда-то был юный
Какие волшебные ночи в июне,
И, вспомнивши это, пускай улыбнется
И низко поклонится небу и солнцу.
И речке поклон тоже низкий и долгий,
И старой сосне на песчаном пригорке. 
Ей век вековать там еще одиноко,
И видно оттуда ей, мудрой, далеко.
Прими благодарно все – были и небыль,
Склонись до земли пред краюхою хлеба.
И все, как бухгалтер, впиши аккуратно –
Все это тебе подарили бесплатно,
За все это в кассу не внес ни шиша – 
Все даром тебе и в придачу – Душа.
Возьмем тех двоих, что сидят на скамейке
За домом в саду на заросшей аллейке.
Дана красота им и сила ума,
Их чтит и лелеет природа сама.
О, им бы от счастья цвести и смеяться.
О, им бы, задумчивым за руки взяться
И тихо по воле скользить под Луною
И плыть, наслаждаясь земли красотою.
И были б в душе у них мир и услада.
О всяких колизьях бы думать не надо:
Да мало ли что приключается в мире! 
И,  может, глаза бы открылись пошире.
Ведь нету под небом такого закона,
Который спасал бы от стрел Купидона.
Но что же попишешь – бессилен здесь я,
Уж будь все, как будет – и Бог им судья.

            17

- О. Как хорошо, Стас, но мне Бога ради
Поведайте, все ж, что там было в отряде.
Ну что ж, говорите, чего Вы молчите
Или боитесь нежданных открытий?
- Как Вы уехали, не было дня.
Что б не случалась у нас чертовня.
Сами судите, сломался движок,
Кто-то складскую палатку поджег,
Во время, правда, мы к ней подоспели 
Что-то спасли из нее еле-еле.
Это свеченье вдали среди ночи…
Голову явно нам кто-то морочил.
Впору, конечно бы, нам за винтовку,
Но кто-то таинственный действовал ловко.
Явно кому-то мы очень мешали,
Жили и ждали – когда нас ужалят.
Это случилось за час до рассвета:
Будто гроза собиралася где-то,
После затихло и вдруг в тишине
Топот копыт померещился мне.
Мы за винтовки. Притихли и ждать –
Топот все ближе – незримая рать
К нам приближалась лавиной впотьмах-
Знамя свое разворачивал страх.
Конница мчалась – исчезли сомненья,
И как в кино разливалось свеченье.
Тускло мерцали клинки и доспехи,
Это скажу Вам – уже не до смеха!
Вот уже близко могучая рать – 
Пулей наганною можно достать,
Только никто ведь из нас, как ни странно,
Смерти навстречу не поднял нагана.
Будь бы сравненье не очень избито,
Я бы сказал, что земля под копытом,
Тысячи, может, иль больше копыт
Гулом зловещим тревожно гудит.
Вот уже кони могучие рядом,
Воины смотрят невидящим взглядом.
Мне никогда не забыть этот взгляд –
Люди таким никогда не глядят.
Странное дело. Но было забыто,
То, что сейчас мы умрем под копытом.
То, что настал наш назначенный час -
Конница молча летела на нас.  
Дальше, я помню, будто из дыма 
Мы появлялись совсем невредимы,
Правда, в себя приходили не скоро.
Ну, а всегда от такого позора
Нету, пожалуй, рецепта иного – 
Кроме хорошего крепкого слова.
Я сегодня поклясться готов, 
Что на песке не осталось следов.
Гладенько все, до обидного странно –
Бред коллективный навроде дурмана.
Вот до чего мне дожить суждено:
Шоу какое-то, право, кино!
Случай бы явно был жутким для нас,
Если бы мы не открыли запас
Тот, что в бутылках залит сургучом –
И все стало ясно, и все нипочем.
Это б в отчет нам включить без прикрас,
Но тотчас уменьшат сургучный запас.
Кончились все чудеса с этой ночи,
Только с тех пор среди наших рабочих
Стало серьезнее слово – шайтан,
Хоть не найдешь среди них мусульман.
В лагере ж немцев спокоен и сладок
Сон был той ночью и полный порядок.
Мы же, учтя обстоятельства эти,
Все сохранили в строжайшем секрете 
Вы ж не рубите виновной главы, 
Но только все это дошло до Москвы.
И вот я в пути – и послушен и скор – 
Прямо на плаху, то бишь, на ковер.
А камню пока путешествовать рано -
Пусть он пока полежит под охраной.
 - Если подумать, чему удивляться,
Просто пора по серьезному браться.
Жаль, но все это опять от науки
Вмиг попадет в недостойные руки –
Будут фанфары и море сенсаций,
Всяких хлопот по делению наций.
Я же, наверное, очень устала,
Хоть здесь и полслова еще не сказала,
Но что-то мне тяжко от мудрости слов –
Уж слишком их много у наших основ.
И здесь снова будут слова и слова,
Дай, Бог, что б я в этом была не права.
И мне как-то стало с недавней поры
Почти наплевать на иные миры.
Я мыслей хочу и хочу тишины,
До боли натруженной за день спины.
Хочу посидеть под любимой сосною,
Что вся в янтаре под полуденным зноем,
Она меня любит и путь к ней недолгий.
Стоит одиноко она на пригорке.
Там воздух звенит и пьянит аромат,
Там даже букашки со мной говорят,
А ночью и космос в беседе со мною,
Когда одиноко сижу под сосною.
Я раньше не знала, что столько дано
Нам всем от природы, и только одно
Нам надо бы всем заучить, зазубрить –
Какое нам счастье подарено – жить!
Ну, что же – у мамы я здесь поживу,
А Вы отправляйтесь, конечно, в Москву,
Но будьте там умными с умными, Стас,
И пусть начинается все в добрый час.
- Молитесь, Надежда, чтоб так все и было,
А судьи? А судей, конечно, на мыло!

              18

Не надо мне нового горя видений,
А Вы, Стас, непонятый маленький гений.
Да, полно, простите, и были ли Вы?
И запах садов и июньской травы.
Сейчас уж не знаю – нельзя поручиться –
Я здесь умираю одна, как волчица,
Но то, что до этого было – прекрасно,
Все было чудесно, красиво и ясно,
Казалось, для счастья мы все рождены,
Но все это было тогда – до войны!
Я даже смеялась, и Стас был и Отто
И было еще грандиозное что-то.
Реальность мешалась с полетом фантазий,
Загадки пришельцев. Легенды из Азии.
Быть может, то было реально вполне.
И камень, Богами завещанный мне.
Быть может, от смерти меня он бы спас,
Но что же с ним сталось и где он сейчас?
Не знаю, в сознанье какие-то строчки –
Иль песенка это о синем платочке?
Но кто ж так укутал меня одеялом?
Что сразу теплее, уютнее стало.
Ах, это же ты, моя добрая ель,
А греет моя дорогая шинель.
Она у меня из лебяжьего пуха –
Манто дорогое, тепло в нем и сухо.
Совсем и забыла – у нас ведь сегодня
Имеет быть сказочный бал новогодний.
Конечно же, буду, конечно, приду
Вот только дорогу отсюда найду,
Вот только сквозь чащу мне надо прорваться,
Но я не одна, а со мною двенадцать
Красивых и сильных надежных друзей  
Совсем не похожих на нас – на людей.
И пусть мне потом целый год будет сниться
Как в вальсе, счастливая, буду кружиться.
И будет светло от сияния глаз,
И вальс унесет очарованных нас
В другие пределы, иные границы
И пусть это счастье все сниться и сниться.

                19

Шли деревней две подружки
И горланили частушки:
«Если миленький красивый,
Поцелуюсь под осиной,
Если миленький плохой,
Поцелуюсь под ольхой»
Все старухи из окон –
Залихватский баритон:
« К нам в деревню, эка птица,
Прилетела с заграницы,
Что за птица не понять,
Хоть бы раз таку обнять»
« Председательша Матрена
На все стороны ядрена.
Кабы был бы я партейный,
Был бы я миленок ейный.»
- Вот видишь, Надюшенька, это про нас
Уже сочинили фольклорный рассказ.
Он парень, конечно же, сам хоть куда,
Но только в деревне с такими беда –
Чуть что не по нраву, разбудишь поэта,
И тотчас же вставит в смешные куплеты.
В деревню вернулся, не в город куда-то
Хотя отслужил свою долю в солдатах.
Не знаю, в чем дело, но, вишь, молодежь
Домой после службы уже не вернешь.
А скоро ль тебе-то, Надюша, обратно?
Еще погостишь, али как? Непонятно?
- Ах, милая, милая, тетя Матрена,
Самой мне не ясно – все так отдаленно.
Должно быть, в Москве разучились писать. 
- Оно очень кстати – болеет ведь мать.
Еще бы у нас погостила немножко
- Но сердце мне, будто царапают кошки.
У нас на раскопках пошла чертовщина,
Но есть у меня и другая причина.
- Твоя, вижу, Наденька, песенка спета – 
В деревне все бабы судачат про это.
- Милая тетя, меня Вы поймете,
Мы только со Стасом друзья по работе.
- Ну, ладно, не буду, друзья так друзья,
Но только хорош он, заметила я.
Не камень ведь бабские наши сердца…
Ты, Наденька, видно, пошла вся в отца,
В любимого нашего старшего брата.
Он тоже, сердечный, все рвался куда-то.
А что? Может, сходим с тобою к реке?
Ты слышишь, как пляска идет вдалеке?

              20

Там, где две плакучих ивы,
Изогнулися красиво,
Там у речки у реки
Засветились огоньки.
 Здесь со времени Олега,
От набегов печенегов
Веселились молодцы –
Наши деды и отцы.
Коль не врут, то, значит были
Пляски здесь когда-то были,
Но сейчас они, увы,
Только в памяти живы.
Я и ты сейчас едва ли
И припомним, как плясали
Наши предки в старину
И в Москве и на Дону.
Тех казачьих и стрелецких,
Жарких поясок половецких
Нам, конечно, не сплясать,
Но душою если внять,
То тогда уж непременно 
Все забытые колена
Сами спляшут каблуки –
Молодежь и старики.
По преданью, с той поры
Здесь разводятся костры.
И, конечно же, здесь то ж.
Веселиться молодежь.
Надя тоже здесь бывала,
Пела песни и плясала 
Нашу русскую кадриль,
Поднимая к небу пыль.
По Матрениной указке
Скрытно двинулися к пляске.
На поляне средь ракит
Пламя жаркое горит.
А чуть-чуть к реке в сторонке
Пляшут парни и девчонки
Ту же самую кадриль,
Поднимая к небу пыль.
Балалайка и гармошка,
Возгордившися немножко,
Лихо шпарят плясовую –
Разудалую такую.
Дед Тимоха ухарь старый
Наровит все с Настей парой.
Улыбается девица,
А Тимохи не дичится.
А в сторонке на бревнушке
Притулилися старушки,
Самокрутками деды 
Дым пускают с бороды.
Позабытых счастий сила
Сердце Надино сдавила
И с ресницы, как росинка,
Покатилася слезинка.
И шепнул на ухо кто-то:
« Это последняя ваша суббота…»

           21

Последняя точка – готово либретто,
И черные ноты еще до рассвета
К премьере готовы уже в преисподней –
Пожалуйте, люди, премьера сегодня.
Уже за пюпитром стоит дирижер,
Настроены звуки и выверен хор.
Ждут взмаха руки миллионы статистов,
Отобраны звезды из лучших солистов.
Урчат в тишине инструменты-моторы –
Теперь уже занавес вскинется скоро.
Ждут только рассвета, ждут солнца луча,
Что б с солнышком красным все это начать.
Еще один миг, и за пультом фигура
Обрушит на Землю свою увертюру.
Разверзнется небо от грома и воя
И ужас взметнется над сонной Землею.
Земля содрогнется от ужаса ада,
Обвалом крещендо взревет канонада.
И люди, во власти порочного круга
Пойдут убивать в помутненье друг-друга.
Так это задумано – роль по либретто –
Она с сотворения белого света.
В ней стон и мольбы не находят дорогу
В угаре безумства ко Господу Богу.
Здесь снова равны все – и люди и волки,
Хоть в ложе, в партере ты, хоть на галерке –
Тебе никуда от оркестра не деться
Ни чином укрыться. Ни спрятаться в детство!

         ГЛАВА 111

               1

Утро июньское было во власти
Рвущихся с Запада тысячей свастик,
Ужасу вести противился разум,
Все. Все. Что было, окончилось разом.
Будут потом ордена и медали,
Версты победные, что отшагали,
Знамя Победы будет когда-то,
Вечный огонь на могиле солдата – 
Все это будет потом, а пока
В грозный кулак собиралась рука.
Сердца каменели, твердели в гранит,
Воля ковала людской монолит.
Смотрит, прощаясь с надеждой на сына
Мать, что в своем материнстве повинна,
Слез не стесняясь рыдает жена.
В жизнь надолго вторгалась Война!
Смерть помечала незримым крестом
Мирные двери почти в каждый дом.
И поняли люди в годину ненастья-
Где оно ходит – незримое счастье.

             2

В тесном правлении тетка Матрена-
Вся от усталости будто зеленая
Молча кивает и молвит не глядя:
- Что у тебя там? Мне некогда, Надя.
- Тетя я с Вами пришла попрощаться,
Мне на работу пора возвращаться. 
Нет ни звонка от них, нет ни письма,
Что же – отправлюсь теперь уж сама.
- Как же ты, Надя, ведь мать–то больна,
Кто ей поможет? Как будет одна?
- Мама поймет меня – я не могу,
Милая тетя, нельзя же врагу
Дать отойти далеко от границы.
Думаю, тоже могу пригодиться:
Знаю немецкий, неплохо стреляю.
Тетя, поймите меня, умоляю!
- Все понимаю. Я б тоже пошла.
Знаешь, какие в колхозе дела?
Взяли на фронт почти всех мужиков.
Вот ведь, Надежда, вопрос–то каков!
Я уж молчу про коней и скотину.
Бабам опять свою бабскую спину
Гнуть на полях от зари до зари!
Вот как, Надежда, а ты говоришь!
А ведь у каждой теперь без отцов
Сколько по лавкам осталось птенцов!
Голод, Надюшенька, знаешь сама –
Это похуже, чем тиф и чума!
Нет, не побить нам врага к октябрю –
Знаю я, Наденька, что говорю.
Что же ступай, пусть тебе не в укор
Будет наш этот с тобой разговор.
Дай Бог, Надюша, тебе возвратиться.
Будешь в Москве, поклонися столице.

                3

- Надя, Надюша, пришла попрощаться?
Нам уж сегодня в район отправляться.
Мне ж полагается вроде по чину
Встретить достойно в окопе кончину.
Может, не прав я, но в чем виноваты
Мы-то, что вовсе еще не солдаты!
Или вот эти – еще пацаны,
Что лишь недавно надели штаны!
Ладно, пусть я, как Чапай на тачанке
Вихрем помчусь на немецкие танки.
Так и помру, обнявшись с пулеметом,
Но, только, ей Богу, не очень охота!
Что ж ты качаешь в укор головою?
Слышишь, как бабы от горя-то воют!
Чем же, скажи, провинились они?
Ты на людей по-другому взгляни!
Ты посмотри на хромую Анисью –
Видишь, на ней ее семеро виснут.
Хлопнут в два счета ее мужика –
Как на такое смотреть свысока!
Плакали бабы еще при лучине,
Бабские слезы не слаще и ныне.
А сколько костей молодых простаков
Уже унавозили толщу веков!
Нет, никогда не смогу согласиться,
Будто на то есть святая десница!
Будто война – непредвиденный рок,
Будто войны бесполезен урок!
Знаю, за речи подобные к стенке,
Только мои не трясутся коленки!
- Что же я слышу, о Господи Боже,
Ты ли стоишь предо мною, Сережа?
Помню, ты был у нас лучший стрелок.
- Просто я, Надя, задумался в срок.
- Нет, помолчи – так нельзя говорить.
Дело ведь в том – или быть, иль не быть.
Слушай, Сережа, ты должен мне верить –
Рвутся к нам нелюди, рвутся к нам звери. 
 Звери есть звери, и как ты ни кинь,
Хоть и в глазах у них может быть синь.
Сильные, смелые, жизнь в них лучится,
Мыслею тоже их светятся лица.
Всем под Луною хватило бы места,
Матери, жены у них и невесты.
Моцарт когда-то у них был и Гете,
Но в танках сейчас они и в самолетах.
Было у них революции знамя.
Пропасть же только сейчас между нами.
Фашисты сегодня они ведь, не люди,
Мир никогда между нами не будет.
Я не жестока, но должно понять –
Нам ведь осталося - только стрелять.
- Все это так, но скажи, между прочим,
Как же я буду стрелять по рабочим!
Гитлер в Берлине со штабом и свитой –
Он-то уж точно не будет убитый!
- Я же, Сережа, уверена очень,
Кто в нас стреляет, уже не рабочий.
А до Берлин, ведь путь не далек,
Спросят и с Гитлера – дай только срок!
Ну, а теперь тебе, вижу, пора-
Вот побежала уже детвора.
Дай поцелую тебя на прощанье.
Нет – не прощай, а скажи – ДО СВИДАНЬЯ!

                4

- Мама, отправили наших вчера,
Вот и моя наступила пора.
Знаешь, родная, причина одна –
Нету страшнее и горше – война.
Все поднимаются – целый народ,
Значит, и мой наступает черед.
Все это, мама, мы чувствуем сами –
Нету нужды объясняться словами.
Мне же тебя не впервой покидать,
Будем же снова и верить, и ждать!
Все это, мама, с тобой нам знакомо –
Сердце с тобою оставлю я дома,
Что бы с твоим оно вместе стучало.
В грудь же вложу я осколок металла –
Острый, горячий от бомбы осколок.
Дай Бог, что б срок его там был не долог.
Завтра я, мама, отправлюсь в район – 
Там, говорят, на Москву эшелон…
- Как же ты, доченька, завтра, ей Богу,
Дай хоть собрать тебя как-то в дорогу.
Встану сейчас вот – блинов растворю,
Каши любимой твоей наварю.
Господи, как же ты скоро так снова?
Ты же, Надюша, еще не здорова!
Я, вишь, надолго никак расхворалась –
Ты бы, Надюшенька, может, осталась?
Сердце щемит и недужится очень 
Может, Матрена за все похлопочет?
Разве же бабам в окопах с руки –
Пусть уж воюют себе мужики!
- Мама, прошу тебя, мама не надо.
- Ладно, не буду. 
- Вот я и рада.
Все будет, мама у нас хорошо!
- Вот, погодит-ко, я встану ужо.
Кто же в дорогу сумеет собрать
Лучше, Надюша, чем родная мать.

            5

Только не то было им суждено –
С утром, с зарею явилось ОНО.
Нет, не утешите, братьев двенадцать – 
Я не хочу, не могу забываться.
Пусть это будет, как рана, со мною,
ЭТО, рожденное гнусной войною.
ЭТО, что мне никогда не забыть,
Что никогда не должно было б быть!
Утром в телеге, гнедым запряженной,
К дому примчалася вихрем Матрена.
- Надя, Надюша, скорей же сюда!
Едем скорее – беда! Ох, беда!
Едем скорее, а ты Тимофей
Баб на подводы – за нами скорей!
Старая ель, не шуми, помолчи,
Знаешь, какие то были лучи!
Этой зари, что за лесом пылала! -
Красок Земли всей для этого мало!
Вечная жизнь и вечное чудо –
Смерть не должна появляться оттуда.
Мы подлетели – пылали вагоны,
 Что-то взрывалось. И крики, и стоны.
Здесь же на рельсах лежал паровоз.
Краской сверкала недвижность колес.
Женщина к нам от вагонов бежала:
- Что же одни вы, ведь этого мало!
Дети там малые! Дети же! Дети!»
Есть ли чудовищней что-то на свете!
Нет! Я такое забыть не смогу:
Много детей возле рельс на лугу.
Только они при пылающем свете –
Дети не просто – убитые дети!
Пропасть безумия, гнусность, нелепость!
В силах ли зверь на такую свирепость!
Кто же когда-нибудь будет в ответе
Хоть бы пред Богом за ужасы эти!

            6

Может, Земля со времен мезозоя
От наших грехов очищалась грозою?
Может и правда у нас под ногами
Есть преисподня, где шутят над нами?
Может, напрасно с прогрессом хлопочем –
Кто-то могучий над нами хохочет!
Ржет и сейчас вот до слез, до упаду –
Просто не слышим – гремит канонада.
Может, оттуда затменье ума
Прочно вселяется в наши дома?
Откуда ж тогда в человеческом сыне 
 Столько нелепой и глупой гордыни?
Ее, будто вставили в суть поколений,

И правит, и правит она без сомнений.
Зачем же тогда все тома философий,
И глыбы ума. Океаны утопий?
Все это не стоит и чертова рога
И нам уготовлена злая дорога –
Как курс пароходу на штурманской карте
Всесильным проложенный кем-то на старте.
Пока что у нас на земле не родился,
Который бы с шуткою этой сразился.
Да, если б и был, от бессилья заплакал 
Могучий сын неба, всесильный Геракл.
Иль, может быть, снова скользим по спирали
На самое дно, сознавая едва ли,
К язычеству, к ведьмам и богу Перуну,
Ко смердам, татаро-монголам и гуннам.
Но только теперь под пыхтенье прогресса –
Бездушно-железного мощного Беса.
И снова, выходит, что людям опять
Явлений всех сути никак не понять,
Поэтому снова друг другу на спину
В затменье ума опускаем дубину.
Но, только зачем в час безумных затей
Зачем убивать и калечить детей!

             7

Помнишь, июнь-брат, как этот обоз
Мимо лугов и цветущих берез,
Мимо высокого чистого неба,
Мимо полей изумрудного хлеба,
Мимо цветов, полевого колодца,
Мимо всего, что здесь жизнью зовется,
В жутком молчании ехал туда,
Где люди уходят от нас навсегда.
Помнишь, июнь-брат, как все это было?
Помнишь, большую, пустую могилу?
Дно застелила ржаная солома –
Там им тепло и уютно, как дома.
О! Если б смогла я тогда превратиться
В пол-мира огромную злую волчицу,
Я бы зловеще и жутко завыла,
И воя бы этого страшная сила
Грочме всего канонадного гула
Шар бы земной много раз обогнула!
Плакали бабы, и не было меры
Горю людскому. Потом пионеры
Холмик цветами живыми убрали –
Символом жизни и знаком печали.
Всех же других малышей чуть живых –
Было под сотню, наверное, их
Бабы в слезах развели по домам
В избы, где горе с нуждой пополам.
Помню Анисью – в мужских сапогах –
Сразу троих понесла на руках.
Взгляд ее был необычно суров,
Шла она мимо притихших дворов,
Шла она гордо, почти не хромая, -
Русская женщина, все понимая.
С мамою тоже мы взяли троих –
Маленьких, грязных, несчастных своих.
Долго еще они в страхе молчали,
Только в глазенках пожары пылали.

              8

Ночью за лесом опять громыхало,
Долго. Ох, долго никак не светало.
Завтра мне ехать – никак не уснуть,
Как на экране мой жизненный путь.
Будто немое кино издалека
Гостем явилось проститься до срока.
Я его долго, упорно гнала,
Но оно вновь с темнотой из угла.
И вот уж опять, затаивши дыханье,
Снова является в скорбном молчаньи
И снова упорно в ночной тишине
Жизнь моя тихо является мне.
Были там слезы, любовь и работа,
Может, еще было важное что-то,
Были на детской могилке цветы.
Может и мне до последней черты
Жизни дорога не так далека?
Может. Холодная чья-то рука
Сердце сдавила жестоко и больно,
Страхи ночные и разум невольно
Вдруг загнусавили вместе псалмы,
Звон погребальный раздался из тьмы.
Знаю теперь – на то было начало –
Плоть перед смертью тогда спасовала.
То спасовала моя красота –
Страшной казалась ей эта черта,
Страшной казалось жестокость удела –
Тлена для сильного юного тела.
Что ж, то мгновения были не боле –
Разумом ясным. Усилием воли
Страхи ночные смогла разогнать.
Рядом за стенкой ворочалась мать.
Знаю, родная, что тоже не спится –
Страхи и боль не смыкают ресницы.
Трудно, ох трудно, конечно же, ей
Матери доброй любимой моей.
Как то ни больно, но завтра в двенадцать
Может, навеки с тобою прощаться.
Нет! Так не может быть! Это нелепость!
Наша любовь, как надежная крепость,
Нас от беды от лихой защитит-
Наша надежная сила и щит.
Ну, а пока надо как-то уснуть –
Завтра в далекий неведомый путь.
Только вот будет ли он и куда?
Будут ли завтра еще поезда!
Тихо как, Боже, такой тишины
Не было даже тогда – до войны.
Давит она, словно толща, на слух.
Чу! Заворочался старый петух.
Что же зарю не торопишь ты, птица?
Или тебе тоже страшно? Не спиться?
Вот и корова вздохнула слегка.
Милая. Дай малышам молока.
Что это? Стихла вдали канонада.
Спи же, Надюша, сейчас это надо.

           8

Утром, глаза разлепив еле-еле
 Чуть-чуть понежилась Надя в постели.
Низкое солнышко справа в окне 
К Наде уже подползло по стене.
В детстве, бывало, оконная рама
Тоже ползла потихоньку упрямо.
И было в ней светлое с солнышком что-то,
И сказки ползли от окна переплета.
И вот это чудо уже на постели,
Вот на полу, вот уже на кудели –
Значит, пора уже Наде вставать,
Маме по дому пора помогать.
Наденька сонно в холщовой рубашке
К маме в объятья и маленькой пташке,
Маленькой доченьке мама опять
Будет хорошее что-то шептать – 
Самые лучшие в мире слова,
 А Наденька слушает, еле жива,
И счастием светится детское личико,
Сердечко в груди трепыхает, как птичка.
И Наденька куксилась самую малость,
А мама, счастливая, звонко смеялась.
Вот так и сейчас бы, но скрипнуло дверью-
И в избу ввалилася тетка Лукерья :
- Надюшенька, Наденька, нашу дорогу
Немец отрезал сегодня, ей Богу!
Он где-то рядом. Взорвали мосты. 
Как же теперь, горемычная ты?
Что говорите Вы, тетя Лукерья –
Мне ведь уехать и как же теперь я?
Днем ведь ходили еще поезда!
Как же случилось такое? Когда?
- Утром чуть свет у Натальиной хаты
Хлеба с водой попросили солдаты.
« Мы,- грит,- мамаша, совсем не бежим,
Мы,- грит,- поставим им здесь рубежи,
У нас,- грит,- с собой антилерия – пушки,
Мы,. -грит,- их встретим в лесу на опушке.
Немец отрезал кругом все дороги.
Мы,- грит,- дождемся от наших подмоги »
Ну, у Натальи самой-то не густо.
« Я,- грит,- им хлеба, картошки, капусты». 
Так и ушли, горемычные вскоре.
Что ж это будет-то! Горе, о горе!

              10

Возле правленья с ружьем на часах
Дед Тимофей говорит на басах:
« Коли б мне дали б мой старый « Максим»,
Вот бы уж я полюбезничал с ним!
Немец силен, но кишка-то тонка,
Даже супротив меня – старика.
Били его – супостата в германьску,
Бечь заставляли под Псковом в гражданьску.
Дай только время. Побьем и сейчас,
Он погодите, попляшет у нас!
Ты вот меня, старика-то, послухай –
Гитлер – тьфу Господи, пес вислоухий.
Как анархисту ему не понять:
Где там Россию! И бабу не взять!»
- Надя садись,- пригласила Матрена.
Связи с утра уже нету с районом.
Вот и пришло ОНО, Наденька, к нам!
Время теперь не по дням – по часам!
Скоро уже соберется правленье,
Впрочем, какое здесь может решенье.
Вот и попробуй – сама, да сама –
Где же мне силы-то взять и ума!
Партия мне поручила колхоз –
Вот и отвечу теперь на вопрос:
Как и людей и хозяйство спасти,
Как? По которому надо пути?
Дома помогут родимые стены,
Только не немцев страшусь я – измены.
Надо в лесах наши части искать.
Как ребятишки? Не ходит ли мать?

               11

Только все вышло гораздо скорее:
Где-то гремели в лесу батареи,
Будто пороли холсты – пулемет.
В избах притих, притаился народ.
В лес угоняли колхозное стадо,
Хлеб зарывали у школьной ограды.
Жизнь затаилась, и лишь со дворов
В воздухе знойном мычанье коров.
Солнце еще не спустилось к закату,
Вдруг за околицей треск автоматов,
А по дороге, как с края земли
Двигалось что-то в лучах и в пыли,
Как-то обычно все было и тут
Мир раскололся от крика - «Идут»!

                12

« Старая ель, вот тогда бы черту
Мне подвести бы в минуту бы ту,
Только тогда, – запоздалая жалость,-
В глупых сомнениях я закопалась.
Время ли было в сомненьях копаться!
Что ж вы задумались, братьев двенадцать?
Нас подгоняя, как скот, автоматом
Возле правленья собрали солдаты.
Молча, угрюмо теснился народ,
Слушая правил чужих перевод.
Слушали молча и малый, и старый –
« Кто коммунисты и кто комиссары
Выйти немедленно надо вперед.
Ну, поскорее, гер унтер же ждет!»
Вот они рядом – фашисты, враги –
Боже, дай силы, стерпеть помоги!
Рядом со мною в мундирах зеленых,-
Лишь равнодушье на лицах холеных,-
Вспомнились лица другие в песках.
Мысль шальная стучала в висках:
« где же ружье твое, храбрый старик?
Мне бы его на один только миг!
В этих зверей с человеческой речью
Как бы пальнула я волчьей картечью!»
Вдруг, словно в сердце вонзилося что-то –
Отто шел к нам! Ну, конечно же, Отто!
Как я сдержала, не ведаю, стон –
Был он в мундире, но все-таки, он!
Взглядом внимательным нас оглядел,
Будто искал среди нас что хотел.
Тяжко скользил по толпе этот взгляд –
Вдруг заметался и тотчас назад.
Справился быстро, потом подозвал
Унтера ближе и что-то сказал.

           13

- Я поражен, о майн Гот, потрясен!
Ты ли любовь моя? Это ль не сон!
 В день тот, как только тебя увезли,
Клятву я дал: даже в толщах земли,
В безднах морей, в преисподней, в раю
Я отыщу Нефертити мою!
Что до мундира – так это пустяк,
Я хоть и немец, но только не враг!
Мне ненавистны убийства и войны,
Я не убийца – я просто невольник.
Здесь нас не слышат, прошу без испуга 
Выслушай, Надя, как прежде, как друга!
Бог мой, в глазах твоих то же сомненье.
Выслушай все же, потом обвиненья.
Времени мало осталось у нас –
Где же та радость, где синь твоих глаз!
Стали они далеки, холодны,
Силы какой-то и боли полны.
Впрочем, понятно – война есть война.
Ты, ведь, по-прежнему, Надя, одна?
- Что это, Отто, тактичный допрос?
Надо ли мне отвечать на вопрос?
- Времени мало осталось, пойми,
Только тобою я жил эти дни!
Скоро нам дальше, вперед наступать –
Чудо дал Бог, как его потерять!
Впрочем, послушай сначала рассказ.
Знаю, тебя посещал этот Стас.
Ну и, попутно, конечно о нем
Я расскажу тебе, Надя, потом.
Помнишь, решали в пустыне задачи,
Только в итоге одни неудачи.
Раньше в Берлине вдруг в Стасовы руки
Нити попали нездешней науки.
Той, до которой наш мир не дорос.
Там-то, конечно, был главный вопрос –
Тот, чье решенье в пустыне искали,
И о котором мы кое-что знали .
Стас был, бесспорно, умен, голова –
И это, конечно, не просто слова.
Он был отмечен счастливой судьбою.
Знаю, он чем-то делился с тобою.
Как же слепа, неразумна Фортуна –
Этот красавец задел ее струны,
И вышел, не ведая сам, на дорогу
Ту что вела, скажем так, прямо к богу –
К богу познанья и к богу сомнений,
Чуждых миров и других измерений,
Где все для нас еще в сумраке ночи…
- Отто, нельзя ли чуть-чуть покороче?
И почему ты сейчас говорил
В прошлом о Стасе – зловещее «был»?
- Я не ошибся, Надежда, клянусь –
К этому я непременно вернусь.
Буду короче – отвлекся от темы.
К этой же точно задаче, проблеме
Трудно, на ощупь и я подходил 
 Часто казалось - сие выше сил.
Только железным усилием воли
Да честолюбьем держался не боле.
Все это, ясно, ушло б в бесконечность,
Если б не ваша святая беспечность.
Помнишь, однажды почти под ногами
Ты вдруг нашла удивительный камень.
Как это было и что здесь за тайна –
Может быть вышло, конечно, случайно !
О! Это было святое мгновенье –
Я то уж знал о его назначеньи!
Как? Это длинный и скучный рассказ –
Времени мало, ты знаешь, у нас.
Но не из той из дешевой легенды,
Что повествуют студентам доценты.
Нет, у меня уже были в руках
Мысли давно превратившихся в прах.
Только поклясться могу на распятье,
Были они нам по разуму братья.
Но, о майн Гот, и не дети Адама.
Их завещания – идеограммы
Шведский ученый один разыскал,
После огромных трудов прочитал.
Правда, не сам, а какой-то чудак –
Дока большой и, как видно, мастак.
Я же не знаю ни ключ, и ни код
Мне же достался один перевод.
Подлинник? Нету, конечно, уже
Так же как этих ученых мужей.
- Что же, им кафедры дали в гестапо?
- Знаю, что там мясники и сатрапы,
Не дело не только ведь в этом, конечно,
Эти проблемы, как мир – бесконечны.
Пока у истоков одни – ты и я,
Решать нам ее в одиночку нельзя.
Ведь ты не послала начальству отчет
О том, что случилось у вас в этот год!
Впрочем, у вас там одни ортодоксы –
Вряд ли нужны им твои парадоксы.
Для них ты больна – и какой-то там бред
Вряд ли нашел бы достойный привет!
Здесь я спокоен – ведь в вашей системе
Очень не любят подобные темы.
В день, что тебя увезли в самолете,
Я был в отчаянии, но и в работе.
Я перед этим к тебе заходил:
Мало в тебе оставалося сил
Даже для той мимолетной беседы.
Понял тогда я – откуда все беды.
Ясно, что есть на земле телепаты – 
В этом уверены даже солдаты.
Думаю, с этим все связано прямо:
В этом приборе, должно быть, программа.
Настройка ее на живую волну –
Женщину, скажем, в столетье одну.
Задача для них, очевидно, проста –
Вот и становиться все на места.
Вывод теперь на поверхности прямо –
Есть индивидуум, прибор и программа.
Можем с тобой мы теперь, не таясь,
С ними наладить обратную связь.
Вот и решай же теперь ты сама –
Если мы вместе, нам хватит ума!
Прочих событий какая причина –?
В этом, похоже, одна чертовщина.
Видно, что тоже заложено тут
Что-то такое, что вроде Бермуд.
Близок к разгадке, конечно, был Стас,
Только, увы, его нету средь нас.
Все это тоже, конечно, ты знала –
Это и много, но этого мало.
Вот и выходит – в эпохе печальной
Был твой двойник и весьма уникальный.
Вот ведь откуда пошли, без сомненья,
Эти кошмары и эти виденья.
-  Что ж, поздравляю, ты действуешь ловко –
Значит, на службе ты, в командировке?
Вместе с бандитами очень спешил
Уникум выкрасть из русской глуши?
Кстати, скажи-ка, в каком же ты чине 
Фюреру служишь столь рьяно отныне?
Может, ты, Отто, уже генерал?
Или покруче – ты мне не сказал.
Ты прямо создан, гляжу, для мундира –
Суперариец – образчик для мира!
Вижу, твои процветают дела.
Хочешь, чтоб все для тебя продала?
Родину, мать, убежденье, друзей
И экспонатом в берлинский музей?
Что ты, помилуй – огромная честь,
Если к тому ж объективно учесть
Самую малость – детальку одну –
Ты покоритель, а я? Я в плену.
- Надя, прошу тебя, Надя, не надо!
Думал, что будешь ты счастлива, рада
Даже в мундире меня увидать,
Да и в сарказме какая нам стать!
Где же ты прежняя милая Надь!
Как ты не можешь простого понять.-
Это ж наука. К примеру, врачи
Жизнь отдавали за знаний ключи.
Нету в науке ни стран, ни границ,
Нету персон. Ни друзей и не лиц.
Здесь никаких аргументов не надо.
Люди - весьма однородное стадо.
В массе глобальной не важно ему –
К свету, обману, на бойню иль в тьму.
Стадный инстинкт – монумент безразличья –
Ты же избранница, ты же величье.
После войны будет много могил,
Только без ясности – кто победил.
 Войны. Вожди. Убежденья – не Вечность.
В мире есть сила – она Бесконечность.
Сила Познанья и дух ее – Разум
Миру оставлены божьим Наказом.
Здесь неуместны обычные узы.
Я бы и с дьяволом жил бы в союзе,
Если бы он хоть немножко открыл
Тайну своих удивительных крыл.
Я все устрою – ты только скажи.
Мы от кровавых безумий сбежим.
Там мы залечим душевные раны,
Смоют их теплой водой океаны.
Там, в цитадели другого прогресса
Будешь ты первой науки принцессой.
Там, как бесценную чашу даров,
Голос услышим далеких миров.
Здесь на Земле он звучит без сомненья,
Только, пожалуй, в другом измереньи.
Даже я сам иногда, как проклятье,
Чувствую силу его телепатья.
Ну же, решайся, чего же ты ждешь!
Здесь ты не выживешь, здесь ты умрешь.
В этой стране разоренной и дикой
Мало простора для мысли великой!
- Странно так, Отто, твоими устами
Пропасть глаголит уже между нами.
В ней, где клубятся туманы на дне,
Место уже приготовлено мне.
Шаг лишь один невозвратной ноги –
В пропасть паденье. Нет, Отто, враги –
Это не только идея вне нас,
Даже не разума нашего глас –
Это когда ясным днем и в ночи
Ненависть в сердце, взывая, стучит.
Ненависть в сердце, вскормленная болью,
Нет ей забвенья и там ей приволье.
Гнусны же сейчас рассуждения эти.
Если б ты видел, как мертвые дети
В бомбой разбитых вагонах лежали,
Дети в кусках исковерканной стали.
Время сместилось, и с этой поры
Мне наплевать на чужие миры.
- Может быть, то по ошибке фугас
Сбросил на поезд с детьми этот ас!
Что-то в такую свирепость не верю,
Хоть и фашисты, но все же не звери!
Есть на войне и такие дилеммы,
Впрочем, мы снова уходим от темы.
Силы войны – порождение тьмы –
Так будет всегда. Но причем же здесь мы!
Даже в безумствах убийства народ
Должен хранить золотой генофонд!
Цифры потерь на войне велики.
Кто же в остатке – одни дураки!
Так говорит справедливо народ,
Что дуракам и лентяям везет.
Впрочем, прости за вульгарную шутку –
Я не хотел оскорбить «незабудку».
- Отто, представь как свершившийся факт –
Мы получаем с тем миром контакт.
Вдруг и у них, как сегодня у нас,
Бал правит тот же воинственный Марс!
Вот и получим всем войнам взамен
Войны другие, но в степени « n «
- Что же, Надежда, пусть нам не в укор,
Но мы перешли на заведомый вздор.
Теперь я тебя еще больше люблю.
Но только свой курс твоему кораблю –
То курс в никуда средь страданий и муки.
Курс в никуда – это курс вне науки.
Каждый из нас своей верен присяге,
Каждый на мачте несет свои флаги.
Вот ведь какие случаются штуки -
Твой флаг – отмщенья, а мой флаг- науки.
С болью гляжу – обрываются нити
Стольких трудов и великих открытий.
Кончено все в этой грязной войне.
Быть в «дураках» не придется и мне.
Ты ж уходи – я не в праве держать.
Да, я про Стаса хотел рассказать.
Умер он, Надя, свидетели были.
Люди мои на него выходили.
Нужен он был мне, поверь, без сомненья.
Только и здесь, словно рок, невезенье.
Он моему предложенью в ответ
В этих людей разрядил пистолет.
Ну а потом, равновесье любя,
Он, о майн Гот, не забыл и себя.
В день, когда этому было случиться,
Вермахт уже перешел за границу.
Ну а теперь, дорогая, прощай.
Храни тебя Бог и меня вспоминай!

            14

Дальше? Осталася самая малость –
Время исчезло, а жизнь продолжалась.
Этим же вечером возле правленья
Немцы, что б не было больше сомненья,
Трех человек на глазах расстреляли,
Плакали бабы, а трое лежали
Здесь же на площади рядом в пыли –
Взрослые дети русской земли.
Была среди них и она - председатель
 Тетя Матрена. Какой-то предатель
Наш ведь районный на них указал,
Людям привычно не глядя в глаза.
Это случилось так просто и скоро
Нашего с Отто в разгар разговора.
Этой же ночью я тайно ушла –
Здесь уже ждать ничего не могла.
Долго блуждала потом по лесам.
Случай помог мне, наверное, сам.
Он-то счастливый и не дал пропасть –
Через неделю какую-то часть,
Если вернее, то часть этой части
Я повстречала. Да здравствует счастье!
Дальше: лишения, голод, бои,
Шли мы за фронтом в надежде к своим.
К каждой винтовке десяток патронов,
Шли мы и шли вопреки всем законам,
Лишь в сентябре как-то утром туманным
Встретились нам на пути партизаны.
Дальше? Моя пригодилась сноровка,
Знанья, язык и конечно, - винтовка.
Если вам скажут, быть может, когда-то,
Что сердце в кремень на войне у солдата.
Вы им не верьте: мое с этих дней
Стало добрее, нежней и умней.
Впрочем, о нас еще люди услышат –
В фильмах покажут и книги напишут.
Будем мы, мертвые, даже важны
Людям, которые после Войны.

             15

 Вот и прощаюсь я, мама с тобой.
Он был недолог последний мой бой.
Я оказалась, увы, не права :
Думала немцы еще с Рождества
В теплых домах, благочестья полны.
Вышли мы ночью при свете Луны.
Было нас тоже, как братьев, двенадцать,
Нам не впервой было так отправляться.
Мы торопились – успеть было надо 
К Новому Году. Нежданно засада.
Солнце вставало. В морозном рассвете
Вдруг неожиданно выстрелы эти –
Будто под елкою в детстве хлопушки
Спереди, слева и справа, с опушки.
Снег, потревоженный звуком, летит
С веток сверкающих как конфетти.
Здесь уж теперь ничего не исправить,
Больно в висках бьется поздняя память -
Нам бы пораньше, попозже чуть-чуть,
Нам бы подумать, назад повернуть.
Только уж поздно, все уж случилось –
Здесь ничего не бывает на милость.
Леса опушка, поляна, дубрава –
Выстрелы слева, выстрелы справа,
Выстрелы с эхом по лесу слились.
Поздно, ох поздно команда : «Ложись»
Восемь живых нас осталось в сугробе.
Немцы затихли, лишь в бешеной злобе
Чуть в стороне заходились овчарки,
Солнце вставало спокойно и ярко.
Прямо в глаза золотые лучи.
Лес за спиною пока что молчит –
Слева и справа ползут по поляне
Серые тени: «Капут партизаны!»
« Надя, Надюша, - из снега Андрей, -
В лес! Мы прикроем! Скорей же, Скорей! 
Ну же скорее, а то окруженье –
Это приказ мой! К чертям возраженья!
Как мы погибли, - в отряд передашь.
Ну, с Новым Годом! Поклон им всем наш!»
Я отползла, за моею спиной
По лесу эхом прокатывал бой.
Словно хлопушки в сугробах гранаты.
Там на снегу умирали ребята!
Как же мне жить! Умирают друзья –
Мне бы по-бабьи завыть, да нельзя –
Помощь какая от бабьего воя.
Нет! Буду с ними одною судьбою – 
С тыла прикрою и им помогу,
Очень с руки мне в глубоком снегу.
Спасибо, друзья за чудесный подарок!
 Жизнь мою мне – он прекрасен и ярок!
Вот бы под елку его в Новый Год,
Но кто-то уже по сугробам ползет.
Что ж – не судьба! Ну, родной автомат,
Умницей будь, не позорь меня, брат!
Вот и ОНО – суетиться не надо –
Стены родные со мною здесь рядом!
Милости просим сюда, господа, -
К вашим услугам мы с другом всегда!
Это хороший, красивый был бой:
Будто меня охраняло судьбой.
Пули вокруг, раскаляясь от злобы,
Радом со мною шипели в сугробах.
Не подведи меня, мой автомат, -
Влево и вправо, вперед и назад
Слал он короткие, точный строчки
И ставил за ними надежные точки!
Кончился бой. На печальной поляне
Тихо склонились вокруг великаны-
Сосны и ели и скорбно молчали,
Ветви склонив в безграничной печали.
Тихо вокруг. Я в сугробе отрыла
Здесь под сосною большую могилу.
Все поместились. Прощайте, друзья.
Все вы погибли, осталась лишь я.
К чему над могилой прощальные речи,
Коль все вы теперь уж далече, далече.
Там, где уже не отпустят назад,
Туда не достанет ни слово, ни взгляд.
Я тоже за вами сейчас прилечу –
Только порадуюсь солнца лучу.
Последний был тот, кто по мне не промазал.
Тело слабеет, туманиться разум.
Прощайте, друзья, но мне надо идти,
Леса стена у меня на пути.

            16

 Прошу вас на бал, дорогие Двенадцать –
Время подходит, пора собираться.
Сегодня пожалуют только друзья,
Хозяйкою бала назначена я.
О! Праздник красив и волшебен сегодня –
Здесь в этом дворце будет бал новогодний!
Спешит Дед Мороз к нам и с ним Новый Год!
Смотрите, как ярок огней хоровод!
Как елка красива, я знаю, едва ли
На праздниках раньше такую видали.
В каком она дивном, волшебном убранстве
Стоит, исчезая вершиной в пространстве,
Где так гармоничны и жизнь и вечность,
И звездами манит к себе бесконечность.
Оттуда, как давеча мне рассказали,
С соседних миров уже к нам прилетали.
Но это не важно. Прошу вас, взгляните 
Как звезды сияют сегодня в зените –
Вершина искусства и мудрость творений,
Извечность загадок, родник вдохновений.
Смотрите, как свет их, мерцая, лучится.
В их свете прекрасными кажутся лица.
А вот и друзья мои – все до едина – 
По небу летят зачарованным клином.
Из мира другого они к нам спешили,
Где, землю покинув, о нас не забыли.
Спасибо, родные, спасибо, друзья,
О! если б вы знали, как счастлива я!
И как вы прекрасны в чарующем свете
И счастливы тоже душою, как дети.
А это под елкой мой лучший подарок –
Из боя, когда был особенно жарок!
Вы мне от души его там подарили –
Какими вы щедрыми, Господи, были!
Но вот и оркестр уже заиграл – 
Прошу вас на танец, прошу вас на бал!
Как дамы красивы, как чудно одеты,
Как ловко их ножки скользят по паркету.
Стройны и галантны во фраках мужчины,
На лицах прекрасных ни тени кручины.
Гремят полонезами медные трубы,.
И шепчут «люблю» одинаково губы.
Смотрите ж, волшебные братьев двенадцать,
Как надо любить и как надо смеяться!
И вот уже влагой наполнен хрусталь –
Да здравствует счастья прекрасная даль!
« Я пью за Победу, я пью за друзей,
Я пью за хороших и добрых людей!
Чу! Слышу курантов родной перезвон –
О! Как он прекрасен! Как радостен он! «



        ЭПИЛОГ 11 ЧАСТИ

На краю голубой долины,
Огороженной цепью круч,
В старой сакле из камня и глины
Жил старик возле самых туч.

Жил всегда – с сотворенья света,
В бороде у него зима,
А в глазах голубое лето,
Звездный блеск и судьба сама.

Над землей пролетали годы,
На земле ржавели века,
И народы сменяли народы
На глазах у того старика.

Люди строили, жили, любили,
Превращали планету в сад,
Из мечты возводили были,
Называли друг друга – брат.

Улыбаясь, встречали рассветы,
Из пещер поселялись в дворцы.
Люди гении, люди поэты,
Люди боги и люди творцы.

Он пред ними склонял колени,
С глаз слезинку смахнув кулаком,
Сам он был не поэт, ни гений –
Был он просто в горах стариком.

Был он просто, как мы – человеком,
Только прожившим тысячи лет
И стареющим с каждым веком,
И познавшим мильоны бед.

И любил он, как мы – человеки,
В жаркий полдень вздремнуть в тени,
Иль взгруснуть, вдруг, прикрывши веки,
Вспоминая былые дни.

И еще он любил рассветы,
Горы, небо, поля, цветы,
Зимы, осени, весны, леты
Песни, смех, доброту, мечты.

Но когда, вдруг, опять к рассвету
Раздавался предсмертный крик,
Когда ужас вползал на планету,
Проклинал рассветы старик.

И опять, как тогда – в начале,
Словно время вернулось вспять,
Люди резали, жгли, ломали,
Что б все снова потом начать.

На народы вставали народы,
Смерть кровавый справляла пир,
От проклятий дрожали своды,
От проклятий шатался мир.

В опьяненьи кровавой мести,
В фанатизме своих идей
Убивали они все вместе
Жизнь, надежды, мечты, людей.

Зло и ненависть плавили скалы,
Солонели от слез моря,
И над мрачной пустыней алая
Умывалась в крови заря.

И однажды, в такие годы,
Когда боем гремел материк,
И опять умирали народы,
К ним спуститься решил старик.

Может, знал он такое слово,
Что мудрее его седины,
Может, просто хотел он снова
Людям крикнуть « не надо войны»!

Только люди его схватили,
Сапогом угостили в зад,
Сволокли по дорожной пыли
В разоренный сожженный сад.

А один – белозубый и бравый
И в глазах чистота и синь,
Он колени склонил над канавой
И сказал: « старый хрыч, аминь»!

Выпил весело водки бутылку,
Сапогом старика пнул в бок,
Пистолет приставил к затылку
И под хохот нажал курок.

          ЧАСТЬ 111

         * * *

Мне ночью приснилось – погасло светило.
Оно нашу Землю когда-то любило.
И все. Уж теперь и не будет начала.
Заполнилось мраком небес одеяло,
Во мраке исчезли и плоти, и души, 
 И нет уже больше ни моря, ни суши.
Во мраке летит ледяная планета,
Когда–то богами и солнцем согрета.
И все. И никто никогда не узнает,
Как сердце лучиться, как разум сверкает,
Как кто-то когда-то кого-то любил,
Как лучик надежды нам вечно светил,
Как море шумело, как солнце сверкало,
Как, вдруг, оказалось, что этого мало. 
Никто никогда ни по ком не заплачет,
Никто не узнает – что все это значит.
Никто никогда никого не услышит,
И старец усердный про нас не напишет.
И все, лишь кругом ледяная бездонность,
И правит за нас мировая законность.
И были-то мы - отступленье от правил,
Никто нами всеми, увы, и не правил,
Хоть мы уповали на Господа Бога,
Но как-то не очень, но как-то не строго.
Нам женщины наших младенцев рожали,
Они вырастали – их тотчас же жрали.
Одни умирали, другие жирели.
Да Бог с нею с жизнью – одни канители!
А, хочешь, проси сам до злой хрипоты –
Проси чего хочешь у той пустоты.


              1

« Вон, видишь, к леску притулилась деревня?
Как все здесь, наверное, древняя, древняя,
Она уж давно здесь, считай испокон,
Еще, видишь, светиться много окон.
Гляди, как сугробы блестят под луною!
Дорога немного пройдет стороною.
Конечно, дорога не скажешь - большак,
Но можно к деревне подъехать и так,
А там, чуть направо, за этим пригорком
Проложены рельсы, но малость в сторонке.
По ним, коль послушать людскую молву,
Еще при царе, вишь, катались в Москву..
Гляди же, старик, как здесь ночью красиво!
А хочешь, подъедем – пройдет моя « Нива».
Ну ладно, как знаешь, по тропке иди –
Так будет короче. Не сбейся с пути.
А там, как войдешь, то у клуба в избе –
Напротив колодец и свет на столбе.
Всяк знает в деревне горбатую Надю.
Ты, чай, издалека? Что ж на ночь-то глядя?
Нет, деньги оставь – обижаешь, старик, -
Здесь Надю всяк знает, всяк к Наде привык.
Ну, ладно, все понял? Теперь и прощай.
Поклон нашей Наде, будь добр, передай.
Скажи, дескать, Митрий, который рябой,
По первому слову зайдет за тобой.

               2

Вот дверь отворилась в тесовые сени,
И женщина вышла навстречу из тени.
Шагнула несмелой ногой на мороз,
В глазах ее темных светился вопрос:
- Простите, Вы кто, не припомню Вас что-то?
- Я Отто, сударыня, Отто я, Отто.
По письмам мы с Вами почти что друзья,
Хоть это все странно, но Отто есть я.
Она будто сжалась вся, будто присела,
Глаза распахнулись, но как-то несмело
И тихо сказала: - Пожалуйста, bitte,
Чего же стоим мы, прошу Вас – входите.

             3

Так вот он какой – этот мир вдохновенный,
Отмеченный тайною силой вселенной.
Вот здесь появилась когда-то богиня
И мало, ведь, что изменилось здесь ныне.
А вот и она – вот ее три портрета –
Надежда в лучах лучезарного лета.
О, Господи, Боже мой, как ты прекрасна!
И взгляд твой знакомый спокойный и ясный –
Покуда я жив, никогда не умрет! 
Пусть годы и мчатся, и мчатся вперед!
Но, Боже, как больно мне снова в груди,
И нет мне забвенья опять впереди!
Я, может сюда потому не спешил,
Что взгляд твой увидеть опять – нету сил.
Теперь уж и мой наступает черед,
И взгляд твой, родная, со мною умрет.

              4

Два месяца прожил в деревне старик,
И каждый к нему постепенно привык,
И даже увидев седую бородку,
Колхозные парни  « стреляли» на водку.
В руках его пели пила и топор 
И был он подтянут и на ногу скор.
Он Надю уже обеспечил дровами,
Качали старухи во след головами
И грустно шептались: « Надюшин жених «
Поклоны за здравие клали за них.
А местный «ЗК», что пока не у дел,
По пьяни божился, что « этот сидел».
Но был и «стришок» у того старика –
Лишь день расстоится, хромая слегка,
Он шел за деревню и словно весною
Сидел неподвижно один под сосною.
Осталось в деревне сказанье свое,
Что будто «Надюшиной» звали ее.
Ходили про то всевозможные слухи,
Но помнили лишь старики и старухи
Про Надю Смелову, про тетку Матрену,
И что, вишь, деревня была не спалена,
А рядом горели по несколько раз,
Но кто бы послушал подобный рассказ.
И что с них возьмешь – вишь, уже старики,
Да вроде уже вспоминать не с руки.
А ночью под круглою лампой старик
Читал сохраненный Надеждин дневник.
И плакал, в страницы бесценные глядя,
А радом в светелке горбатая Надя,
Вцепившись зубами в свое одеяло,
Беззвучно стонала и горько рыдала.

              5

- Надежда, к тебе, вишь, пришла заглянуть.
Ох старость, ты старость, прошла еле путь.
Ведь давеча вроде на крыльях летала –
Пять верст отмахаешь – и все тебе мало.
Я помню, то было еще до войны,
Мне справили туфли! Вот были они!
Как счас это помню – с застежкой, на коже.
Твои, погляжу я – маленько похожи.
А как в тех туфлях на гулянье плясала.
Да что уж теперя – бывало, бывало!
Да, что это я начала про войну?
Вот стала худая. А, думку одну 
Я все от себя не могу отогнать.
Вот нонче проснулась, а думка опять.
Других мне забот вроде, Господи, мало.
С тех пор, вишь, она как твово увидала.
Плесни-ка, Надюша, мне крепкого чаю.
Как день не попью, так все, вроде, скучаю ,
Подит-ко, и чай у тебя заграничный.
А он – старичок-то, по виду приличный.
Конечно, Надюша, плесни с самовару.
Смотрико-сь, клокочет! Недаром, что старый.
Я, вижу, в избе у тебя все как надо –
Кругом чистота, образа и лампада,
А это, смотрико-сь, о Божия матерь,-
Жива на столе Пелагеева скатерть.
Когда приезжала Надежда бывало
Ее Пелагея на стол накрывала.
Каки-то на ней басурмански картинки.
Никак по Надюше справляли поминки?
О, Господи, вот я опять про Надюшу –
Опять разбередила старую душу.
Деревнею всей мы Надюшу встречали –
Всем праздник был Надин, и мы не скучали.
А нонче, Надюша, не тот ведь народ –
Обманет тебя, и тебя ж обберет!
Воруют, воруют и все, вишь, им мало.
Детей-то в деревне почти что не стало.
Пьянчуги одни и одни старики.
А, помнишь, как были гулянья каки!
Теперь–то и ты уж не та молодуха.
Я счас расскажу, а ты слушай вполуха,
Не очень-то старой серьезно внимай,
А там, вишь, сама по уму понимай.

               6

Надежда к столу обреченно присела:
« Ну вот и признали, а я не хотела.
Ну что там поведает баба Татьяна?
Узнали б, конечно, иль поздно, иль рано.»
- Так вот, слышишь девка, какое кино –
Гляжу, стал быть, давеча утром в окно 
И вижу – по улице мимо идет
Твой гость иностранный и вот:
« Да это же он, - говорю я себе –
Тот немец, что был у Надюши в избе.
Тогда, слышь, недавно состав разбомбили.
Не помнишь, конечно, - вы крошками были.
А после в деревню и немец припер.
Согнали нас всех возле клуба во двор.
Я в девках была, но уже комсомолка,
И, ясно, стояла как есть на иголках.
А чуть впереди, в своем чудном наряде
Спокойно стояла, но хмурая Надя.
Мы немцев доселе еще не видали,
И многих тогда бы они постреляли,
Но вижу я – прямо к Надюше идет
Красивый такой, расступился народ.
Он что-то сказал по-немецки солдатам
И Надю почтительно вывел куда-то.
Тогда только трех, вишь, они застрелили –
Они коммунистами, стало быть, были.
Потом возле клуба он встретился снова 
 И вид у него – будто продал корову.
Но что я тогда понимала, - девчонка,-
Но был он красивый и будто бы тонкий.
Так вот я и думаю: « Он, аль не он? «
У Нади, наверное, вырвался стон.
 - Глаза, баба Тоня, откройте пошире –
А этот родился и вырос в Сибири.

             7

Смутно у Отто опять на душе:
Сколько живет он в деревне уже!
И как же все в этой избе сиротливо,
Рядом нужда притулилась стыдливо, 
А бедная Надя хлопочет, хлопочет,
Что б все здесь хорошее было, так хочет.
Что же – пора подводить и итоги –
Память – судья беспристрастный и строгий  
Снова включает волшебный экран -
Вот он в снегу умирает от ран
Возле деревни под городом Псковом.
А вот русский врач бесконечно суровый.
Госпиталь русский, допросы и плен
И череда бесконечная стен –
Стены больничные, стены сараев,
Где каждый день без конца умирают.
Отто бы тоже за ними хотел,
Но занялся им вдруг особый отдел –
Там уже знали, наверное, что-то,
Что у него за такая работа.
И, наконец, попадает он в руки 
Русских коллег от такой же науки.
Ну а потом – поселенье в Сибири
В городе странном, в хорошей квартире.
Здесь кропотливо работа велась –
Космос, пришельцы и дальняя связь.
И это все было подобное чуду –
В дикой стране, воевавшей покуда,
Где правили бал и разруха, и голод,
Но Отто тот был и тщеславен, и молод.
Ему наплевать – чьи там правили руки
 Служил он кумиру – священной науке.
Вот так там в Сибири и жизнь пронеслась.
Теперь и не скажешь – сбылась – не сбылась.
На просьбы его по начальству о Наде
Ответ был один – в партизанском отряде
Она в сорок первом еще воевала,
А дальше не ясно – погибла? Пропала?
А сердце не верило, сердце кричало,
Но Надя другая ответы писала.
И вот он приехал уже стариком,
Нашел ту деревню и Надю, и дом.
И что же осталось? Святая убогость,
Кричащая боль, дневниковая строгость.
И мысли родных, фиолетовых строк,
И понял – его приближается срок.

             8

- Ну, что же, Надежда, мне вроде, пора.
Приехал сюда будто только вчера.
Ты здесь сохранила святое – мир Надин,
Его понял лучше, в глаза твои глядя,
Затерянный мир средь лесов и сугробов –
Теперь в этом мире с тобою мы оба.
И, кажется, нету вокруг ничего
И только лишь мы охраняем его.
Я вижу, здесь лишне звучание слов –
Живет в этом доме святая любовь,
И нет уж теперь ни надежды, ни веры,
И нет нашей боли названья и меры.
Я письма ее прочитал, дневники –
Там мысли ее и чисты и легки.
И прошлое вновь предо мной, оживая,
Восстало, и Наденька снова такая живая.
Глаза ее светом чудесным лучатся,
 А я как мальчишка, мне будто бы двадцать.
О духи пустынь, что пленили мой разум,
Тогда я послушен был вашим приказам,
Тогда овладели вы мыслею, речью,
И я потерял даже суть человечью.
Блуждал я за вами тогда по пустыне,
А рядом с собою не видел богини!
Мне душу сковали чужие миры,
А разум затмили тщеславья игры.
Я думал, безумный, стою на пороге 
Великих открытий. Услышали боги
В космической дали, в безбрежной ночи
Как разум мой гордый с мольбою кричит.
Я духам пустынь исступленно молился
И сам, словно духи, с пустынею слился.
Я душу свою отдавал им в заклад,
Что б тайну открыли они, словно клад.
Но снова остался я в горьком накладе –
Пустыня ту тайну доверила Наде.
Ты знаешь, как тайна прошла сквозь века,
И знаешь от Нади того старика.
Он к Наде явился, но лишь на беду –
Была тогда Надя как будто в бреду.
Уж камень таинственный ею владел,
Уж ей уготовлен был чудный удел.
Она, как богиня, в столетье влилась,
С другими мирами наметилась связь.
Но ноша для Нади была тяжела,
От всех перегрузок Надежда слегла.
Качали над ней головой доктора:
« О, это пустыни коварной игра! «
Как близко они, ведь, от истины были.
Потом на леченье ее проводили
Сначала в Москву, а потом и домой.
И что началось там – о, Боже ты мой!
Наверно, устроил все этот старик –
Другое столетье – во времени сдвиг.
Но, к счастью, тогда положение спас
Им, надо сказать, удивительный Стас.
Иль лучше сказать бы теперь – Станислав.
Он в действиях был и разумен и прав.
Он к камню поставил тройную охрану,
Но камень исчез вдруг нежданно и странно.
Я думаю часто, что это рука
Того из далеких веков старика.
Ведь камень пришельцы оставили Наде,
Но здесь вдруг война, в партизанском отряде
Надежда уже где-то там, вроде, под Псковом.
Война старику – это очень не ново.
И вот но, - я думаю, - старый чудак
Решил, что до Нади добраться пустяк.
Когда уже близок был, кажется, лес
Нарвался старик на дивизью СС.
Какой же мог быть там другой результат –
Его сволокли чуть в стороночку - в сад
И здесь же, конечно, его застрелили,
Потом веселились, гуляли и пили.
Старик этот мертвый под утро пропал.
Доклад этот я через сутки читал.
Ведь был я тогда хоть и чином не очень,
Но масса секретных была полномочий.
Тогда, ведь, ты знаешь, уже начинали
Глядеть с ожиданьем в небесные дали.
А в вашей деревне я виделся с Надей-
Ее умолял я, хоть разума ради,
Что это всему человечеству надо,
Подальше сбежать с ней из этого ада.
Но Надя была, видит Бог, Непреклонна,
В глазах у нее был огонь эшелона.
Тогда эта сволочь, животное – ас
Послал на детей свой смертельный фугас.
Я знаю, ты в этом была эшелоне
И сердце твое до сих пор еще стонет.
Я? Я скоро умру, а тебе еще жить,
Хочу я, Надежда тебе предложить.
Я вижу, мой Бог, как тебе сейчас трудно:
В деревне у вас нет работы, не людно.
Я русский теперь и живу на Руси.
Здесь жить стало плохо, кого ни спроси.
Я все понимаю, Надежда, все вижу,
И кое-кого, видит Бог, ненавижу.
И как ни обидно - старик есть старик,
Хоть к этому я до сих пор не привык.
В Германии, вишь, мне осталось наследство –
Из мест, где когда-то прошло мое детство.
Куда старику мне такие деньжищи,
Ведь дама с косою меня уже ищет.
Сюда ей в деревню не очень с руки –
Дорог никаких и одни старики.
Она, вишь, теперь стала дама построже,
Все, вишь, норовит невзначай к молодежи,
Но, правда, и нас стариков примечает,
Всегда узнает и радушно встречает.
Возьми, ради Бога, хоть малую часть –
Поможет она здесь тебе не пропасть. 
Возьми, ради Бога, в рублях или в марках –
Пусть будут за труд твой тяжелый подарком.
Ну, что ж, ты качаешь опять головою –
Лишаешь желанного сердцу покоя.
Тебе нужны деньги, нужны доктора –
Отныне ты мне, как родная сестра.
Я вижу, как труден тебе кусок хлеба –
Здесь хлеб не под силу, наверно, и мне бы.
А дни еще хуже и хуже грядут,
И разве без денег ты выживешь тут.
А если не будет тебя и меня,
То дом не продержится Надин и дня.
Возьми эти деньги на Надин музей.
Найди средь знакомых хороших друзей,
Кому можно будет музей передать –
Не вечны мы оба – зачем же терять
Ту нить неземную, что связана с Надей,
Зачем же, скажи, и чего это ради!
А я этим летом приеду опять –
Мне надо теперь кое-что написать.
Я верю, что здесь, как когда-то богам,
На месте избы будет мраморный храм.

          Глава 11

             1

С тех пор, как земля была, стало быть, диском
 И там – на краю было солнышко близко,
Что хоть подходи и потрогай рукой,
Но что-то никто не нашелся такой,
Но, может, нашлись все ж какие, но мало
Такой красоты здесь зимой не бывало.
О, как ты прекрасно и зренью и слуху,
И шуба твоя из лебяжьего пуха.
Горит жемчугом под луною опушка
На шубе сверкающей леса опушка.
Не вязнет в сугробе изящная ножка
В сверкающих искрами лунных сапожках.
Горят на перстах, словно жар, перстеньки
В хрусталь превратившися струи реки.
Стоишь, высоко уходя в бесконечность
Державной главою в холодную вечность
И видишь там судьбы на божьих весах,
И звезды горят у тебя в волосах.
Сударыня грозная, Ваша Холодность,
Поведайте нам – есть ли миру пригодность?
В чью сторону клонятся чаши весов,
Надолго ли хватит завода часов?
А, может, мы все, как народности Мая,
И век свой недолгий уже доживаем?
А может пора, как когда-то царице,
Нам кобрами тоже обзаводиться.

              2

« О, Господи, Господи, что же такое –
Опять мне несчастной не стало покоя.
Опять мне суровую зимнюю стужу
Как в рану открытую бросили в душу.
Прошу же, скажи мне – какая затея –
Несчастье такое и в чем здесь идея!
За что мне, всевышний, такая немилость,
Что черной горой на меня вдруг свалилась.
Я жить не хочу. Я хочу умереть,
Но мимо проходит сударыня Смерть.
Взгляни же, о, Господи, как я живу –
Кошмар этот длиться сто лет наяву.
Прошу, посмотри-ка на жуткую тень –
Ведь это же я все – и ночь я, и день.
И мне никуда от той тени не деться –
Ни в старость потом, и не спрятаться в детство !
О, Господи, Господи! Как тяжело!
Ведь я никому не доставила зло.
Хоть если б со мной здесь была б моя мама –
На сердце бы не было этого шрама!
Хоть тень все такая ж была б на стене,
Но легче, конечно же, было бы мне.
И Отто уехал – он побыл так мало.
Чудесный какой – я с ним все забывала.
Совсем забывала – какой я урод, 
А он и не знал, ведь, о том наперед.
И здесь он ни словом, ни взглядом ни разу
В душе у меня не бередил проказу.
Конечно, конечно – другая порода,
Но кто же полюбит такого урода!
Прошу тебя, Господи, самую малость-

Что б прежняя жизнь мне теперь вспоминалась,
И сны бы мне снились, чудесные сны
Про юность мою – как цветенье весны.

               3

« О, птичка моя дорогая, Надюша,
Вставай же скорее, мой ангел, покушай.
А мне, вишь, сегодня опять на картошку,
Но что-то мне сердце схватило немножко.
На поле сегодня пойду, моя зайка,
А ты здесь по дому сама будь хозяйкой». 
« Ну, кажется, мамина хлопнула дверь
Немножко понежиться можно теперь.
Вот солнышко по полу в раме ползет
Тихонько так к Наде, конечно, и вот
Оно уже рядом – оно на кудели,
Все дальше и дальше, но движется еле.
Но места ему на полу уже мало –
Оно на кровать, там нашло одеяло,
И вот уже к Наденьке вдруг на реснички –
Щекотно и сладко ей маленькой птичке.
Но смотрит сестра уж на Надю с упреком,
Но Наденька к ней повернулася боком.
Но видит, вдруг, вышла из рамки сестра –
Ну, значит уже одеваться пора.
Но Наде так сладко и так хорошо:
« Сестрица, родная, я встану ужо.
А там уж и Зойку пойду напою,
На луг отведу дорогую мою.
Она, ведь, нам с мамой дает молоко.
А мама сказала: « Без ней нелегко».
А Зойка хорошая очень коза –
Сама посмотри, что у ней за глаза!
Она меня любит, она меня знает
И даже уже никогда не бодает.
Мне мама сказала, что нынче у нас
В деревне откроют теперь первый класс.
А мне уж купили портфель и букварь,
Но маму одну оставлять будет жаль.
Ты знаешь, она очень часто болеет
И ждет все тебя, и меня все жалеет.
Но в школу я, все-таки, очень хочу.
И маму, конечно, читать научу». 
Но, вдруг, - так увидела ясно Надюша, -
К сестре поползли басурманские души –
Страшенные все и с большими усами.
Сестра их не видит, а Наденька к маме:
« О, мамочка, мама, скорей помоги –
К сестре подползают плохие, враги.
О! Мамочка, мама, скорее послушай,
Ведь это они – басурманские души!»
Но кто-то к сестре вдруг подводит коня,
Она уж в седле. « А меня –то, меня,
Я тоже с тобою, - бежит за ней Надя,- «
Но дальше сестра все, на Надю не глядя.
Вот дальше и дальше все цокот копыт,
И Наденька плачет, а мама молчит.
И мамочки тоже вдруг, вроде, не стало
И Наденька в страхе тогда закричала.
Открыла глаза, а сердечко как птичка,
И солнышко с Надина спрыгнуло личика,
И смотрит сестра, улыбаясь, на Надю
И солнышко тоже, на Наденьку глядя.

              4

- А мама на поле, вишь, баба Лукерья,
Мне мама сказала: «Большая теперь я, - 
Еще, вишь, сказала: « Мне все по плечу»
А я, может, скоро в Москву полечу!
Там дедушка Ленин и дедушка Сталин.
Они на работе, вишь, очень устали –
Дедушка Ленин лежит в мавзолее,
А дедушка Сталин еще не болеет.
- Да что же такое ты мелешь, Надюша,
Такое расскажешь, тебя только слушай!
А не было ль вести какой от сестры?
Как канула в воду она стой поры.
Недавно по радиво слышала я, -
Но что там за радива эта моя, -
Как Митька с похмелья сипит и хрипит,
Но все ж разобрала – оно говорит,
Что немец каку-то там нашу Татьяну
Повесил, грит, вроде бы как партизану.
Вот я и подумала враз про Надюшу,
Прости мою, Господи, грешную душу!
- Да, нет же! Да, нет же – сама я видала
Сестра на коне, вишь, от них ускакала.
В руке у ней сабля такая была, -
Я тоже хотела – она не взяла.
А к ней вот такие! От нашей от груши –
Хотели схватить – басурманские души!
И маму мне жалко – и мама пропала,
Но мама ведь в поле картошку сажала.
- Я как бы по делу к тебе, вишь, Надюша,
Мой внучек – ты знаешь – который Ванюша,
Сходи, грит, ты к Наденьке – здесь недалече.
Пускай, грит, котеночка, может, полечит.
Лежит, вишь, давно уж завернутый в тряпки,
И вот-вот протянет, грит, кисонька лапки.
- Приду опосля, подождите немножко –
Вот только поставлю вариться картошку.
Ведь мама, Конечно, на поле устала,
А я-то по дому так сделала мало!
Придет мама с поля, а в доме порядок –
И милая мамочка будет так рада!

             5

А осенью мама опять заболела,
Лишь воду пила, да картошки поела.
Зачем же по осени маме болеть –
Теперь у них с Наденькой было что есть:
Картошки своей пять мешков накопали,
Налоги свои чуть не полностью сдали:
Яички, сметану, с козы молоко.
Теперь –то дивья – будет в зиму легко,
А то ведь весной лебеда да крапива,
А хлеб был для Наденьки – дивное диво.
А мама сказала: » Не наша вина -
Во всем виновата, Надюша, война!»
И плакала, плакала вновь над портретом,
Где Надя-сестра сорок первого летом.
А Надя войну с этих пор невзлюбила,
Хоть это давно, ох давно это было.
Ватага мальчишек все в немцев играла,
Но Надя мальчишек тогда презирала.

              6

- Ты мама, сказала:  мне все по плечу, -
Давай тебя, мамочка я полечу.
Лечу же ведь я и котят, и собачек –
Совсем им не больно – они и не плачут.
Давай и тебя я сейчас полечу.
Что б ты не болела, я очень хочу.
И Надя на лоб ей прохладные руки –
И чудо, о чудо – без всякой науки
Куда-то сердечная боль отступила,
И будто бы даже прибавилось силы
И вот уже вкусною стала картошка,
И солнышко весело смотрит в окошко,
И стал различимее весь белый свет,
И черной тоски уже, вроде бы, нет.
А Наденька тихо все что-то колдует
И мамочку милую в лобик целует,
Песенки странной куплет напевает.
Откуда та песенка? Кто ж его знает.
Какие-то чудные в песне слова:
Там птички щебечут и пахнет трава,
По камушкам тихо журчит ручеек, 
И вот уже мамочке в чашке чаек,
И что-то над чашкою шепчет серьезно,
И брови не детски так хмурятся грозно.
На, мамочка, выпей – ОНИ мне сказали,
Что больше не будет хворобы, печали.
- Надюшенька, Надя, но кто же ОНИ?
Каки из себя и кому же сродни?
- Не знаю я, мама ОНИ не сказали,
Ты только не плачь – ведь Они помогали.

                7

И как не скрывала про НИХ Пелагея.
Ничем не закончилась эта идея.
Потом доктора приезжали с района,
Глядели на Наденьку все удивленно
И все, как один, головами качали,
Писали в тетрадь, пожимали плечами.
А фельдшер Савельич, подумав немножко,
Сказал, что во всем виновата бомбежка.
- Такого не видывал сколько живу,
Ее, видишь, надо бы прямо в Москву.
И страх непонятный объял Пелагею –
Вторая Надюша! О, что будет с нею!
Но тот же Савельич утешил легко :
« Не плачь. Не горюй – до Москвы далеко!»

               8

И правду сказал: до того ль там в Москве,
Кто ж будет такое держать в голове.
И даже в районе уже замолчали,
Хотя и подергались, вроде, вначале.
И Наденька тихо в деревне росла,
Справляла прилежно по дому дела,
И маму свою бесконечно любила,
И счастье опять этот дом посетило.
Но с пятого класса детей, как солдат,
Пришлось отправлять в городской интернат.
Когда отправляли детишек с вокзала,
То Наденька так безнадежно рыдала,
Что чуть не без чувств увезли Пелагею.
Савельич всю ночь колдовал сам над нею.
Вернулась одна Пелагея к себе -
И пусто, и холодно стало в избе. 
И снова в плену у тоски и печали.
В деревне опять головами качали 
Как в памяти той незабвенной весны,
В которую дочь не вернулась с войны.
И негде приткнуться, и негде согреться –
Обманет ли что материнское сердце.    

              9

Но пятый вам это, конечно, не первый,
Здесь надо, всяк скажет, железные нервы –
На каждом предмете уже свой учитель,
А сколько заучивать – это учтите!
А если диктант, а примеры, задачи –
Учиться, брат, надо, а как же иначе!
Ведь Наденька маме своей обещала, 
Что будет как Надя, что ль этого мало!
Но лучше всех слушала Надя кумира –
Учитель истории древнего мира.
Здесь боги – гляди, - не Емеля на печке.
А речи богов – это вам не словечки!
А разве герой всех героев – Геракл
Кого-то боялся, когда-нибудь плакал?
Да разве похож на него этот Мишка –
По парте сосед – конопатый мальчишка.
Он, правда, сказал, что он тоже не плачет,
А это, конечно же, многое значит!
И будет, сказал он теперь уже скоро
Не кем-нибудь там, а колхозным шофером!
А это, брат тоже тебе не пустяк!
А вы вот, слабо вам – попробуйте так!
А Наденьке в пятом, конечно, пора 
Уже становиться как Надя-сестра.

            10

« Так вот ты какая – Надежда Смелова!
На Надю похожа так, честное слово!
Давай познакомимся – Игорь Петрович,
Фамилия странная, может быть, - Нович.
Работали с Надею мы до войны
В пустыне далекой и жаркой страны.
Задача была непростая дана, 
 Но все зачеркнула нам эта война!
Не стало нас многих и Нади не стало,
Но что б окончательно все не пропало,
Хочу я, Надюша, о том написать.
Ведь ты мне поможешь Надежду понять?
А маму твою ведь зовут Пелагея?
И Надя всегда так гордилася ею.
Надеюсь. Здорова она? Не хворает?
Она меня тоже немножечко знает.
Когда – то я к вам на денек приезжал –
Когда аспирантский экзамен держал.
Теперь я, Надежда, живу в Ленинграде –
Там многое мне поминает о Наде.
И вот тебе адрес мой – здесь я живу.
Тебя на каникулы в гости зову.
И я к вам, Надюшенька, в гости приеду –
Пройти мне бы надо по Надину следу.
Здесь в тайные тайны дороги начало,
А знаем об этом мы очень уж мало». 
Чуть слышала Наденька эти слова –
Стояла пред ним ни жива, ни мертва.
Вот это герой вам! – Не древнего Рима.
А это герой настоящий и зримый.
С улыбкою доброй, хороший, живой,
Красивый и стройный, с седой головой.
А сколько, глядите-ка всяких наград!
И Надю зовет погостить а Ленинград!
Теперь куда хочешь Надюша за ним,
А сам Ленинград! – Он тебе, брат, не Рим!

               11

О, нашего детства волшебная птица,
Куда же она так стремительно мчится!
Мелькает под нею мир детства беспечный –
Короткий как миг, как вселенная – вечный!
Мелькнет и исчезнет под быстрым крылом
Все то, что зовется – родительский дом.
Счастливая, звонкого смеха страна,
Где жизнь бесконечна и радость полна,
И небо высоко, и солнышко ясно,
И все-то вокруг и легко, и прекрасно!
Счастливый, не знаешь, как быстро несется
Земля все быстрей и быстрей вокруг солнца.
Чудесная, мудрая детства планета,
В которой почти не кончается лето,
А с ним и каникул пора золотая.
И кто же о них зиму всю не мечтает!
А летние ночи! А летние грозы!
А сок по весне от душистой березы,
А дождик по крыше, а теплые лужи –
Да разве ж все это и сказочек хуже!

             12

Заметила мама, Надюшу встречая,
Что Наденька стала совсем городская,
Но бросилась маме, как прежде, на шею:
« О, мамочка, жить без тебя не умею!
Ну, вот мы и вместе с тобою опять. 
Я буду тебе здесь во всем помогать –
Сегодня же я постираю, помою.
Я целое лето пробуду с тобою!»
Опять Пелагея тихонечко плачет –
Надюша приехала, как же иначе.
Надюшенька, Надя, но хоть и другая,-
Любимая так же, и так же родная.
С утра Пелагея у печки хлопочет –
Что б все как бывало, при Наденьке хочет –
Блинов напекла, накупила сластей –
Полна изба будет сегодня гостей.
И вот, как святыню берет с сундука
Надюшину скатерть, разгладив слегка.
На ней, как расстелешь, откроются взору
Каких –то неясных значений узоры.
Уму недоступный уж тысячу лет 
Хранят те узоры надежный секрет.

           Глава 3

             1

О, эта тоска никогда не уснет –
Забудешься, вроде, и вдруг полоснет
По сердцу усталому будто ножом –
И все – ты уж снова за тем рубежом,
Который нам смертным поставил Господь,
А ты в мире мертвых пока что не гость.
Ты их не тревожь ни стенаньем, ни плачем –
Ничто никогда уж не будет иначе.
Что было свершиться – свершилось уже,
Но, Боже, как больно и скорбно душе,
Как мечется память и бьется как птица,
Которая ночью в окошко стучится.
О, как же, несчастная, я виновата,
Что в жизнь с головой окунулась когда-то
Да так, что о сем, как не нужном забыла,
И сердце ни разу вот так не заныло.
Затмила мне разум веселая скачка!
Бездушная дура, пустая гордячка!
О, Господи, Господи, что ж происходит –
Как поздно, как поздно нас память находит!
Кого я обрадую этою болью?
Кто мне улыбнется, кто будет доволен!
Никто! Чередою проносятся годы,
Молчат равнодушно холодные своды.
О, если б была бы Надежда жива,
Она бы нашла непременно слова!
О, мамочка, мама, о, мама родная,
Услышь меня, мама, теперь я другая.
Ты видишь, какое теперь мое тело –
И это так больно, но это за дело.
Одна я в пустом разрушительном мире,
Я будто в чужой незнакомой квартире –
Вот дверь заскрипит, и владельцы войдут
И спросят: » Чего ты, горбатая, делаешь тут? 
И что я им, мама на это отвечу?
Забыла я прежний язык человечий.
Теперь говорят на другом языке,
Слова, словно деньги, зажав в кулаке.
Я давеча детство свое вспоминала
И будто его проживала сначала.
О, сколько мне маленькой выпало счастья
С тех пор, как попала в родные объятья,  
Зверь-голод тогда был и смерть, и война,
Как, мамочка, знаю – была ты больна,
Но мне отдавала последний кусочек.
Я часто хворала. Бессонные ночи,
Сама чуть живая, со мною сидела.
И быстро, как быстро ты вдруг поседела.
Я вижу сейчас, как склонившись к кроватке,
Вдруг ставшие белыми русые прядки.
Потом, когда Нади не стало с войны,
Прибавилось очень твоей седины.
И слышала я как ты ночью рыдала,
Зубами зажав, как и я, одеяло.
Я Богу с тобою молилась о чуде,
Но Бога, наверно, прогневали люди.
Я знаю, померк для тебя белый свет,
А Боги все вместе молчали в ответ.
Ребенок, я тоже почуяла вскоре –
Какое огромное мамино горе.
Потом, ты тетради, достав с сундука,
Просила, как Бога, того старика.
Я знаю теперь, кто был этот старик,
Но он не услышал о помощи крик.
И, как уж теперь мне поведал сам Отто,
Его застрелил из эсесовцев кто-то.
А Боги? Конечно, они прилетят
Что б бросить на нас изучающий взгляд.
Найдут в бесконечной космической дали,
Но поздно теперь все – они опоздали!

           Глава 4

             1

« О, здравствуй! О, здравствуй! Родной Ленинград!
Ты даже прекрасней во тысячу крат,
Чем тот, что так часто являлся в мечтах,
В фантазиях ярких, в предутренних снах!
Да здравствует сказка! Да здравствует диво!
Проспектов прекрасных твоих перспектива,
И сказочный «Зимний» и всадник твой медный
В державном порыве могучем надменный.
Величье Невы, обрамленной в гранит,
Чья память историю града хранит.
О, город великий, божественный град,
Рабочий, мыслитель, поэт и солдат!
Открой же и мне ты души хоть частицу,
Позволь же в тебя бесконечно влюбиться.
Взамен же возьми мою юную душу,
Тебя никогда не предам я, не струшу!
Ты будешь в душе как сестра моя Надя!
Ура! и Ура! – я живу в Ленинграде!

               2

Я тоже был молод, и не было дня,
Что б жизнь не сияла вокруг для меня.
Мелькала она за страницей страница –
Заботы учебы, любимые лица.
Мне время, казалось, попало в друзья
И бег его быстрый не чувствовал я.
На курсе на первом так некогда жить –
Все хочется видеть и все охватить.
А дни, словно ласточки в небе мелькали.
Мы только до сессии их и считали –
Ведь было их столько еще впереди,
Как стуков немереных в юной груди.
Что, право, за мысли о стуках сердечных,
Ведь жизнь прекрасна, умна, бесконечна.
И есть в этой жизни основа основ –
Такое волшебное слово – любовь!
И пусть ты последний затертый очкарик –
Оно для тебя словно яркий фонарик.
Без этой любви даже важные цели
Ей богу смешны – ну одни канители!
В публичке листай за страницей страницу –
Тебе ничего, а оно будет сниться.
Знакомое, скажите, это явленье.
Оно это так иль не так без сомненья.
Теперь-то мы знаем – каки это штучки –
Вздохнул при луне – и под белые ручки
Тебя бедолагу ведут под венец –
Будь муж ты степенный иль пылкий юнец.
Я, может, про это бы здесь промолчал,
Коль не было б это началом начал.
Мы тоже бывало, страницы листали,
Ан эвон как вышло – и мы не из стали!

               3

Над Невой, - видали люди, -
Пролетал в один из буден
Толи черт, а толи пан,
Но похож на ероплан,
Правда, только без мотора –
Промелькнул и скрылся скоро.   
После этого поди –
Расскажи и посуди!
От такого от посуда
Убежит от вас посуда,
Как когда-то от Федоры.
До сих пор не стихли споры –
Спорят с физикой поэты –
Говорят: « С другой планеты
Прилетал, де к нам посланец – 
С виду как американец.
В джинсах, дескать и с сигарой,
Хоть и лысый, но не старый –
Как там принято у них:
Дескать, с виду как жених.
Ну, и с легкой их руки
Начались везде звонки:
И в газеты, и в ЦК,
Но к главе лишь три звонка:
Раз. Звонила ветеранша –
Дескать, мне б такого транша,
Хоть годочков мне не мало,
Но я Ленина видала.
Два. Звонил изобретатель
Убежавших догонятель :
Дескать, чтобы их догнать,
Надо наши речки вспять.
Три. Папанинцы на льдине :
Политклимат что-то ныне
Стал заметно холодать –
Сюда б наркомовских прислать.
Надя этого не знала:
Телевизор не включала,
А гуляла по Неве
Вся в июньской синеве.
Скоро сессия, зачеты
Пронеслись как самолеты,
Правда, вроде бомбовозов
С грузом бомб в солидных дозах.
Коль зачеты позади,
То пойди и поброди,
Ведь родимый Ленинград
Завсегда студенту рад!
Тут–то, стало быть, случайно
Взгляды встретились нечаянно –
К ней из солнечной из дали
Подлетел кого видали, – 
Как рассказывают люди, -
Давеча в один из буден.
С виду он ни черт, ни пан,
И совсем не ероплан.
Только как прибавил света –
Спорь – не спорь – с другой планеты!
Все б ничто, но только кАбы
Все мы не были б так слАбы,
(Иль вернее – так слАбы)
Мы б сбегали б от судьбы,
Как студент сбегает с лекций.
Говорил же нам Лукреций:
« В мире столько странных сил…»
( А, может, и не говорил )
Ясно всем – в одну лишь строчку.
( Здесь бы надо ставить точку),
Но на данную строкУ
Кто ж поднимет вам рукУ.
( Будет правильнее – рУуку ),
Но им что теперь до «звуку» !
Филолог ты, математик –
Здесь теперь не до грамматик!

         5

Мне ворон, наверное, счастье накаркал
Была я о, мама, совсем как дикарка.
Тебя я и Надю как будто забыла,
Хотя вас по-прежнему сильно любила, 
 По-прежнему были вы в сердце моем 
Родные, любимые обе – вдвоем.
Но где-то в сторонке. Но где –то далече.
Любовь я, как ношу, взвалила на плечи,
И, видит лишь Бог, как она тяжела,
Хоть выросли вдруг два прекрасных крыла.
На крыльях на этих я к счастью летала,
Мир сузился очень, его стало мало.
Что день мне готовил – опять и опять
Должна я была на тех крыльях летать.
Забыла я клятвы счастливой поры,
И стали дороже мне жизни дары,
И что –то погасло в груди у меня –
Я утром ждала уж грядущего дня, 
Коль этого дня наступающий вечер
Опять мне подарит желанную встречу.
И вдруг потускнели, исчезли отныне
Все прежние тайны и даже пустыни.
Кто умный такой наше счастье измерит,
Кто скажет нам – что там за этою дверью.
И кто нам укажет надежным перстом –
Куда нам идти и что будет потом.
Но знаю лишь только, как твердое «ять»
Негоже себе никогда изменять,
Негоже сворачивать с главной дороги –
Судья есть на нами суровый и строгий.
Но только б сказала мне Надя-сестра:
« История эта довольно стара«.
Конечно, стара, здесь никто и не спорит.
Но только для тех, у кого нет во взоре
Такого лучистого счастья сиянья
При каждом загадочном миге свиданья,
Такой безотчетной зеленой тоски,
Когда друг от друга сердца далеки.

          Глава 5

            1

Ну, что же. Пора подводить и черту,
Но, Боже, как жалко мне Наденьку ту –
Сверкнул ей прощальный обманчивый лучик,
И даже сейчас он тревожит и мучит:
« Ужели со мною такое все было,
Какая ж меня заарканила сила,
И даже сейчас мне былое не ясно,
Но как это было светло и прекрасно!»

            2

Я главного мало так в жизни успела –
Продолжить суровое Надино дело.
В публичке - большие заумные книги,
Но мизерны были конкретные сдвиги –
Молчала о том мировая наука,
Иль книги о том не давалися в руки.
Конечно, печатали разный потреб,
Но он был наивен и часто нелеп.
Права была Надя – кто ей бы поверил?
В какие б она постучалася двери?
Одно оставалось – удачливый швед,
Он, может быть, дал бы на что-то ответ.
Его, может быть, упрошу, умолю –
Для этого надо писать королю.
Я знала давно, я у Нади читала –
Король археолог, он сделал немало,
Что многие тайны ему покорились,
Страницы былого покорно открылись.
И вот кто поможет – Георгий фон Ессен.
Рассказ мой он слушал с большим интересом.
Мы были с ним, вроде, немного друзьями,
Он даже когда-то помог моей маме.
Сквозь жизнь прошел он как сквозь ураган,
Не жизнь, а суровый правдивый роман.
Он русский по духу, умен, дворянин,
Помощника Нобеля верного сын.
Он службу свою начинал на «Авроре»,
Потом революция грянула вскоре,
И дальше такое, что трудно поверить,
Душой не понять и умом не измерить.
И самое главное – жил он в стране,
Которая так привлекательна мне – 
Ведь ею же правил тот самый король,
Вот здесь откажись от соблазна – изволь.
К тому же как раньше- то слышала я –
Они с королем были, вроде, друзья.

              3

Письмо получилось не хуже романа,
Я все описала в нем, все без обмана:
Про Стаса, про Отто, Марию Луизу,
Про камень – небесную Надину визу.
Про шведа, который в ту тайну проник,
Конечно про Надю, про Надин дневник.
Заклеила плотно дрожащей рукою –
И бедная Надя лишилась покоя.
Ну и пассаж для родимой сторонки –
Письмо королю от советской девчонки! 
Ой, ой – полетят непременно осколки!
И надо ж, какие пошли комсомолки!

             4

И вот через месяц мне вдруг говорят:
« Надежда Смелова, тебя в деканат.»
О, Господи, Боже, как екнуло сердце –
Ну, вот началось, как теперь отвертеться
Но мной сочинен был заране рассказ
На общие темы касательно нас.
Про Надю, конечно, нейтральный, семейный,
Советский, вестимо, и очень идейный.
Вошла – он сидит моложавый такой,
В глазах голубых доброта и покой.
В красивой прическе блестит седина.
Один в кабинете, я тоже одна.
( О, Боже, на мне деревенское платье)
Письмо на столе с королевской печатью.
На это письмо покосился сердито,
И вижу : письмо-то бы, вроде, не вскрыто.
- Садитесь поближе, товарищ Смелова,
И Вам, разумеется первое слово
Поскольку не ведаю, как и начать –
Смущает меня королева печать.
А к этой печати, скажу по секрету,
У многих «ого» даже доступа нету.
Хоть вид Ваш, Надежда, достаточно юный
Боюсь зацепить Ваши нежные струны.
Но мне Ваш хороший, доверчивый вид
О многом хорошем уже говорит.
Ну что же, Надежда, я слушаю Вас.
Но мой приготовленный ране рассказ
Вдруг мне показался нелепым и жалким,
Ну, право, уж лучше как в детстве считалку:
« На золотом крыльце сидели… «
Что делать теперь и как сдвинуться с мели?
Вот был бы хоть он или хам, иль дурак
Тогда бы я знала что делать и как.
А этот казался и братом и другом –
Пошла голова моя, бедная, кругом.
И взгляд удивительный, ласковый взгляд –
Таким на любимых, быть может, глядят.
О, Боже, что делать мне, ну и дела!
Но врать я ему, видит Бог, не могла.
Он слушал задумчиво, в сторону глядя,
Особо все то, что касалося Нади.
- А что же тот камень? Тот странный прибор?
Что было о нем с тех таинственных пор?
Он грустно вздохнул, покивал головой
И будто согласен был даже со мной.
И я поняла, что излишни слова,
Что эта проблема ему не нова.
Потом с разрешенья печать отломил – 
Сама не могла, уже не было сил.

            5

Солидный конверт с королевской короной
На белой бумаге, красиво тисненной,
Убористый текст совершенно по-русски
( Будь он по-китайски иль хоть по-этрусски –
Меня бы нисколечко то не смутило –
Король ведь – его королевская сила.)
Но буквы плясали кадриль пред глазами.
Прошу, если можно, прочтите мне сами.
« Уважаемая фрекен Надежда Смелова!
Ваше письмо вернуло меня к событиям и проблемам, которые занимали меня в недалеком 
прошлом. К сожалению, нам удалась лишь малая доля в разгадке минувших явлений и событий,
которые когда-нибудь будут волновать человечество. Я вижу, как далеко Ваши соотечественники 
смогли шагнуть за порог неразгаданного.
Мои искренние соболезнования в связи с гибелью Вашей сестры
Надежды Смеловой, которую, к сожалению, не имел чести знать лично, но о работах которой 
весьма наслышан.
Сочту за честь видеть Вас в нашей стране в качестве моей гостьи
в удобное для Вас время.
  Все формальности будут улажены через наше ген. консульство в
Ленинграде.

                 С искренним уважением.
              
                           Король Швеции.

                6

Вот так мне блеснуло тревожное счастье,
Оно, мне казалось, открыло объятья.
Но что мне подарит родной универ?
Быть может, укажет мятежной на дверь!
Но дни проходили – ни действа, ни звука.
Похоже, что не было, вроде бы, «стука».
Ну что же раз так, то была, не была,
Сама в деканат, расхрабрившись, пошла.
Ведь все ж человек, хоть декан, а не волк,
Но он, почему-то не может взять в толк :
« Какое письмо и како КГБ?
Ты, вроде, Смелова, сейчас не в себе!
В спортзал тебе надо, побольше гулять –
Ведь скоро зачеты! Как будешь сдавать!
Никто не сидел здесь, тем боле с «конторы».
Иди. У меня совещание скоро». 
Вот это явленье, вот это пассаж!
Декан что подумает бедненький наш!
А может и правда – чего с головой!
Но вот же конверт тот – лежит как живой.
И что за сомненья, когда восемнадцать.
Забыла все я и пошла заниматься.
Но только же было, ведь, все наяву!
Ведь был этот странный, и вот я – живу!

            7

Июнь в Ленинграде и белые ночи –
Чего ж еще надо, о чем ты хлопочешь!
Ведь Боги тебе из таинственной дали
Великое счастье бесплатное дали –
Ты в дар получил голубую планету,
Дорогу из ночи, ведущую к свету.
Все это заметьте, даровано всем,
Но, правда, на время, не насовсем.
А мы как-то сразу об этом забыли
И дар тот по-своему весь разделили.
Да Бог с ним с деленьем – расстроишься лишь,
Кого ты научишь, кого вразумишь!
Попробовал было когда-то Христос –
Вы знаете, как там решился вопрос.
А было ведь надо – ну самую малость –
До первой десятки все только считалось.
Теперь этот счет и, вообще, до пяти
И то не запомнить! Ну, Бог нас прости!
А, в общем–то, здесь не про нас, а про Надю,
Которая, помните, здесь – в Ленинграде.
И надо сказать, что сейчас не зима,
Но лучше уж пусть все расскажет сама.

              8

Ты, мамочка, помнишь, как в детстве бывало
Я туфли большие твои надевала 
Тогда мне, наверное, было лет семь,
А мне-то казалось – большая совсем.
А, если на плечи накинуть платочек,
То я как принцесса – красивая очень.
Вот мне б и теперь столь красивой казаться,
Но мне уж не семь, мне теперь восемнадцать.
Лечу по аллее, лечу как дикарка
И счастье сияет свободно и ярко,
И звонко поют все душевные струны,
И впору молиться хоть богу Перуну.
Ведь снова, как в детстве, мне все по плечу –
Немножко подпрыгнуть – и я полечу.
Гляди Ленинград – и мосты и бульвары,
Глядите прохожий и малый, и старый,
Глядите подруги, гляди деканат,
Гляди ошарашенный встречей солдат.
Ты думаешь, это шальная девица
Куда-то так по небу летнему мчится!
Гляди, как сияют две синие птицы!
Глядите, глядите, вам это не снится.

              9

Но кто это, кто там лежит на кровати,
И кто это грустный там в белом халате?
И кто это рядом знакомо так плачет?
Кто это такие и что это значит?
Минута виденья и снова провал,
Опять накатился удушливый вал,
Опять погруженье во тьму, в глубину!
О, мамочка, мама, спаси я тону!
И снова видения – стены палаты,
На теле тяжелые белые латы.
Ни звука кругом, лишь звенит тишина.
А где же весь мир? Почему я одна?
А где же, о Господи, где мои ноги?
О ! Кажется, нет их ! О, Боги, о, Боги!
Нет, так не бывает – мне это все снится,
Проснусь вот – и солнышко вновь на ресницах.
А там вот с куделью и мамина прялка,
И сна мне такого нисколько не жалко!
Но что-то грустна очень Надя-сестра –
Наверное, мне подниматься пора.
Уж мама, конечно, у печки хлопочет,
Вставай, моя птичка, позвать меня хочет.
Вставай же, вставай, моя добрая птичка,
Студеной водичкой умой свое личико.
Сегодня нас ждут боевые дела!
Смотри, как красиво сирень расцвела!
Мне в поле пора, а тебе, вишь, к  учебе –
Какие с тобой мы хорошие обе.
А это зачем здесь седая старушка?
Подходит ко мне, поправляет подушку,
Садится на стул и тихонечко плачет.
Но это же мама! А кто же иначе!
О, мамочка, мама, моя дорогая,
Что стало с тобою – совсем ты седая!
Какое ж нас счастье навек обмануло!
Какое же горе тебя так согнуло!

            10

Полгода сражались за жизнь доктора,
И вот, наконец, наступила пора
Когда разрешили вставать понемножку – 
Сначала от койки до двери дорожка,
Потом по палате, потом в коридоре,
Теперь и домой отправляться ей вскоре.
Но это теперь уже Надя другая.
Костер, что пылал, не горит – догорает,
Последние угли в холодной золе –
Добра огоньки в побеждающем зле.
В недавнем прекрасное, юное тело
Прогнулось нелепо к земле, похудело.
Спина уж топорщится жутким горбом.
Врачи утешают: « пройдет, де, потом,
Ты сильная, Надя, надейся, держись,
Ты так молода и красива – борись!»
Спасибо вам, люди, за доброе слово,
За труд ваш великий, за подвиг суровый!
Вот все и свершилось! Гляди, сатана!
Теперь я лишь мамочке только нужна!
С любовью рассталась я, как и с мечтой
В палате больничной вдруг ставшей родной.
Когда уже, кажется, не было сил
Ему позвонила – он раз приходил.
Пакет апельсинов, конфеты, цветочки,
Но был лишь смущенный и вежливый очень.
И больше ни разу, уже ни гу-гу –
Такого нельзя пожелать и врагу!
Но Бог с ним, там Надя другая,
А эта уже никого не ругает,
Лишь больно душе за мечту и за маму,
За Надю-сестру, за нелепую драму.

             11

И снова деревня, родительский дом,
Все те же и то же родное кругом.
Но жизнь теперь – лишь пустая затея.
Держалась по-прежнему лишь Пелагея.
Какая ж то ноша! И что за искусство –
В российской деревне быть женщиной русской!
Кто судьбы такие для них назначает?
Ужели не видит! Ужели не знает!
Гляди же Могучий, гляди же скорее,
Гляди, Равнодушный, на вот Пелагею –
Согнулись от тяжести женские плечи!
А счастье всю жизнь – далече, далече!
Лицо почернело от горя и муки,
Копытами стали прекрасные руки,
Которые кормят мордатых, брюхатых,
А сами лишь знают горшки да ухваты!
О ! Доля извечная бабская доля –
Рабынею в доме, скотиною в поле.
Каких философий, каких вам Конфуций,
Каких вам Гераклов, каких революций!
Проснись же деревня, рабыня проснись!
О, Господи! Ты хоть приди, заступись!
С рассветом хлопочет уже Пелагея –
Для Наденьки харч и на поле скорее:
Картошка еще и свекла и капуста,
А в доме с едою ой-ой как не густо!
Какая получка! Каки трудодни!
Лишь грех, прости, Господи, - палки одни!
А пища богов – со свово огорода 
И то, коль успеешь, коль будет погода.
У Наденьки, вишь ты, какая судьба –
Теперь инвалид ведь и очень слаба.
Куды ж нам податься, куды же нам деться –
Вот так и вертелась, хватаясь за сердце!

               12

Уж осень рассталась с последним нарядом –
Стоит обнаженная, хмурится взглядом,
Над сонной рекою клубится туман,
Притихли в тоске, почернели дома.
И низкое солнышко утром немножко
Скользнет равнодушно по грустным окошкам.
И вспыхнет рисунок таинственных линий
Под скорбным лучом – заколдованный иней.
И все притаилось, затихло и ждет
Царицу, которая где-то идет.
Шагает свободно, державно и властно –
Она и грозна, и сильна, и прекрасна.
Она здесь Богиня, она здесь царица,
И каждый спешит перед нею склониться.
И что ей, могучей, все наши заботы,
Все наши желанья, надежды и льготы.
Она не подсудна уже никому
 И только подвластна Ему одному!
А время в тот год не вернулось из странствий –
Должно, заблудившись в бескрайнем пространстве.

             13

И вдруг в Рождество под стенания вьюги
Волшебный подарок – друзья и подруги.
И мир обернулся вмиг сказкою старой –
Ввалились с клубами морозного пара.
И молодость вмиг воцарилась сама
В сверкании глаз. Доброты и ума.
И печь запылала трескуче и жарко,
И праздничный стол засиял от подарков,
А мир – это радость и счастье, и смех,
Которых теперь уже хватит на всех.
Украдкой слезу вытирая, скорее
Хлопочет у печки уже Пелагея –
Согрелось душою в сердечном тепле,
И Надина скатерть уже на столе.
О! Как вы прекрасны Светланы, Тамары -
С Витьками и Кольками тайные пары,
Как ярко лучатся задорные глазки,
Как юности светятся чудные краски.
И нет на них места для тени печальной,
Ура вашей дружбе и влаге хрустальной!
Ура вашей юности, жизни - Ура!
Пусть будет вам счастье – родная сестра!
Бабахнем же пробками вечный салют –
Сегодня танцуют, смеются и пьют!
Не надо стесняться – пусть юность лучится,
Откройте души своей юной границы!
Пусть счастье сверкает у всех на виду,
Гоните подальше любую беду!
И Наденька тоже шутила и пела.
Она не такая – какое ей дело!
И видела мама как вспыхнул румянец 
Когда и ее пригласили на танец.
Божественный голос богини-певицы
Про руки, которые словно две птицы,
Которые все заслоняли вокруг,
Токую тоску в сердце подняли вдруг,
Что даже под небом-то места ей мало,
И Надя тихонечко вдруг застонала.
Но кто же услышит твой жалобный стон? 
Кому хорошо? Кто с ответом влюблен?
И только увидела все Пелагея
И тост за друзей предложила скорее.
А в полночь на полном серьезе гадали,
И каждому к счастью пути выпадали:
Давай, подходи, любопытный народ,
Сегодня вам счастье само так и прет!
И что примечательно – всем, кто влюблен,
Картина одна – иль она, или он.
А как же иначе – сейчас Рождество,
И всем от щедрот раздает Божество.

              14

До города Наденька всех проводила,
В вагон, словно в парусник, всех посадила,
И вот уже скрылся в ночи огонек,
Затих вдалеке паровозный гудок.
Умчал паровоз их в далекую даль,
Где нету тоски, где не правит печаль,
Где грудь не сжимают железные руки,
Где ярко сияют вершины науки.
И ты – ты допущен в божественный круг
Где столько кругом и друзей и подруг,
Где жизнь, как звезда золотая лучится,
И вот – где-то рядом и синяя птица!
Где рядом с тобой и дворцы и Нева,
Где все говорят не такие слова,
Где рядом живут и любовь, и мечты,
Где в сердце твоем нет совсем суеты,
Где ходят красивые, умные люди,
Где много великих свершений и судеб,
Где все тебе дорого – там в Ленинграде,
Где нету тебя лишь, о Наденька, Надя!

             15

Конечно, и к ней заходил Дед Мороз –
Ведь это же он ей подарок принес,
А может в окно залетели синички
И это они принесли рукавички
( Хоть очень похожи на мамину вязку),
Но как не поверить в волшебную сказку –
Так пахнет лампадой, блинами и хвоей,
И горе не горе – любое, лихое.  

         Глава 5

            1

В те зимы надолго земля засыпала,
По окна сугробом дома засыпало.
До неба тянулся над крышей дымок,
Алел в серебре запоздалый восток.
Сверкали глаза и румянились лица,
Алмазы сверкали в усах и ресницах,
Под валенком снег удалой за версту –
Ничто не смущало зимы красоту.
Той ночью все небо в рождественских звездах
По лунной дорожке шагается просто,
И очень спешили по ней, как всегда,
Угрюмое Горе и рядом Беда.
Не слышно под валенком снежного скрипа –
Уже посетили хромого Филиппа.
Смотри, не смотри – все равно не узришь,
Хоть ярко сияет морозная тишь!
Куда же спешишь ты, с подругою Горе –
Изба Пелагеи на крепком запоре,
И что вы за гости такие в ночи –
Она не откроет стучи – не стучи !
Но, видно, забыла про дверь Пелагея,
И нету на свете гостей тех наглее:
Бесшумно они распахнули ворота,
В дверях, чуть замешкавшись, сверили что-то
И уж по-хозяйски вошедши в избу,
Завыли зловеще в печную трубу.

            2

Пришла, проводивши на поезд подруг,
Но что-то само все валилось из рук –
Какое- то, Господи, бедствие прямо,
И грустная очень усталая мама –
В ушах вдруг, как память о Наде, сережки,
Раз пять протирала все Надины ложки,
Зачем-то с сеней принесла молоко,
А взгляд был уже далеко-далеко.
И было в нем столько смертельной тоски,
Что сердце у Нади рвалось на куски.
- О, что же с тобою, о мамочка, мама,
Ведь мы же с тобою сильны и упрямы.
Сама говорила: « Нам все по плечу «
Давай-ка, как в детстве тебя полечу!
Быть может, осталась во мне эта сила –
Тогда получалось, тогда выходило.
- Нет, доченька, мне уж ничто не поможет,
Одно меня мучит, одно меня гложет –
Как ты здесь останешься, вдруг, без меня 
Все в добром сердечке своем сохраня.
Одной же тебе здесь, Надюша, ни шагу!
Пойду-ка я, доченька, все же прилягу.

              3

Проснулась Надюша : « Ой, кто здесь в избе?
И кто это воет так страшно в трубе?»
От полной луны золотая дорожка.
Но что там такое? Там черная кошка!
« Брысь! Сгинь! Как сюда ты попала!
Должно, из подполья, должно из подвала!»
Вдруг кто-то слепой навалился на грудь –
И даже не крикнуть, ни встать, ни вздохнуть!
И слышится ей, будто мама зовет,
Что плохо ей очень, что Наденьку ждет.
И Надя, собравши последние силы,
Чудовище сбросив, с кровати вскочила:
- О, мама, о, мамочка, вот я – бегу,
Родная, родная, сейчас помогу!
Но мама спокойно, спокойно лежала
И руки сложила поверх одеяла.
Но что-то такое в спокойствии было,
Что Наденька страшно по-волчьи завыла!
Ничто не проснулось от этого воя,
Лишь старый Эльбрус покачал головою,
Да в небо взметнулась какая-то птица,
И вой тот в лесу подхватила волчица.

          Глава 6

            1

« Уважаемая госпожа Н. Смелова.

 С величайшем прискорбием извещаю Вас о скоропостижной
Кончине моего клиента господина Отто Вильгельма фон Айзенберга, 
последовавшей 13.07 этого года.
Ввиду отсутствия каких-либо письменных распоряжений на Ваш
Счет, считаю необходимым лишь сообщить Вам о столь прискорбном событии. 
Ваши письма к нему, хранящиеся в его Сейфе, могут быть по Вашей просьбе 
Вам пересланы или с Вашего Согласия уничтожены по истечении 
установленного срока.

                  С искренним уважением
         
                  Г. Гофман.
                           Адвокат.

                  2

- Бабушка, бабушка, чьи это могилки? Написано: « П. Смелова и
Н. Смелова «
- Это Смеловы, кормилец. Мать и дочь. Недавно приезжали какие-то 
большие люди, вишь, из самой Москвы. Обещали отдать
могилки под охрану государства, но како теперь государство –
смех один, прости, Господи!
 И Пелагею и Наденьку я хорошо знала. Наденька была приемная
у нее: поезд в войну немец разбомбил, вот она и взяла ее совсем
крошкой. Так и звала ее мамой. Уж они любили друг дружку,
а как померли, вся деревня плакала. Сначала Пелагея, а скоро
потом и Наденька. Училась она в Ленинграде, да не дал Бог
счастья – под грузовик попала, еле выжила, но убогонькая
осталась. Ангельская душенька. Так и жили они вдвоем. Бедно
так жили.
  У Пелагеи была и другая дочь – тоже Надя. Уж была красавица!
на весь район! Та жила все где-то в басурманских странах. Люди
говорят, тайну каку-то открыла – вот из Москвы-то и приезжали.
 В партизанах ее немцы убили. Могилку так и не нашли.
  - Детектив какой-то, бабушка.
  - Детектив, кормилец. Много народу здесь лежит, упокой
Господи, их души.



      ЭПИЛОГ

 Искать здесь идею – пустая затея.
В страданье и горе какая идея!
А, если, почтя все, лениво зевнули –
То ваши проблемы, а мне-то ведь - «…ули»