Мы потеряли замечательного друга, прекрасного подводника и командира, классного преподавателя, ушедшего от нас за несколько дней до своего 90-летия.
Кирилл Иванович написал воспоминания о своей учёбе и службе более 20 лет назад, его рассказ мы и представляем вашему вниманию.
Выражаем глубокие соболезнования родным и близким Кирилла Ивановича, его друзьям и товарищам.
Память о нашем брате-подготе и первобалте навсегда сохранится в наших сердцах.
КИРИЛЛ ИВАНОВИЧ МАРГАРЯНЦ
24.07.1930-14.07.2020
[spoiler]
Кирилл Иванович Маргирянц – подгот, сохранивший на
всю жизнь священные заповеди товарищества и дружбы, всегда готовый прийти на
помощь тем, кто в ней нуждается. Он подводник. Основную часть службы прошёл на
подводных лодках 613 и 611 проектов на Черноморском, Северном и Балтийском
флотах. Был командиром подводной лодки Б-61 – головной в серии первых больших
океанских подводных лодок проекта 611 послевоенной постройки – лучших по тем
временам. На ней он проводил опасные испытания новой системы продувания цистерн
главного балласта с помощью пороховых зарядов, внедрённой в дальнейшем на
подводных лодках третьего поколения. Далее он преподавал на кафедре
торпедно-ракетного оружия в родных стенах ВВМУ подводного плавания, а ныне
трудится в Военно-Морской академии.
Кирилл Маргарянц
МОЯ СЛУЖБА НА ФЛОТЕ
Начало
День начала военно-морской службы запомнился чётко – 24 июля 1946 года. Это день моего рождения: мне исполнилось 16 лет. Я сдавал вступительные экзамены в Ленинградское военно-морское подготовительное училище.
Во время войны я год не учился, поэтому считался «переростком». По этой причине мне вернули документы из училища, когда посылал их в первый раз. Но, отличаясь с детства упрямством, подал документы вторично и был вызван на экзамены.
Желающих поступить в училище было много, и они шли потоками. Мой поток при поступлении № 11 в количестве 55 человек. Из них поступило 11. Это не только ввиду слабой подготовки абитуриентов и высокой требовательности на экзаменах, но и потому, что значительная часть приезжих, как выяснилось, и не собиралась поступать. Их цель – посмотреть город, погулять, имея бесплатную дорогу, харч и жильё. Некоторая часть желающих поступить отсеивалась на медицинской комиссии, которая была довольно строгой и, на мой взгляд, не совсем обычной. Проверяли, например, вестибулярный аппарат на вращающемся кресле, определяли, как человек различает запахи.
Жили поступающие в полуподвальном помещении, справа от входа через КПП, под клубом. Зал большой, уставлен двухъярусными койками. Процветало воровство. Ложась спать, прятал под подушку не только одежду, но и обувь.
Ощущения при сдаче экзаменов помню плохо, но один случай запомнился ярко. Готовясь к письменному экзамену по математике во дворе училища, решал примеры и задачи. Один пример никак не получался и был заброшен. На экзамене среди многих других оказался и он. Состояние было не из приятных, однако, собрался с духом, отложил его, решил все остальные, а потом взялся за него. К моему удивлению, решил с первого раза.
Сдал экзамены хорошо. В школу города Приозерска было даже послано благодарственное письмо за мою хорошую подготовку. А в это время дома меня ждала повестка в ремесленное училище. В то время отвертеться и не пойти было чрезвычайно трудно, так что я вполне мог стать квалифицированным слесарем, а не морским офицером.
Почему я поступал в военное училище, в общем-то совсем не военный человек? Так называемых командирских качеств у меня никогда не было в достатке, недаром все семь лет в училище был рядовым. Видимо, сыграли свою роль голодные годы, красивая форма и заразительный пример ещё двух парней из нашей школы, поступавших вместе со мной. Стадное чувство мне всегда было свойственно. Кстати, оба они не поступили.
Я – подгот
Начал проходить курс молодого бойца. Выдали робу, бескозырку без ленточки, тяжёлые ботинки – «гады». Поднимаясь по трапу, постоянно цеплялся за ступеньки. Старшие курсы особо не обижали. Но были частные случаи, когда уезжающие в высшие училища выпускники пытались «по-корешовски» поменяться обувью или уговаривали отдать хороший чемодан.
Курсанты распределялись по росту (по ранжиру). Был я в 11-й роте (третьей на первом курсе). Во втором взводе было нас 27 человек. Получилось, что попал я в 132-й учебный класс. На первом курсе было засилье переростков, бывших сыновей полков и юнг, а также второгодников. В нашем взводе были второгодники: Плаксин Сергей, Мишка Рождественский и Юрка Котвицкий, а в первом – Лёша по прозвищам «Пум» и «Марсианин» (фамилию не помню). Обладая слабой учебной подготовкой, учиться
не могли и не хотели, но зато были «мореманами» и законодателями мод. К ним примкнули Гордеев, Таиров и некоторые другие. Обижали не очень и не всех, но однажды мне попало, когда дал по шее одному из них, вступясь за очередного обиженного. Сразу четверо подскочили с бляхами. Пришлось отступить. Злоба на них копилась, и развязка наступила летом в лагере. Над ними устроили «суд»: всех по очереди отловили и избили, а самого маленького и вредного высекли розгами. Не помню, кто был инициатором «суда» и, кто возглавил «восстание», но главным обвинителем назначили Пузыревича, наиболее часто страдавшего от "годков". Авторитет их и власть упали, но невозможность заниматься на
самоподготовке на первом курсе из-за них привела к тому, что охоту заниматься отбили у многих.
Подгот Кирилл Маргарянц
Командовал ротой поначалу капитан Кручинин. Видели мы его по большим праздникам, а заправлял всем старшина-сверхсрочник Чаплыгин. Даже мою мать, приехавшую навестить сына после поступления, принимал не командир роты, а Чаплыгин. Беседовали, по словам матери, на воспитательные темы. При всей отрицательной оценке бывших военнослужащих, поступивших в училище, была от них кое-какая польза. Во время опроса жалоб и заявлений легендарным генерал-майором Татариновым все курсанты молчали, как будто набрали в рот воды, боялись жаловаться на начальство. А уже упомянутый Лёша "Пум" поднял руку и доложил о безобразиях, творимых старшиной Чаплыгиным: работа курсантов у него на дому,
снятие пирожных и компотов со столов в воскресенье и так далее. Я сам лично пилил у него дома дрова за увольнение в город. Чаплыгина сняли.
Были на первом курсе и потрясения. Поступивших в училище в первый раз увольняли в город только на ноябрьские праздники, но меня и несколько человек ещё, якобы, отличников учёбы, уволили 6.11.46 года на ночь до 8 утра 7.11. Я не учёл, что день праздничный, идут демонстрации и транспорт ходит очень плохо. Результат – опоздание из первого в жизни увольнения на 20 минут. Несмотря на праздник, было объявлено, что из-за моего опоздания вся рота не будет уволена. Полдня я “вымаливал” у командира роты увольнение для других, сам же безропотно просидел месяц «без берега».
Первое время жизнь была голодная, есть хотелось постоянно. Помню, мать угостила чем-то вкусненьким вроде конфеты или печенья, а я попросил принести обычного хлеба. Круглый каравай, разрезанный пополам, намазанный маслом и снова сложенный, был принесён. Сунул я его под подушку и весь день предвкушал удовольствие от предстоящего ужина перед сном. Каково же было моё разочарование, когда я обнаружил, что хлеб исчез безвозвратно.
Должен сказать, что, хотя есть и хотелось, кормили нас в училище, по тем временам, прилично. Во всяком случае, в отпуск на зимние каникулы я повёз домой сухим пайком чемодан продуктов. Там были белый хлеб, сливочное масло, изюм, сухофрукты, тушёнка и так далее, о чём на гражданке в то время можно было только мечтать.
Впечатлений о практике на форту «Серая лошадь» немного: страшные комары, когда жили в палатках, прокусывали через простыню, а под одеялом было жарко. Они же доставали при чистке картошки. Чистили по ночам повзводно, часть неочищенной выбрасывали в лес. Отсюда жидкий харч. Часто давали пенсак в четвёртой степени: на обед – перловый суп и такая же каша, то же – на ужин. Как - то везли хлеб в лагерь на машинах, по буханке сбросили в кусты по дороге.
Там же в лагере впервые обнаружил что укачиваюсь. Было это на шлюпочной практике. Правда, виду не подал и не «травил». Второй раз я сильно укачался во время плавания на шхуне "Надежда" в день сдачи экзамена по основам кораблевождения. Кое-как проложил по карте требуемый по билету курс, пулей выскочил на палубу и после облегчения за борт улёгся в ватервейсе, где был уже не один. «Сухопутный» же командир роты капитан Моргунов черпал воду из-за борта брезентовым ведром и поливал нас, сам чувствуя себя весьма комфортно.
1947 год. На шхуне «Надежда» прошло наше первое «оморячивание»
В Подготии
некоторые курсанты (а позже воспитанники) хотели порвать с флотом и уйти из училища. Формально, как воспитанников, задержать их не могли, но нервы трепали крепко: обязательно выгоняли из комсомола, обвиняли в поступлении с корыстными целями, укоряли съеденным хлебом.
Поддавшись чужим влияниям, решил уйти и я, но хитро решил: пусть выгонят. Начал ходить в самоволки, но погорел только один раз, когда после долгой беседы с домашними твердо решил остаться в училище. Результат – стрижка наголо и 5 суток карцера при училище, которые не отсидел, ибо в это время карцер ремонтировался.
Подводили неправильное понимание чувства товарищества и ложное представление, что командир роты и курсанты – враги друг другу. В то время командир роты имел обыкновение проверять ночью личный состав по койкам. Однажды он обнаружил отсутствие на своём месте Плаксина, но отложил разборку до утра. Виновник уговорил меня подтвердить, что он спал рядом со мной на свободной койке, так как на его штатной койке было холодно: дуло из окна. Неделю меня таскали по допросам, а я упрямо придерживался этой версии, попросту говоря, врал. В конце концов, командир роты говорит мне:
– Дурак ты, дурак. Плаксин давно сознался, а ты его упорно покрываешь.
Вот такими были второгодники и разгильдяи.
Учился в Подготии сравнительно успешно, особенно по литературе. Моё сочинение на аттестат зрелости было одним из лучших в училище. Планировался я на серебреную медаль, а значит, имел право на выбор училища. Уже был выписан мне отпускной билет с явкой в инженерное училище имени Дзержинского на электротехнический факультет, но медалиста из меня не получилось, а хлопотать было лень, да и не приучен был просить. Так и остался я в своём родном училище.
В высшем училище
1 июля 1949 года принял присягу, а осенью начал учиться в высшем училище в тех же стенах. За время обученья сменились три программы: два года готовили из нас вахтенных офицеров, потом разделили по специальностям, а на последнем курсе стали делать из нас подводников. Теперь-то, прослуживши более 13 лет в училище и проработав 12 лет в академии, я понимаю, как тяжело было нас учить. На лекциях я, как правило, не спал, лекции всегда конспектировал, но постоянно отвлекался и терял мысль, а потому писал механически. Разбирался только при подготовке к экзаменам: понимал, мог объяснить написанное, но не запоминал. На экзамене, ждущие своей очереди курсанты на оторванных сиденьях писали за спинами преподавателей формулы и делали чертежи, которые я переносил на доску и успешно объяснял. Меньше «хорошо» на экзамене никогда не получал.
Периодически я с ужасом осознавал, что скоро буду лейтенантом, а подготовка – слабейшая. Начинал заниматься усиленно по какому-то одному предмету и окончательно запускал другие. В конце концов, сдавался и откладывал всё до зачётов и экзаменов. Помнится, неоднократно пытался проследить «путь воздуха по схеме стрельбы торпедного аппарата», но так и не смог. С самого начала мечтал стать подводником (видимо, считая, что на глубине не качает) и даже занимался в кружке подводников. Занятия в нём начали с изучения подводного гальюна.
Знание этого устройства необходимо каждому подводнику. Однажды замполит подводной лодки, на которой я был старпомом, воспользовался гальюном центрального поста, не проверив снятие давления. В результате все переборки отсека стали желто-коричневыми, а от самого зама очень долго пахло отнюдь не духами. Невысокий его авторитет упал окончательно. Пришлось ему сменить место службы.
Когда учился, был весьма пассивен, о будущем не думал, о пенсии тем более.
При разделении училища на факультеты подал рапорт на штурманский факультет. Основная масса курсантов сделала то же. Потребность же была такая: штурманский факультет – 50 человек, артиллерийский – 100 человек, минно-торпедный – 150.
1950 год. Это была прекрасная пора беззаботной курсантской жизни
Штурманскому факультету было из кого выбирать: брали тех. кто хорошо проявил себя на конкурсной прокладке и имел хороший (штурманский) почерк. Естественно, меня не взяли. Большую агитационную работу провёл артиллерийский факультет: мол, артиллерия – самая умная профессия, а все выдающиеся люди – артиллеристы. Практически все отличники ушли к ним. Осталось 150 разгильдяев и троечников, которые стали минёрами. Командир роты минёров капитан 3 ранга Костин произнёс тогда перед строем:
– Все лауреаты и стипендиаты стали артиллеристами. Все толковые ребята пошли в штурмана. А вот вы стоите тут, 150 засранцев, и я оказался среди вас – 151-й...
Автоматически я тоже стал минёром, чему теперь, прослужив 36 календарных лет, очень рад.
13 октября 1951 года. 333 класс. В этот день закончил своё существование гвардейский, дважды карантинный третий взвод. Нас разделили по факультетам
Практика на боевых кораблях
Что запомнилось по флотским практикам? 1950-й год – практика на Чёрном море. Помню первое впечатление при подъезде к Севастополю. После всех туннелей внезапно открывается синее-синее море в яркое солнечное утро. Незабываемо!
Первые два месяца практики на линкоре «Новороссийск» («Джулио Чезаре»). По расписанию состою в расчёте бортовых орудий калибра 100 миллиметров. По-моему, каждому была выдана корабельная книжка курсанта, которую мы должны были заполнять, изучая корабль. Жили в коридорах, спали на подвесных койках, устанавливая на ночь специальные стойки с крючками. Потом стали спать на верхней палубе около башен главного калибра. Палуба была деревянная. Была проблема: по подъёму в шесть утра быстро связать койку, зашнуровать и успеть унести её вниз на штатное место над рундуками до начала выхода личного состава на физзарядку. Оставлять её на палубе на время зарядки было нельзя, да и опасно: процветало воровство. В этой связи вспоминается случай с попыткой поймать вора: положили фотоаппарат на рундук, а хозяин спрятался в рундуке напротив для наблюдения. Из-за постоянного недосыпа он уснул, а когда очнулся, аппарата уже не было. Кому смех. а кому – горе. Жизнь была не сахар. Спать хотелось постоянно. Помню, что после просмотра кинофильма на верхней палубе мне до заступления дневальным оставалось всего 40 минут, но я разделся, лёг в койку и уснул. И, кажется, даже выспался.
Неприятных моментов было немало:
– бачкование – из-за больших очередей на раздаче пищи и сложностей с мытьём посуды ввиду постоянной нехватки горячей пресной воды;
– стирка белья и рабочего платья только морской водой – по этой же причине;
– тяжёлая работа по очистке трюмов машинного отделения от грязи и мазута, чистка от накипи коллекторов паровых котлов, где повернуться было совершенно невозможно, а всё очищаемое сыпалось прямо на тебя. Помыться в душе после такой работы было большой проблемой.
Что помнится ещё? При стоянке на Севастопольском рейде были ежедневные, а то и по два раза в день купания с обязательным нырянием с борта и проплывом вокруг корабля. При наличии даже небольшого волнения, учитывая длину корабля, это было совсем непросто. Плывя против волны, наглотаешься солёной воды и сразу после купания бежишь блевать в гальюн, а гальюны в это время все закрыты согласно требованиям корабельных правил. Часть личного состава и курсантов плохо плавали и выбивались из сил. Ослабевшим бросали спасательные круги на концах и подтягивали их к борту.
Помнится стрельба одной из башен главного калибра, наше участие ограничилось наблюдением.
С удовольствием занимались мытьём шлюпок, для чего шли на них в бухту Голландия. Работали, как правило, до обеда, одновременно купаясь и загорая. Впервые с удивлением почувствовал на себе целительное свойство морской воды: раны на ногах после порезов, даже глубокие, заживали без всяких медикаментов.
Раза два за время практики был в увольнении, гулял по городу, незаметно заглядывая в чужие окна, завидуя домашнему уюту обитателей квартир. Очень хотелось в домашнюю обстановку. Город был сильно разрушен, но красивые новые дома из белого инкерманского камня впечатляли.
Личный состав линкора помню плохо. Большинство матросов были 1928 года рождения. На корабле была тогда мода на татуировки. Делали их неумело, некрасиво и безграмотно. Типичны были тексты: «Вот что нас губит», а ниже рисовались карты, водка и женщина; «Не забуду мать родную, помню отца-старика» под изображением одинокой могилы; «Нет в жизни счастья» (писалось «щастя») и тому подобное. На эту моду попались некоторые курсанты.
Поражало чёткое несение вахтенной службы: все команды подавались ясно и строго по времени. Нам часов можно было не иметь. Однажды я был в составе вахты и стал свидетелем, как старший помощник командира корабля «раздалбывал» вахтенного офицера за то, что он не подал нужную команду. Вахтенный офицер спокойно и с большим достоинством, меня поразившим, доложил, что команда будет подана через 30 секунд, когда выйдет время. Командира линкора видел всего несколько раз за два месяца, когда утром он поднимался на борт и сразу же исчезал в своей каюте. После этого иногда раздавалась команда:
– По юту не ходить, у командира болит голова.
Присутствовал на беседах, которые проводили с нами два молодых лейтенанта. Нас интересовали условия жизни и службы, оклад и прочее.
Месячная штурманская практика на учебном корабле «Волга», бывшем испанском транспорте «Хуан Себастьян Элькано», а в годы войны – плавбазе наших торпедных катеров, после линкора показалась курортом. Кубрики оборудованы в трюмах. Койки очень глубокие с расчётом, чтобы не вывалится даже в очень сильный шторм. Жизнь была весёлая. Из занятий помню шлюпочное дело, в том числе и с постановкой парусов, а в ночное время – изучение звёздного неба. Будили и выгоняли на занятия.
Многие курсанты, в том числе и я, увлекались во время купания нырянием с поручней палубы, то есть с высоты семь-девять метров. А Миша Пихтилёв нырял с самого верхнего мостика, высота которого была 18 метров.
Ходили босиком. После стирки бельё и робы поднимались для просушки на леерах. После сушки их опускали по команде. Была задача – вовремя ухватить свои вещи, чтобы их не умыкнул другой.
На «Волге» совершили штурманский поход до Батуми и обратно с ведением учебной прокладки. В Батуми увольнялись в город, лакомились грушами. Ни один продавец сдачи не давал. Постоянно шли дожди.
Остальные две практики были на Севере.
В 1951 году – в губе Долгой на торпедных катерах и в Полярном на больших охотниках, а затем боевое траление на «амиках» у острова Колгуева.
В 1952 году – на эскадренных миноносцах в Североморске и подводных лодках типа «С» в Полярном.
Запомнились первые выходы в море на подводных лодках и приход двух новых ПЛ 613 проекта в Полярное. Но к этим «секретным» объектам нас и близко не подпускали. Ничего эпохального на этих практиках не случилось.
Стажировка
Весной 1953 года теоретический курс училища был закончен. Моя личная подготовка к службе на подводных лодках была слабой. Плохо знал даже торпедные аппараты, а к приборам управления торпедной стрельбой не знал, как и подступиться. Несколько помогла стажировка, которую проходил в Севастополе на ПЛ С-69 613 проекта в 153 бригаде подводных лодок Черноморского флота в августе-сентябре 1953 года. Мы были уже мичманами и при фуражках.
Помню в училище, в день присвоения мичманского звания, мы долго ждали увольнительные записки, чтобы выйти в город, пока нам не разъяснили, что для мичманов вход и выход свободен. К свободе тоже нужно было привыкнуть.
Как ехали в Севастополь, не помню. Приехав в Севастополь, обнаружили там уже выпустившихся наших однокашников. Они начинали офицерскую службу без стажировки и отпуска. Встретил Толю Зыкова и Аполлоса Сочихина. А на ПЛ С-69, куда я попал, уже проходили службу Саня Троицкий (штурманёнок) и Володя Ларионов (командир торпедной группы).
Командовал подводной лодкой очень опытный и уважаемый капитан 2 ранга Яковлев, механиком был Борис Акулов, который как раз в это время собирался под большим секретом на атомную подводную лодку. Впоследствии он вырос до контр-адмирала, но, к сожалению, рано умер. Штурманом был капитан-лейтенант Мичурин, а минёром старший лейтенант, очень толковый и добросовестный офицер, к сожалению, фамилию забыл, помню только, что начиналась она на букву Ж.
На ПЛ С-69 вместе со мной стажировалось несколько наших ребят, но помню точно только Колю Власова и Генриха Фриденберга («Пшёника»). С Генрихом я подружился. Мы вместе ходили в увольнение. Гешу и меня «обчистил» в казарме какой-то мальчишка лет двенадцати в матросской форме, пока мы, придя из города и раздевшись, мылись в умывальнике. Поиски воришки результатов не дали.
Стажировка дала много в части изучения устройства лодки, особенно первого отсека. Впервые мы смогли познакомиться с новейшей ПЛ 613 проекта. Изучили вопросы организации службы, приготовление ПЛ к походу. Неоднократно готовили торпедные аппараты к стрельбе, простреливали воздухом в отсек. Получили и некоторый опыт плавания.
Обратно ехали группой в общем вагоне скорого поезда на Москву. Вопросы питания, как это ни странно, решил взять в свои руки, проявив несвойственную мне инициативу. В то время на всех станциях, где поезд стоял более-менее длительное время, заранее накрывали столы с комплексными обедами. Деньги были собраны в общий котёл, и, по моему плану, мы должны были организованно питаться 3 раза в день. Сначала все с этим согласились, но потом любители куража взяли верх, несмотря на мои возражения и вопли. Они настояли на том, чтобы на завтрак каждый получал по 100 граммов водки и пирожок, а на обед – по 150 граммов и по два пирожка. Такой рацион только усиливал чувство голода. Доехали до Москвы голодными и без денег, но зато было весело. Я сразу поехал к своим родственникам. До Ленинграда каждый добирался самостоятельно.
Первая офицерская должность
5 ноября 1953 года я был назначен на Черноморский флот командиром торпедной группы на подводную лодку С-77 613 проекта. После выпускных торжеств и отпуска приехал в Севастополь с минимумом средств, тем более, что в отпуске женился. Оказалось, что моя подводная лодка находится в Николаеве. Денег нет, зима снежная и холодная, самолёты из Симферополя уже трое суток не летают из-за погоды. Собираем людей и пишем подписку о готовности лететь с риском. Самолёт холодный, что-то вроде грузового. Кое-как долетели. Добрался до 5-го городка в кузове грузовика. Экипажи строящихся подводных лодок размещались в бывшей пересыльной тюрьме в центре Николаева.
Первый встретившийся во дворе офицер оказался моим непосредственным начальником – командиром БЧ-3 старшим лейтенантом Ройтманом Иосифом Ихиловичем. Первый его вопрос: «Деньги нужны?» Душевный моряк без слов понимал, что к чему.
Командовал подводной лодкой капитан 3 ранга М.Г.Проскунов, впоследствии вице-адмирал, но заправлял всем на корабле старпом Перегудов, которого я сразу невзлюбил за барство, лень и высокомерие.
Корабль находился в заводе последнюю неделю. Я только успел «представиться». Организовано это было через «суд», где председателем был старший по возрасту лысый механик Басенко. Приговор: чемодан водки и столько же закуски.
На следующий день старпом послал меня получать аттестат на вооружение. Я же резонно заявил, что ничего не получал из материальной части, и меня легко надуть. Возражения не были приняты. В Севастополе выяснилось, что бинокли получали старые, бывшие в употреблении, а в аттестате – первая категория. Были и другие накладки. Почему-то за лодкой числился двойной комплект противогазов.
Лодка уходила, а меня бросили в Николаеве с пятью матросами для получения базового ЗИПа и перевозки его автотранспортом. Мало того, что при этом не получил никаких инструкций, но даже пропуска для прохода на завод не имел. До настоящего времени, пройдя большую службу и повидав всякое, удивляюсь беззаботности командира и старпома. Тогда думать и переживать было некогда.
Обманом проникнув на завод, нашёл пятерых шоферов с машинами, получил базовый ЗИП и загрузил его в машины. Так как была суббота и получка у шоферов, пришлось пообещать им «по 150», чтобы довести операцию до конца. Машины пригнал в городок, выставил вахту, взял адреса у шоферов, назначил отъезд на восемь утра следующего дня и повёл их в шалман отдавать обещанное.
Доехали благополучно, хотя был дикий гололёд. Дистанция, выданная мною шоферам на инструктаже, не выдерживалась с самого начала. Для личного состава получил сухой паёк на неделю, но на большом привале в Новой Каховке кормил их обедом в столовой за свой счёт. Мало этого, быстро поев, пошёл лично подменить часового у машин, чтобы тот поел, хотя рядом было четыре матроса. Вот какой я был командир!
Зима 1954 года была тяжёлая. Долго проходили заводские и государственные испытания из-за плохой погоды. Каждый день ранним утром готовили корабль к выходу, потом выход отменялся по погодным условиям. После завершения испытаний приняли подводную лодку в состав флота. Корабль был передан в Балаклаву. Там отработали полный курс задач боевой подготовки. И вдруг нам объявили о переходе внутренними водными путями на Север, а затем на Тихоокеанский флот. Уходили все с энтузиазмом, наверное, по глупости. Молодых лейтенантов отправили в отпуск, по окончании которого мы должны были приехать в Горький для встречи с кораблём.
